Жан-Марк так нуждался в ободрении, что даже от этих слов воспрял духом. Раз и отцу случалось когда-то проявлять малодушие, значит, не стоит убиваться. Ему отпустили грех, честь его не пострадала, и Жан-Марк удобнее устроился на сиденье. Хотя их уже ждали, Филипп не увеличивал скорости. Без сомнения, он хотел продлить беседу. Он так редко разговаривал со своими детьми! Перебирая в памяти отроческие и детские годы, Жан-Марк не мог припомнить столь значительного разговора между ними. А сегодняшний был для него откровением: отец любит его, уважает, понимает! Гордая радость охватила Жан-Марка.
- Видишь ли, человек складывается постепенно, день за днем, - начал Филипп. - Главное - сила воли. Думай постоянно о себе, о себе в первую очередь. Никогда не отступай от поставленной цели, разве только этого потребуют твои же интересы. Я тебе объясню все, что касается дел. Ты воспользуешься моим опытом. И достигнешь высокого положения еще быстрее, чем это удалось мне. Что же касается женщин - это совсем иное, тут разбирайся сам!.. Кстати, как у тебя с ними?
Филипп искоса бросил взгляд на сына. Жан-Марк, не отвечая, смущенно смотрел на отца: массивное румяное лицо под седеющими, коротко остриженными волосами, карие проницательные глаза, нос с горбинкой, раздвоенный подбородок, круглая, плотная шея - все говорило о силе и неутомимом жизнелюбии. "Перед ним все отступают, - подумал Жан-Марк, - его ничем не смутишь. Вот человек, которого даже представить побежденным невозможно".
- Было у меня несколько приключений, - произнес Жан-Марк, помолчав.
Он сказал правду: действительно у него было три-четыре мимолетные связи с молоденькими, экзальтированными студентками, которые, поселившись отдельно от родителей, одновременно открывали для себя свободу, философию и любовь. Они переходили из рук в руки, не возбуждая ни длительного увлечения, ни ревности.
- Ну а теперь? - спросил Филипп.
- А теперь, - ответил Жан-Марк, - я состарился и остепенился.
- Какая жалость!
- Нет, правда, папа… Я познакомился с порядочной девушкой…
- Что ты разумеешь под словом "порядочная"?
- Девушка из хорошей семьи… словом, из нашего круга.
- Не пугай меня…
- Она очаровательна, в ней чувствуется порода…
- Ты сошелся с ней?
- Нет, - ответил Жан-Марк, - она не из таких…
Светловолосая, белокожая Валерия была жеманной и немного чопорной. Жан-Марк надеялся, что отец станет о ней расспрашивать, и тогда он небрежно произнесет ее звонкое имя: "Валерия де Шарнере".
- Надеюсь, жениться ты пока не собираешься? - спросил Филипп.
- Ну что ты!
- Правда?
- И в мыслях не держу! Она прелестна, но это вовсе не значит, что… Я вообще не тороплюсь жениться!.. Сначала надо кончить университет…
- Будь осторожен, старик! Именно эти недотроги быстрее других умеют прибирать нас к рукам! Стоит влюбиться в такую - и ты пропал. Брак - это благоухающая тюрьма! Ставь тогда крест на своей карьере! Не говоря уже о прочем. В твои годы только кретин или полуимпотент способен связаться с одной женщиной. Впрочем, и позже не стоит этого делать. Лишь постоянная охота наполняет нашу жизнь радостью.
Глаза Филиппа прищурились, ноздри жадно трепетали. Жан-Марк понимал, что в погоне за наслаждениями ему трудно тягаться с отцом. У отца, наверное, было много связей до того, как он встретил мать. А потом появилась Кароль…
- Я бы сказал, тебе не хватает мужской напористости, и это главный твой недостаток, - продолжал Филипп. - Посмотри на Даниэля, он ничего не боится, он прямо лезет на рожон!
- Ты бы хотел, чтобы и я отправился в Африку?
- Нет. Но тебе пора сойти с проторенной дорожки, пора жить, а не прозябать!.. Ведь Африку можно найти и в Париже, ты понимаешь меня?..
