- Довольна. У меня есть каморка рядом с кухней, и зимой в ней довольно тепло. С работой я справляюсь играючи, а старики у меня добрые. После завтрака хозяин кормит пса и птиц, хозяйка поливает цветы, потом они читают газеты, а около полудня идут вдвоем прогуляться. Вернувшись с прогулки, обедают, после обеда поспят каждый в своем кресле, потом приходит старый пан капитан, ежедневный наш гость, они играют в карты или рассказывают что-нибудь до самого вечера. Вскоре после ужина ложатся спать. И так изо дня в день. Сейчас мои хозяева ждут сына, он у них военный. Хозяйка, как только вспомнит о нем, плачет от радости и все время про него со мною говорит. Судя по портрету, он должен быть красивым.
- Ну, ты смотри у меня, Анинка, не влюбись в него, - пошутила Ленка.
- Будь он мне ровня, я бы сказала, что он мне в самом деле нравится, но он хозяин, поэтому нравиться мне он не должен.
- Кто может приказать, чтобы не нравился тот, кто нравится! Будь он из господ или нищий, сердце не спрашивает о богатстве и не обращает внимания на нищету, - сказала Ленка.
- Ого, ты говоришь так, словно сама уже это испытала!
- Как знать, может, и испытала. Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом. Я ведь еще не спросила тебя, нет ли каких вестей из дому?
- Тетка обо мне не заботится, а, кроме нее, у меня никого нет, ты же знаешь.
- Мне Гаек тоже редко весточки привозит. Брату не до меня, а отец старый, да и писать не умеет. И все же я не упускаю случая забежать к Гаеку, когда его вижу, мне кажется, будто я дома побывала.
- Я тоже бываю рада, когда его вижу. Нам ведь есть за что его любить, - сказала Анинка.
- То, что он для нас сделал, и один из ста не сделает. Мы же с тобой видим, каково тем, кто приходит сюда как слепой, не зная, куда обратиться, что делать. Тут только и начинаешь понимать, какое это счастье, когда рядом оказываются такие добрые люди, как Гаек и пани Кати.
- Недаром Кристина, посредница, что живет на нашей улице, жутко зла на пани Кати за то, что та отбивает у нее заработок. Кристина через нашу кухарку уже не раз передавала, чтобы я зашла к ней, она, мол, с удовольствием кое-что для меня сделает.
- Ну, и ты была у нее? - спросила Анинка.
- Глаза б мои на эту ведьму не смотрели. Я передала ей: то, что она хотела для меня сделать, пусть оставит себе за труды. Ничего хорошего я от нее не жду.
- У нас там тоже есть такая же баба-яга. Поймала меня однажды и говорит, что знает место на сто золотых, пусть, мол, я возьму расчет, а она с меня за это место много не спросит. Но я ее быстро отшила, сказала, что от добра добра не ищут. Об этом я даже матушке не сказала.
- Я тоже. Гаек, правда, говорит, делитесь с пани Кати всем, будьте с нею откровенны. Но ведь не всем же можно делиться. Если бы я ей об этом рассказала, она, возможно, пошла бы к яге, а та бы потом мне отомстила, лучше уж я помолчу... А как тебе, Анинка, нравится Мадла?
- Мне нравится. Есть в ней что-то такое, за что ее нельзя не любить, и, похоже, она добрая. Жаль, что я живу далеко, в предместье, а то бы иногда могли вечером встречаться. От тебя, Ленка, она тут близко.
- Я рада этому. Кроме тебя, у меня не было подруг, а Мадла мне сразу понравилась. Наверное, бедняжка, будет скучать по дому. Я как раз была у матушки, когда Гаек прощался. Мадла плакала, и у него в глазах слезы стояли, когда он ей руку подавал. Мне кажется, что Мадла пришлась Гаеку по сердцу больше всех нас, которых он сюда привез.
- Мало ли что тебе кажется, кто знает, может, она ему родственница, - высказала предположение Анинка.
- Как же, родственница! Родство их в том, что его мать и ее мама две разные женщины, - засмеялась Ленка.
