Даниэль, увлекшись перипетиями ковбойского фильма, остался у телевизора. Ив Мерсье снова уселся около жены, и Люси снова засияла. Наливая ему виски, она коснулась его руки, лежавшей на подлокотнике кресла. Может быть, ей хотелось показать, как она счастлива в этом замужестве? Взгляд ее скользил от мужа к детям - от супружеского счастья к счастью материнскому, словно она призывала то одно, то другое в свидетели своей двойной удачи. "Она ли оставила отца ради этого человека или отец покинул ее из-за Кароль? - подумал Жан-Марк. - Мы так и не узнаем. Даже Маду упорно избегает этой темы. Так или иначе, опеку над детьми взял на себя отец. Впрочем, не все ли равно? С матерью у меня нет ничего общего. И зачем я тут торчу?.." В тишину гостиной ворвалось ржание лошадей, выстрелы и возгласы ковбоев, которые не к месту изъяснялись по-французски.
- Приглуши немного звук, Лулу! - велела Люси. - Ты разбудишь Лики!
- Мне так хочется скорее увидеть ее! - сказала Франсуаза. - Можно, я подойду к ней сейчас?
- Еще десять минут! Я очень строго соблюдаю ее режим! Так же, как и ваш когда-то!
Слова Люси покоробили Жан-Марка. Это желание похвастать запоздалым материнством казалось ему непристойным. Как могла эта женщина отдавать свое лоно сначала одному, потом другому, заводить семью, менять имя, затем перелететь в другое гнездо и опять высиживать птенцов на новом месте? Как смела она демонстрировать своим старшим этого малыша, пухлого и слюнявого, этот символ удовольствий, которым она предавалась с человеком, занявшим место их отца? Уже сами выражения "ребенок от первого брака", "дети от второго брака" были мерзки: за ними скрывалась чрезмерная супружеская резвость. Когда Жан-Марку приходилось брать на руки маленькую Анжелику, он испытывал даже не скуку, а отвращение. Ему были противны тепло ее мягкого тельца, запах простокваши, бессмысленный лепет, задок, который женщины любовно обнажали и вытирали. Уйдя в свои мысли, Жан-Марк не сразу заметил, что разговор перешел на другую тему. Теперь речь шла о Даниэле и его экспедиции. Люси ужаснулась:
- И отец тебя отпускает?
- Да, разумеется, - ответил Даниэль, не отрывая глаз от экрана, на котором индейцы скакали на лошадях возле повозки с хлопающим брезентовым верхом.
- И Маду тоже согласна, - добавила Франсуаза.
Люси обратила к мужу обрамленное светлыми кудряшками лицо увядшей девочки с острым носиком и накрашенными губами.
- А как твое мнение, Ивон?
- Охота пуще неволи!.. - покладисто кивнул Ив Мерсье. - Путешествия закаляют молодежь.
- А мы, - вставила Франсуаза, - мы этим летом поедем в Грецию.
- Да что ты! - воскликнула Люси. - Как это чудесно, Франсет! Да, дети, вас очень балуют, надеюсь, вы это сознаете… И все же в Греции, наверное, очень скучно! Мне кажется, я бы захандрила среди всех этих развалин! У меня была подруга гречанка… Как отец - здоров?
- Да, вполне.
- И по-прежнему часто уезжает?
- Еще чаще.
- Он слишком много работает. Как говорит Ивон, на жизнь тоже надо оставлять время!
- Да, - сказал Ив Мерсье, - я такого мнения…
Жан-Марк не мог понять, зачем матери нужно говорить о первом муже в присутствии второго. Должно быть, она хотела доказать, что люди из хорошего общества даже самые сложные ситуации могут сделать простыми. Главное - подходить к вопросу без предрассудков. А уж это и ей и ее избраннику вполне удавалось. "По сути дела, они созданы друг для друга, - подумал Жан-Марк. - Может быть, это и есть счастье!" За стеной раздался пронзительный крик - проснулась Анжелика. Жан-Марк увидел, как мать поднялась с вдохновенным лицом:
- Теперь мы можем пойти к ней.
- Ты извини, мама, мне пора, - сказал Жан-Марк. - Меня ждут.
Люси понимающе подмигнула сыну.
- Я, конечно, не спрашиваю кто, мой дорогой! Как ты красив! Этот костюм на тебе восхитителен!
- Иди, конечно, - сказал Ив Мерсье, дружески подталкивая Жан-Марка в спину. - Желаю хорошо провести вечер.
У него было уныло-добродушное лицо бывшего боксера. "В общем, он неплохой малый!" - подумал Жан-Марк.