- Попробую, - смеясь, ответил Жан-Марк. - Но ведь все это только слова…
- Иной раз из слов рождаются возможности, дружок. Сейчас мне недосуг заняться тобой, но будущим летом в Греции я наверстаю упущенное. Я тебя встряхну, привью тебе вкус к риску, страсть к переменам…
Путешествие вдоль берегов Греции, задуманное Филиппом и его друзьями Дюурионами, было предметом постоянных разговоров в семье. В июле вся компания должна встретиться в Афинах. Там они наймут яхту на десять-двенадцать человек - не больше! - и отправятся в плавание по островам. Ни сроков, ни четкой цели, ни археологических или светских забот! Они поплывут под ярким солнцем среди памятников античной древности. Кароль и Франсуаза были в восторге от этой затеи, но Жан-Марк отнесся к ней сдержанно. Греция, да еще летом, в жару!.. К тому же некоторые из их спутников совершенно несносны. Слушать, как госпожа Дюурион разглагольствует перед Парфеноном, нет уж, увольте!
- Интересно, испытаю ли я вновь то удивительное чувство, которое охватило меня впервые в Греции семь лет назад? - сказал Филипп.
Жан-Марк прикинул: семь лет назад отец был уже в разводе, но еще не женат вторично. Был ли он уже знаком с Кароль? С ней ли он туда ездил или с другой женщиной? Оба помолчали. Несмотря на трещины, там и сям пересекавшие асфальт, Филипп прибавил скорость. Его полный подбородок слегка вздрагивал от толчков машины. Жан-Марк думал, что никогда ему не сравняться с отцом - тот изучил жизнь глубоко и досконально, как профессионал, а Жан-Марк по самой своей натуре дилетант и верхогляд. Даже если он всерьез принимается за что-нибудь, ему всегда недостает умения и подлинной увлеченности. Везде он ощущает собственную неполноценность. Изучает юриспруденцию, но правовые споры нисколько его не увлекают, сносно плавает, но плохо ныряет, ходит на лыжах, но ни разу не рискнул спуститься по крутому склону, нравится девушкам, но ни одна не привязалась к нему надолго. Он и в мужских своих достоинствах не вполне уверен. Женщины так искусно притворяются, что добиться от них правды, по-видимому, невозможно. Жан-Марку пришла в голову мысль, что его характер легче определить недостатками, чем положительными качествами. Весь он точно дырявый остов, в котором со свистом гуляет ветер. Строение из дыма, колеблющееся над своим основанием. "Над каким еще основанием? Нет его у меня. Я - ничто! Я способен на самое хорошее и на самое плохое. Игрушка в руках бога и сатаны". Ему представилось, как он, раненый, истекает кровью у обочины дороги. Белизна больницы, запахи лекарств, он без сознания, затем, как сквозь дымку, встревоженное лицо Мадлен, раньше всех прибежавшей к его изголовью: "Что с тобой, малыш?" Ему тринадцать лет… Жан-Марк вздрогнул. На ветровом стекле заблестели звездочки дождевых капель. Пейзаж за окнами машины стал растекаться. В Фонтенбло лил дождь.
- Разговор с Вернером займет не больше часа, - сказал Филипп. - Хочешь вести машину на обратном пути?
- Хочу, - благодарно отозвался Жан-Марк.