- Конечно, Гаек очень хороший человек, а в городском костюме был бы даже красивым, в теперешней же своей одежде он выглядит грубым. Я думаю, Мадла бы ему не подошла. Что ты на это скажешь?
- Скажу я тебе, Анинка, то, что Гаек не только хороший, добрый, но и красивый даже в одежде возницы. Когда я ехала с ним, он так мне понравился, что если бы сказал: "Ленка, выходи за меня замуж", я бы сразу сказала "да", не раздумывая, подхожу ли я ему. Если они полюбят друг друга, то не станут об этом думать. А если Мадла станет смотреть на него твоими глазами, тогда, конечно же, другие ей понравятся больше.
- Да ведь я уважаю его как лучшего друга, - оправдывалась Анинка,- но выйти замуж за него я бы не хотела.
- Теперь я уже на это смотрю тоже по-иному. За год многое меняется. Видишь и слышишь всякое, попадаешь в разные обстоятельства, а то, что Гаек мне очень нравился, этого я не скрою.
Разговаривая об этом, девушки дошли до Охотничьей улицы, и здесь им пришлось расстаться.
- Заходи к матушке, когда пойдешь гулять, пройдемся куда-нибудь и пани Кати с собой пригласим, - предложила Ленка.
- Мы об этом еще договоримся. Прощай. Передай привет Мадле!
И, подав друг другу руки, девушки разошлись. Одна вошла в ближайший дом, другая поспешила на венское предместье, потому что уже смеркалось.
*****
На Охотничьей улице неподалеку от дома, где у богатого торговца служила Ленка, в семье состоятельного чиновника служила Мадла. Туда ее рекомендовала и привела пани Катержина, уверенная, что ей там будет хорошо. Она знала хозяйку как женщину весьма приятную в обхождении и в речах, а потому считала, что вряд ли девушка может попасть в лучшие руки, хозяйка наверняка будет обращаться с нею ласково. Каждый день обе женщины виделись в храме, и потому честная Катержина думала, что набожный человек должен быть добрым. Несмотря на весь свой опыт, на этот раз она все же ошиблась.
Пани Катержина сама показала Мадле, как и что нужно делать, попросила хозяйку набраться немного терпения вначале, а на будущее она ручается за Мадлу во всех отношениях.
- Ну, дитя мое, надеюсь, вы будете довольны мною, а я вами, - сказала хозяйка очень приветливо.
Катержина знала, что Мадла очень постарается, чтобы угодить хозяйке, и потому вполне удовлетворенная оставила там Мадлу. Однако вскоре Мадла узнала, что не все то золото, что блестит, и не все свято, что кажется святым. Под внешней благовоспитанностью, ласковостью и чувствительностью часто кроются невероятная грубость, жестокость и душевная пустота. Такой оказалась хозяйка, у которой Мадла служила.
В обществе перед незнакомыми людьми не было дамы более отзывчивой и доброй, дома же она была совсем другой.
Мадла сразу почувствовала разочарование. Обычная прислуга была бы довольна, потому что еды вполне хватало, работы не так уж много, платили прилично, но чувствительная Мадла предпочла бы больше работать, меньше есть и служить у ласковой, доброй хозяйки. А эта хозяйка ни доброй, ни ласковой не была. В первый же день Мадла услышала столько ругательств и проклятий, что волосы у нее дыбом встали. За всю свою жизнь дома в деревне она такого не слыхала. Даже деревенский пастух так не ругал отбившуюся от стада скотину, как ругалась эта госпожа. Вторая прислуга над хозяйкой, разумеется за ее спиной, смеялась, Мадле же стало страшно. Но она молчала. Привыкшая дома за работою напевать, первое время она несколько раз затягивала свою любимую "Ах, нету тут, нету...", отчасти чтобы на сердце легче стало, отчасти чтобы работалось веселей. Как-то ее услышал хозяин и сказал хозяйке:
- У нас еще не было такой веселой, красивой и порядочной прислуги, цени ее!