- Ты придешь к обеду? - спросила Франсуаза.
- Нет, - ответил он. - Я занят.
На самом деле Жан-Марк не знал, где он будет обедать и чем займется.
Когда дверь за ним закрылась, мать сказала:
- Какой у него озабоченный вид!
- Это он на себя напускает, - сказала Франсуаза.
И обе направились в спальню.
Анжелика болтала ножками в своей розовой деревянной кроватке с вышитыми гладью занавесочками. Франсуаза взяла ее на руки, расцеловала, переодела и причесала, смеясь лепету малышки. У них была одна мать, и поэтому ей казалось, будто Анжелика едва ли не ее ребенок. Когда Франсуаза касалась девочки, ее охватывало радостное волнение.
- Ты проголодалась, детка! - сказала Люси, беря на руки Анжелику.
Пока девочка сосредоточенно ела кашу, надувая пухлые щечки, Франсуаза смотрела на мать и видела на ее лице такое безмятежное счастье, которое могло быть ниспослано только Богом. А между тем эта женщина, разведясь и заключив новый брак, преступила законы религии, в глазах церкви ребенок ее остался незаконнорожденным, а она и ее второй муж пребывали в постоянном грехе! Как же она могла быть счастлива? Франсуаза решила, что ее ум слишком неискушен, чтобы судить о таких вещах, и что, может быть, доброта Господня превосходит установления тех, кто творит его волю. Может быть, на самом деле все гораздо сложнее, чем в Священном писании, может быть, рождение ребенка - даже незаконного - освящает ту, что произвела его на свет. Кроме того, Люси продолжала ходить в церковь. И нисколько не считала себя виновной. А раз Создатель согласился дать вне церковного брака жизнь этому ребенку, значит, он молчаливо отпускал ей грех. Анжелика доела свою кашу и засмеялась, размахивая пухлыми ручонками.
- Ты ничего не рассказываешь о себе! - сказала Люси дочери. - Что ты делаешь? С кем видишься? Не завела ли ты себе поклонника?
- Нет, - ответила Франсуаза.
У нее не было ни малейшего желания делиться с матерью. Ее тайна принадлежала Маду.
- Жаль! - продолжала Люси. - Я смотрела на тебя, когда мы были в гостиной. Тебе уже восемнадцать, пора следить за собой! Хочешь, я причешу тебя?
- Нет, нет, - повторила Франсуаза, невольно отстраняясь.
Только бы не походить на мать! "Намажет мне лицо, начнет сооружать разные прически, это будет ужасно!.."
- Уверяю тебя, Франсет, в твоем возрасте нужно быть более… более современной…
- Я не люблю этого.
- Но мужчины… они-то любят… И нам приходится помнить об этом!..
Франсуаза отступила назад, будто прикосновение гребня или щетки могло ее запачкать. В коридоре послышались шаги. В комнату вошли Даниэль и Мерсье: фильм кончился, предатель был убит, герой женился, и мир в селении восстановлен с помощью шерифа и красотки учительницы. Оба посмеивались от удовольствия, которое доставила им эта нехитрая история. Мерсье схватил дочь, поцеловал ее в обе щеки и поставил в манеж, взрослые стоя наблюдали, как она покачивалась на нетвердых ножках, ухватившись руками за барьер.
- Она очень потешная! - уверенно заявил Даниэль.
- А не остаться ли вам пообедать? - предложила Люси.
- Мы не предупредили! - сказала Франсуаза.
- Ничего страшного! Я позвоню Дюурионам, - решил Даниэль. - Они наверняка еще там.
Он побежал в другую комнату. Через открытую дверь Франсуаза слышала его разговор по телефону.
- Алло!.. Мадам Дюурион?.. Это Даниэль говорит… Здравствуйте… Как поживаете?.. Можно поговорить с Кароль? Да, если ей не трудно… Алло, Кароль?.. Мы хотели бы пообедать у мамы. Ты не возражаешь?.. Хорошо, спроси у папы… Я жду… Ладно, мы придем не поздно… О'кей… Целую…
Он повесил трубку, вернулся в спальню и, радостно подпрыгивая, сообщил:
- Все в порядке! По-моему, это их вполне устроило!
* * *
Поднявшись с черного хода на верхний этаж, где находились комнаты для прислуги, одну из которых снимала Мики, Жан-Марк услышал голоса, смех и с досадой понял, что Мики не одна. Ему следовало бы предупредить о своем приходе, но мысль повидать Мики возникла неожиданно, когда он уходил от матери, и, поскольку у Мики не было телефона, он отправился наудачу, без звонка. Стоя перед дверью, он раздумывал стучать ли. Но делать было решительно нечего и привередничать не приходилось. Наконец он решился.