VIII
Да, ничего не скажешь, к серому костюму зеленый с бронзовым отливом галстук подходит больше, чем желто-коричневый. Он, может быть, не такой броский, зато изысканнее. К тому же и узел на нем получился красивее, а это тоже немаловажно. Склонив голову набок, Жан-Марк в последний раз оглядел себя в зеркале, проверяя, все ли в порядке. Даже в те дни, когда у него не было интересных свиданий, он любил чувствовать себя элегантным. Он рассовал по карманам ключи, пачку сигарет, зажигалку (подарок Маду), бумажник, носовой платок, поправил манжеты, вытянул шею, мужественно сжал челюсти. И все же был вынужден признать, что, несмотря на превосходный костюм (хоть и купленный в магазине полуфабрикатов), он ничем не напоминает хищного соблазнителя с властным взглядом, который в его глазах был идеалом мужской красоты. Черноволосый, худощавый, он действительно походит на цаплю, как утверждает Валерия. Впрочем, она ведь насмешница, у нее безжалостный взгляд и острый язычок. Когда они отправлялись куда-нибудь по вечерам, она вполголоса ядовито вышучивала окружающих. А между тем он ей нравится, в этом он уверен. Она даже сказала однажды, что они прекрасная пара. Вспомнив об этом, Жан-Марк сразу расправил плечи. Не позвонить ли ей и не условиться ли часов на семь? Впрочем, отец прав: не следует встречаться с ней слишком часто. Он ценит в ней остроумие, живость, умение держаться, но, в общем, нельзя сказать, что он в нее влюблен. Можно позвонить и завтра… А сейчас не лучше ли позвонить Мики? Они виделись в прошлом месяце и расстались вполне дружески. Она, наверное, позовет его к себе, как и раньше. Правда, чтобы войти в настроение, ей нужно выпить несколько рюмок виски, зато потом она вполне покладиста. Жан-Марк уже почти разнежился, но спохватился: в общем, ему давно приелись ее ужимки и заливистый смех. Так к чему же? Не к чему…
Без особого желания, машинально он закурил сигарету и прошел в гостиную. Было воскресенье, отец и Кароль сразу после завтрака уехали к Дюурионам играть в бридж. Франсуаза и Даниэль занимались по своим комнатам. В доме царила тишина. Жан-Марк подошел к шкафчику с пластинками и стал перебирать классику, стараясь найти что-нибудь подходящее к своему меланхолическому настроению. Наконец остановился на до-минорной симфонии Бетховена, включил проигрыватель, растянулся на диване, пуская легкие облачка дыма, и стал слушать первые аккорды оркестра. Вряд ли он любил бы музыку так сильно, если бы Мадлен с детских лет не привила ему вкуса к ней. Она часто брала его с собой на концерты, на Рождество дарила пластинки… Жан-Марк закрыл глаза, чтобы целиком отдаться потоку гармонических звуков. Сколько мощи, величия, страсти! Когда бушевала буря, она охватывала и его душу; когда буря утихала, Жан-Марк словно погружался в ласковые волны умиротворения. Забыв обо всем на свете, он радовался воскресному одиночеству в полупустой квартире, без родителей и прислуги.
Пластинка еще не кончилась, когда вошла Франсуаза.
- Ах, ты тут! Слушаешь "Героическую"?
- Это не "Героическая", - ответил он, - это до-минорная симфония.
- У меня совсем нет музыкальной памяти, - сказала Франсуаза. - Я могу сто раз слушать одну и ту же мелодию и все равно ее не узнаю.
Она села подле брата и потерла глаза. Пальцы Франсуазы были в чернилах.
- Наконец-то кончила.
- Что кончила? - рассеянно спросил он.
- Перевод с русского.
Они вместе дослушали последние такты симфонии.
- Это действительно прекрасно, - сказала Франсуаза.
Пока Жан-Марк выбирал другую пластинку, она продолжала:
- Кароль говорит, тебе стало нехорошо из-за того, что вы увидели на шоссе!
- И вовсе не из-за этого, - поспешно возразил Жан-Марк. - Просто у меня болел живот. Вечно эта Кароль делает из мухи слона! Она меня бесит!
- Почему она тебя бесит? - спросил Даниэль, появляясь на пороге.
Жан-Марк раздраженно повернулся:
- Не твое дело! Бесит - и все!
Отказавшись от мысли прослушать Большой септет, как собирался, Жан-Марк сел на диван и положил ногу на ногу.
- Я никогда не полюблю ее по-настоящему, - заявил Даниэль, - потому что она выжила Маду, и все-таки надо признать, что мы могли бы получить мачеху гораздо хуже!
- Безусловно! - согласилась Франсуаза.
- К тому же она красивая! - добавил Даниэль.
- Подумаешь! - проворчал Жан-Марк. - Во всяком случае, не настолько, как она воображает! Смой с нее косметику, ничего не останется!
- Не могу с тобой согласиться. - И Даниэль покачал головой так глубокомысленно, что Франсуаза покатилась со смеху. Жан-Марк потянулся и, зевнув, сказал:
- Я бы охотно выпил чашку чаю.
- С ума сошел! - крикнула Франсуаза. Сейчас?
- А почему бы и нет?
- Слишком рано! Кроме того, мама ждет нас к пяти. Выпьешь чаю у нее.
- Одно другому не мешает!
- Ну как хочешь!