Бедняга, лучше бы он этого не говорил, супруга тут припомнила ему все! С той поры жить Мадле стало еще хуже. Когда она однажды нечаянно запела снова, прибежала хозяйкина дочка передать, чтобы Мадла не скулила, мама, мол, этого не любит. Мадленка вспыхнула, слезы выступили у нее на глазах, и она умолкла, как жаворонок, врасплох застигнутый морозом. А ведь пела она такие прекрасные песни, и голос у нее звенел словно колокольчик... Ах, Гаек бы слушал ее целый день!
Хозяйка все держала под замком и выдавала продукты в обрез, даже хлеб, что Мадлу удивило больше всего. Уходя куда-нибудь, хозяйка запирала все шкафы, а ключ от комнаты брала с собой. И Мадла всегда вспоминала, как у них вся деревня уходила в поле, заперев дома со всем добром на одну только щеколду, и никогда ничего не пропадало! Недоверие очень угнетало ее и особенно придирки - того мало, этого мало, сдачи не хватает. Разумеется, Мадла отстаивала себя, потому что это больно задевало ее, однако хозяйка гнула свое. Однажды, когда она в очередной раз терзала Мадлу, а та защищалась, хозяйка насмешливо заявила:
- Тебе ли бояться, ты же чешка, а перед чехом каждый гвоздь старается поглубже спрятаться.
- А некоторые стараются его вытащить, - обрезала ее вторая прислуга, тоже чешка, которую, хоть и была она грубой и вульгарной, сказанное задело. Хозяйка взвилась, словно ее шершень ужалил, и, повернувшись к прислуге, дала ей пощечину.
- Ах, ты меня бить, ты... ну, погоди, я тебе покажу чешку! - закричала прислуга, голосистая, крупная баба, и, схватив хозяйку, хотела ей отплатить тем же, но Мадла бросилась между ними и не дала ударить. Хозяйка кипела от злости не в состоянии вымолвить ни слова.
- Счастье твое, змея, что Мадла тебя выручила, а то бы я отучила обзывать воровкой, чтобы ты в другой раз никого не трогала и радовалась, что у тебя честная чешка служит.
Не притрагиваясь больше к работе, собрала свою одежду, показала хозяйке, что не взяла ничего из ее вещей, связала все в узел и, закинув его за спину, сказала:
- Мне за месяц полагается плата, но я ничего от тебя не хочу, отдай на молебен, чтобы господь бог отпустил грехи, на твоей совести их много!
Хозяйка кричала, что подаст на нее в суд, что она не смеет шагу отсюда сделать, но прислуга оттолкнула ее, попрощалась с Мадлой и, сказав напоследок, что она лучше пойдет кирпичи делать, чем у такой змеи служить, вышла за дверь.
От всего этого хозяйка расхворалась, но о причине болезни мужу не сообщила, так как он был человек справедливый и наверняка сказал бы, что так ей и надо. Хозяйка, в сущности, должна была благодарить Мадлу за то, что спасла ее от выволочки да еще ухаживала за нею, пока та болела, но хозяйка не считала нужным благодарить прислугу за что бы то ни было или проявлять по отношению к ней тактичность. Она считала это унизительным для себя. Даже детям позволялось разговаривать с Мадлой только о необходимом. Мать постоянно твердила им, что разговаривать с прислугой неприлично, что, кроме грубых слов, они от нее ничему не научатся.
В доме все было на немецкий лад, только вторая прислуга была чешкой да хозяйка немного говорила по-чешски. Пани Катержина думала, что таким образом Мадла быстрее научится говорить по-немецки, и надеялась, что хозяйка ей в этом поможет, но та лишь вначале объяснялась по-чешски, чтобы Мадла ясно поняла, чего от нее хотят. Как только Мадла немножко стала понимать по-немецки, хозяйка ей по-чешски слова не сказала, а если бывало девушка засомневается, так ли она поняла, хозяйка тут же ей говорила:
- Уж и этого запомнить не можешь, тупая чешская башка!
Вот такую школу проходила Мадла.
Иногда она подумывала, а не поступить ли как та служанка - собрать вещи и уйти. У нее иссякало всякое терпение. Чувство собственного достоинства и оскорбленная национальная гордость, о которых она не задумывалась дома, толкали ее на это.