В крохотной комнате было сильно накурено. Освещалась она только ночником с лампочкой, выкрашенной красным лаком для ногтей. Жан-Марк различил в полумраке несколько человек, сидевших на тахте и на полу. Из проигрывателя доносилась избитая ковбойская песня.
- Жан-Марк! Вот здорово, что ты зашел!
Мики протянула ему руки, откинув назад светло-рыжие волосы. Он по-приятельски поцеловал ее в щеку и сел. Из напитков было только дрянное французское виски. На тарелке лежала кучка сухого печенья. Из переполненных пепельниц сыпались окурки. На тахте сидели закадычная подруга Мики, сухопарая дылда с лошадиным лицом, и два студента. Один из них. Гуссэ, был медик, а другой, Дидье Коплен, учился на втором курсе юридического факультета. Жан-Марк встречал его на практических занятиях. Оба они избрали одну и ту же специальность: гражданское и административное право. И хотя в их группе было всего около тридцати студентов, до сих пор им как-то не довелось разговориться. Каким образом Дидье Коплен очутился у Мики? Было ли что-нибудь между ними или еще нет? Очевидно, студенты передавали друг другу адрес девушки. В конце концов весь Парижский университет пройдет через ее постель. Она работала подручной у парикмахера, мыла головы клиенткам и собиралась, по ее словам, овладеть сложным ремеслом парикмахера-модельера. Мики питала слабость к образованным молодым людям не старше тридцати лет. Словом, нелепо было бы ее ревновать. Медик рассказывал сальные анекдоты, девицы повизгивали, не без усилий притворяясь шокированными. Зато Дидье Коплен очень понравился Жан-Марку. У него был высокий лоб, светлые глаза за очками в черепаховой оправе, глуховатый, негромкий голос; он производил впечатление человека с серьезными запросами. Даже когда он смеялся, глаза его оставались грустными. Жан-Марку не понадобилось и пяти минут, чтобы убедиться, что Дидье не был любовником Мики, после чего он почувствовал вдруг симпатию к новому знакомому. Они обменялись мнениями о двух преподавателях: один из них, Кёрлуайо, молодой судья, высокомерный, сухой и резкий, вел семинар по гражданскому праву, другой, Жиофре, вел семинар по административному праву и, упиваясь собственным красноречием, вечно уходил в сторону от темы. Оба пришли в восторг от своего полного согласия: первый - человек мыслящий, второй же - просто болтун и шарлатан. Потом они принялись за профессоров, и здесь их мнения полностью совпали. Никогда еще Жан-Марк не наслаждался так остро взаимным согласием, между ним и Дидье словно искра пробегала. Он вспомнил Жюльена Прела, приятеля еще с лицейской скамьи, и не мог не почувствовать разницы… С Жюльеном хорошо сходить в кино, пропустить стаканчик, поболтать о пустяках, глядя, как он хохочет и хлопает себя по коленям, но там, где требуется пошевелить мозгами, ему так недостает живости и фантазии! Брассар и Нико, сокурсники, с которыми Жан-Марк подружился в прошлом году, недалеко от него ушли. Славные ребята, неплохие товарищи, но где уж им состязаться в мало-мальски интересном споре. Говоря о Жиофре, Дидье Коплен назвал его "ультраправым дураком". Жан-Марку понравилось это прозвище, поскольку сам он, хоть и не был "левым", все же считал себя "сторонником прогресса". Судя по всему, Дидье тоже не ограничивал себя какой-либо узкой точкой зрения. Он утверждал, что идти в ногу со временем могут лишь те, кто признает "главенство экономического фактора над политическим", и мечтал более серьезно заняться философией права. Узнав, что Жан-Марк параллельно с изучением юридических дисциплин готовится к экзаменам по грамматике, филологии и английскому языку, Дидье признался, что тоже увлекается литературой. "Но только не тем, что напечатано, понимаешь, а тем, что между строк!" Его кумиром был Кафка. Жан-Марк незадолго до того прочитал "Процесс". Оба наперебой выражали свои восторги. В это время подвыпивший Гуссэ удалился и увел с собой приятельницу Мики, совсем пьяную и до того сговорчивую, что она уже на ходу расстегивала блузку. Жан-Марк и Дидье не сразу заметили их исчезновение.