Пожав плечами, Франсуаза направилась в кухню. Братья последовали за ней и уселись вокруг стола, пока она наливала воду в чайник и зажигала газ. Наблюдая за сестрой, Жан-Марк удивлялся тому, что не может составить себе четкое суждение о ней: ни дурна, ни хороша собой, пожалуй немного нескладная, но глаза красивые. Достаточно ли этого, чтобы увлечь и удержать мужчину? Наверняка нет. Она останется девицей или же выйдет замуж за человека ниже себя по положению. Интересно, как бы Валерия отозвалась о Франсуазе? Надо будет как-нибудь свести их. А потом Валерия скажет ему своим тоненьким голоском: "У тебя прелестная сестра. Она похожа на александрийский стих Корнеля"… Или: "Наверное, такое же впечатление произвело бы железнодорожное расписание, положенное на музыку Моцарта…"
- Хочешь чего-нибудь к чаю? - спросила Франсуаза.
- Конечно! Хлеба с маслом и с вареньем!
- После всего, что ты проглотил за завтраком! Ну, знаешь…
В чистой, как операционная, кухне, выложенной голубым кафелем, с металлическими застекленными шкафами еще не выветрился стойкий запах жаркого. Франсуазу явно забавляла власть, которой она временно пользовалась во владениях кухарки. С видом хозяйки она доставала посуду, резала хлеб, открывала холодильник, где, залитые полярным сиянием в немой тишине, лежали стерильные продукты. Даниэль выпил залпом большой стакан ледяного молока и объявил, что он, собственно, тоже не прочь перекусить. Усевшись возле Жан-Марка, он принялся за ломтики хлеба, которые Франсуаза ловко намазывала маслом и клала на тарелку.
- Ну и дураки же вы оба, - говорила она, - ведь у мамы вы не сможете проглотить ни куска!
Но ей было приятно кормить братьев. Покончив с третьим бутербродом, Жан-Марк заявил:
- Ну все, я отступаюсь!
Даниэль сдался после четвертого. Затем братья перемигнулись, сосчитали до трех, откинулись на спинку стула и прокричали, скандируя и хлопая в такт ладонями по столу:
- Наша сестренка - классная девчонка!
Когда-то этот боевой клич доводил Франсуазу до слез. Но с тех пор она выросла. И поэтому рассмеялась.
- Ну вот, так-то лучше, чем злиться! - признал Даниэль, потирая живот.
Жан-Марк смеялся тоже, хотя и не без грусти. На несколько минут у кухонного стола вдруг возродилось уже почти забытое семейное тепло. Это был их особый мир со своими воспоминаниями и своими мечтами. Никогда постороннему не проникнуть в тесный круг Эглетьеров, туда, где от всех тайн веет ароматом детства. Все еще полная хозяйственного рвения, Франсуаза вымыла в раковине чашку, стакан и тарелку и поставила их на сушилку. Жан-Марк оттянул рукав, взглянул на часы и заявил:
- Если ты хочешь, чтобы мы попали к маме в пять, надо выйти через десять минут.
- А я готова, - заметила Франсуаза.
- Ты что, пойдешь как есть?
- Я не Кароль и не переодеваюсь по шесть раз на дню!
Жан-Марк с беспощадностью брата оглядел серый свитер, синюю плиссированную, как у школьницы, юбку, туфли без каблуков и некрасиво зачесанные назад волосы. Затем он подумал, что все это, в общем, его не касается, закурил сигарету и поправил перед оконным стеклом сдвинувшийся узел галстука.
* * *
Зрители на трибунах завопили и вскочили с мест: Куликовский забил гол в ворота противника. Два два. С полуоткрытым ртом и куском торта в руке Даниэль не отрывал глаз от экрана телевизора. Шли последние минуты матча. Ив Мерсье поднялся с кресла, обошел столик на колесах, на котором был подан чай, и сел рядом с пасынком.
- Ивон! - произнесла Люси, бросив на мужа взгляд, полный нежного упрека. - Ты такой же мальчишка, как Даниэль!