Обычно, когда она вечером ложилась спать, ее одолевали раздумья. "Боже, - спрашивала она, - почему хозяйка ругает чешек так, словно их не мать родила, будто им не светит солнце, а бог не отец им? Почему она бранит нас, словно мы хуже других?" Так изливала она богу свою душу, но ее неискушенное сердце, искреннее по отношению к каждому, понятия не имело о вражде, которая губит народы.
Пани Катержина обо всем этом ничего не знала. Мадла рассказывать ей стеснялась, чтобы пани Катержина, не зная правды, не свалила вину на нее. Когда речь заходила о Мадле, хозяйка всегда говорила о ней так, будто за каждое слово платила золотом. Мадла боялась, как бы ее не сочли неженкой, а не справиться с трудностями считала стыдным. Ленке и Анинке тоже не жаловалась. Анинка была довольна своим местом, и Мадла думала, что та ей не поверит, а у Ленки всегда было столько разговоров о себе, что пока та рассказывала, Мадла забывала о своих огорчениях и, таким образом, поделиться ей было не с кем. Гаек? Гаек был единственным, кому бы она все рассказала, но он далеко, и приезд его зависел от того, когда наберется достаточно груза.
Первое время Мадла не хотела расставаться со своим костюмом, хотя бы уже потому, что ее об этом просил Гаек, но на улице люди смотрели на нее так, что каждый раз ей приходилось краснеть. Бедняжка думала, что либо у нее лицо в саже, либо в одежде что-нибудь не в порядке, пока старая Анча не объяснила ей:
- На вас смотрят так потому, что вы румяная и хороша собой, здешние девчата белые, как творог, да и костюм ваш очень вам к лицу.
Пани Катержина, когда Мадла сказала ей об этом, посоветовала костюм понемножку менять и носить его чуть по-городскому, тогда она не будет так бросаться в глаза. Но Мадла послушалась ее не до конца - заказала себе жакет, как у Анинки, да юбку удлинила. А прическу оставила ту же. И хотя ей так тоже шло, она предпочла бы ходить в своем деревенском костюме. Однако на улице на нее продолжали оборачиваться.
По пути на рынок Мадла всегда заходила в храм помолиться и всякий раз очень удивлялась тому, что люди прямо с корзинками и со всем чем угодно идут в храм, как через проходной двор.
Ближе всех от нее был храм святого Яна Непомука, покровителя чехов. Впервые она пошла туда как раз в день святого Яна. Ей вспомнилось, как дома в канун праздника пели у статуи святого под липами, как девушки украшали ее цветами. В Вене же в этот день праздника не ощущалось, словно были будни. Это показалось ей странным. В храм она отправилась с пани Катержиной и с Анчей. Там было полно народу.
Когда священник вышел из алтаря, к органу сел один из мужчин, бывших на хорах, - старый седовласый пан, заиграл знакомую мелодию святоянской песни, и по храму прокатилось ликующее: "Святой Ян, покровитель земли чешской!"
Выйдя из храма, Мадла и ее спутницы увидели, как несколько человек окружили старого пана и благодарили его.
- Это чех, учитель музыки. Он каждый год приходит сюда, чтобы сыграть песнь во славу нашего покровителя, - пояснила Мадле пани Катержина.
Никогда больше ни в одном из окрестных храмов Мадле не довелось услышать ни песни, ни молитвы, ни проповеди по-чешски.
Мадла очень страдала оттого, что ей ничего не удавалось узнать о брате. Расспрашивал о нем Гаек, разыскивали его пани Катержина, Михал, Анча, Яноушек, справлялись, где только могли, но никаких следов мальчика не обнаруживалось. И Стрнад со Стегликом, которых Гаек отдал в ученики мастеру Крчеку, а тот взялся обучить их столярному делу, расспрашивали о мальчиках по имени Вавржинек. Нашлось несколько Вавржинеков, или, как их переиначили в Вене, Лоренцов, но ни один из них не был Вавржинек Залесский из Есениц. Мадла стала думать, что его уже нет в живых, оплакивала его и каждый вечер, перебирая четки, которые ей дала тетка, молилась за упокой бедного Вавржинека.
Спальней Мадле служила крохотная каморка при кухне, куда сквозь маленькое окошко попадало немного света, но так мало, что даже в самый полдень в ней было темно. Там стояла не очень мягкая постель, возле нее стульчик и небольшой столик. За кроватью на вешалке висели платья Мадлы, а под вешалкой стоял ее сундук.
На столик Мадла ставила цветы в стаканчике. Она любила цветы, как любят их в деревне все девушки, выращивая их даже зимою в горшках. В Вене Мадла тоже покупала себе цветы, но они через несколько дней гибли в ее каморке, а держать их в кухне ей не разрешалось. Поэтому она через день покупала свежий букетик у маленькой девочки, которая всегда продавала цветы в пассаже неподалеку от площади. Говорила она на языке, похожем на чешский, была очень бледная и худая. Однажды Мадла стала ее расспрашивать и узнала, что родители ее словаки, у них много детей, нищета страшная и живут они все вместе в небольшом подвале.
Мадле стало жаль несчастную семью, и на другой день, захватив с собой кое-что из одежды и немного денег из тех, что приберегла для Вавржинека, она отдала их девочке. На третий день, когда Мадла снова пришла за цветами, у девочки были уже отложены для нее самые красивые и она ни за что не хотела брать денег. С тех пор Мадла частенько приносила девочке что-либо в подарок или какую-нибудь еду, а у той для нее всегда был приготовлен красивый букет, на который даже хозяйка смотрела с завистью.
Мадла могла себе это позволить, она не следила за модой, которая начинала захватывать и служанок, не носила шляп, дорогих платьев, шалей, украшений и тому подобных вещей, за которые не одна из девушек расплачивалась не только всем заработком, но и честью; Мадла одевалась просто, а поэтому жалованья ей хватало, она даже могла немного отложить или доставить себе какое-нибудь удовольствие, что и делала по доброте сердечной, не думая еще копить на старость.
Как ни мала и ни темна была комнатка Мадлы, все же для нее это был самый любимый уголок в целом доме. Когда все ложились спать и работа была закончена, забрав коптилку, она шла в свою каморку. Иногда что-нибудь делала для себя, напевая вполголоса, обычно, наполовину раздевшись, садилась на постель, ставила ноги на скамеечку и, подперев ладонью голову, по очереди устремляла взгляд то на ароматный букет, то на пламя коптилки, а то закрывала глаза, чтобы яснее видеть картины, которые всплывали в ее памяти. Глядя на цветы, она всегда вспоминала садик у себя дома, веселых подружек, зеленые луга, видела, как подружки косят траву, сгребают сено, слышала их веселое пение. Она видела, как с наступлением вечера тетка усаживалась под окном, себя, поливавшую клумбы с цветами. Видела, как вдоль забора идут люди: вот крестная, вот дядя, вот кто-то из батраков, здороваются с нею и останавливаются, чтобы перекинуться словечком. Видела, как возвращается с поля молодежь, слышала, как звенят колокольчики коров, идущих впереди стада, - все это оживление и шум, которые поднимаются вечером в деревне, возникали у нее перед глазами и звучали в ушах. Но как только она вспомнила о страшилище, выгнавшем ее из дому, вся задрожала и, закрыв глаза, быстро перенеслась к образу более приятному, к образу, который долго радовал ее душу. Уста ее не произнесли ни слова, но сладостная улыбка на полуоткрытых губах и страстный тоскующий взгляд выдавали, кого Мадла мысленно себе представляла. Но вдруг на лицо ее набежала тень, из груди вырвался вздох, а губы тихо прошептали:
- Он из богатых, а я бедная, нет, нет, этого не может быть! Это просто сочувствие, он добрый, он ведь и Ленку, и Анинку тоже любит. Ах, какая же я наивная!
И каждый раз глаза ее становились печальными и наполнялись слезами. Наивная Мадла!