Сидя рядом с Франсуазой на низком диване среди разноцветных подушек, Жан-Марк старался подавить все растущее раздражение. Ив Мерсье был на десять лет моложе матери, и она изо всех сил старалась сделать незаметной эту разницу в возрасте. Броские одежда и прическа, крашеные светлые волосы, серебристая синева на веках, а вокруг увядшей шеи девичий воротничок!.. Заурядность мужа накладывала отпечаток и на нее. Он увлекался спортом, когда-то сам небезуспешно выступал в соревнованиях, но его теперешняя служба - он представлял во Франции американскую фирму пластмасс - не оставляла времени для тренировок. Невысокий, смуглый, коренастый, с перебитым носом и низким лбом, он загорался прежней страстью, наблюдая грубые сцены матча.
- Здорово!.. Вот это нападающий!.. А ну, Гаринетти, давай, давай! - бормотал он. - Бей по воротам, бей!
И Даниэль возражал ему, как равному:
- Как же, держи карман шире! У твоего Гаринетти не ноги, а кисель!
- Хотел бы я увидеть тебя на его месте. Такая грязь на поле!
- Подумаешь! Погляди, как Зулуб бегает, во жизни дает!
- Лулу, ты ничего не ешь! - вздохнула Люси. - И ты тоже, Франсет!..
Жан-Марк съежился под градом уменьшительных имен. Ему претило, что в этом доме Даниэль превращался в Лулу, Франсуаза - во Франсет, а сам он - в Жуби. Уходя из семьи, мать захватила с собой эти детские прозвища, но сейчас они уже были смешны. Зачем она так упорно держится с ними этого слащавого тона, словно они все еще пухлые малыши на нетвердых ножках? Жан-Марка удивляла непринужденность Франсуазы и Даниэля во время воскресных визитов к матери. Допустим, Даниэль еще мальчишка, ничего не понимает! Но Франсуаза! Любит ли она мать на самом деле или насилует себя из вежливости, повинуясь привычке и религиозному долгу? У этой девчонки, замкнутой как улитка, никогда ничего не поймешь. Он, во всяком случае, сыт по горло. Собираясь к матери. Жан-Марк призывал себя быть терпимым, но стоило просидеть у нее десять минут, и первое же неудачное слово, воспоминание, сравнение не оставляли и следа от его добрых намерений. Как мог отец, с его достоинствами, увлечься такой пустой, такой заурядной женщиной? Они говорили на разных языках, имели разные склонности, ничто, казалось, не могло их объединять. Как глупо жениться вот так, сгоряча, а потом долгие годы, иногда всю жизнь, платить за эту ошибку! Да, отец прав, предостерегая его против милых улыбок и податливого тела. Кароль все-таки лучше матери! Во всяком случае, она красивее, умнее и вообще "более высокого класса"! "Что-то я стал на каждом шагу употреблять это выражение. Надо следить за речью, пристанет такое словечко, потом не избавишься!" Жан-Марк окинул взглядом комнату, служившую столовой и гостиной, обставленную до уныния современно. Мать жила в стандартной квартире, в квартале новой застройки, состоящем из восьми одиннадцатиэтажных корпусов на берегу Сены, с частным сквером для малышей, подземным гаражом и продовольственными магазинами в первом этаже. Огромное окно, повсюду стенные шкафы, отопление под паркетом, бледно-зеленые стены, на полу тонкий плюшевый ковер цвета ржавчины, полированная мебель из клена, несколько бездарных картин в белых, как безе, вычурных рамах. "И при всем этом она как будто счастлива! - подумал Жан-Марк с изумлением. - Она ни о чем не сожалеет. И все только оттого, что этот приземистый грубоватый малый знает свое дело в постели… Какое скотство!"
- Налить тебе еще чаю, милый?
Жан-Марк вздрогнул. Держа в руках его чашку, мать ласково улыбалась ему. Жан-Марк смутился. Внезапная жалость охватила его к этой увядшей накрашенной женщине, которая так явно хотела нравиться.
- Лучше виски предложи! - сказал Ив Мерсье, не отводя глаз от телевизора.
- Нет, спасибо, я предпочитаю чай.
Его ответ заглушили дикие вопли. Счет так и не изменился: два два. Честь была спасена. Ив Мерсье вернулся к своему креслу, разминая плечи, словно устал от груза собственной мускулатуры.
- Очень, очень средняя игра, - сказал он. - Франция могла бы сыграть и получше. Тем более что наши хозяева поля…