Мики явно скучала в компании двух разговорившихся юношей, то и дело прерывавших друг друга восклицаниями: "Поразительное дело: я думаю точно так же!" или "Согласен, старик, но я иду еще дальше!" Она прибрала в комнате, вымыла в умывальнике стаканы, высыпала окурки через окно на соседнюю крышу, взбила подушки, завела будильник. Институт красоты, где она служила, на этот раз в виде исключения работал в понедельник. Дидье вдруг заметил, что уже девять часов, и объявил, впрочем не слишком решительно, что ему пора идти. Было ясно, что он не знает, как убить вечер, и надеется, что его станут удерживать. На мгновение Жан-Марку захотелось уйти вместе с ним. Они съедят по сандвичу в бистро, продолжат спор, еще ближе познакомятся. Затем он подумал, что, если останется, Мики наверняка его не прогонит: блеск ее глаз и томное покачивание бедер ясно говорили об этом. Он вдруг почувствовал желание, которое росло с каждой минутой, становясь все острее и неотвязнее. Теперь Жан-Марк уже не мог дождаться, когда Дидье скроется за дверью. Однако тот просидел еще четверть часа под нетерпеливыми взглядами Жан-Марка и Мики. Наконец до него дошло, что он лишний, он неохотно встал, поблагодарил и попрощался.
Едва дверь за ним закрылась, Мики набросилась на Жан-Марка, обозвала его стервецом и изменником и жадно впилась ему в губы. Обнявшись, они повалились на кровать.
Уходя от нее часа два спустя, Жан-Марк пожалел, что пожертвовал Дидье Копленом ради грубой чувственности. Какой чудесный вечер они провели бы, беседуя об искусстве, литературе, политике, философии! А он валялся с этой дурой в постели, пропахшей приторными дешевыми духами. Жан-Марк обошел несколько кафе в Сен-Жермен-де-Пре, тщетно надеясь обнаружить Дидье, затем отправился домой.
Войдя во двор, он увидел, как отец старается втиснуть свою машину между двумя другими. Машины стояли так тесно, что дверца едва открывалась и отец с Кароль с великим трудом выбрались наружу.
- Автомобиль слева принадлежит Массиньякам, тут ничего не скажешь, - заметил Жан-Марк. - А тот, что справа, чужой.
- И тебя это удивляет? - проворчал Филипп. - Наш двор превратился в гараж!
Отец явно был не в духе. Наверное, проигрался в бридж. Кароль, как всегда, была сама безмятежность. Все трое вошли в ярко освещенную кабину лифта. Жан-Марку показалось, что мачеха рассматривает его с любопытством. Уж не догадывается ли она, какому занятию он только что предавался? Может, у него на лице следы губной помады или от него несет противными духами Мики… Нет, глядя на него, Кароль думает вовсе не об этом: наверное, она вспомнила, как его тошнило на шоссе. Едва он оказывался рядом с ней, ему снова чудился запах рвоты. Долго ли еще ее присутствие будет ему напоминать о пережитом унижении? Злая обида душила Жан-Марка. Он резко отвернулся от Кароль. Все трое вошли в квартиру.
- Спокойной ночи, папа, спокойной ночи, Кароль, - пробормотал Жан-Марк.
Он смотрел, как они прошли в спальню. Дверь за ними закрылась. "Ну вот, теперь они займутся тем же, чем занимался я с Мики! Но ведь отцу уже сорок пять. Неужели это его еще интересует?" Жан-Марку не хотелось спать, он уселся в кресло и закурил, с симпатией думая о своем новом друге.
IX
В кои-то веки в лавку Мадлен заглянул покупатель, и не успела она с ним договориться, как через полуоткрытую дверь послышался голос старой Мели:
- Вас просят к телефону!
Мадлен бросила сокрушенный взгляд на господина Ферреро, владельца гаража, который заинтересовался серебряным кофейным сервизом из шести предметов времен Империи. Он хотел преподнести его жене к Новому году, но находил цену слишком высокой. Если Мадлен оставит его одного, он может передумать.
- Я на минутку! - сказала она.
И бегом бросилась к себе. Летний сезон кончился, клиентов стало совсем мало, так что упустить такого покупателя было бы очень досадно. Да еще из-за телефонного звонка - она не сомневалась, что звонит кто-нибудь из ее коллег антикваров. "Надо было сразу скинуть процентов десять", - подумала Мадлен, беря трубку. Но стоило ей услышать далекий голос, как все коммерческие заботы мигом улетучились.
- Франсуаза, дорогая! - воскликнула она. - Как я рада! Но почему ты звонишь? Что-нибудь случилось?
- Нет, Маду.
- Все здоровы?
- Все.
- Как ты меня испугала! Вы, наверное, уже готовитесь к зимним каникулам. Куда вы собираетесь в этом году?
- Как всегда, в Шамони. Я звоню тебе как раз по этому поводу. Папа, Кароль, Жан-Марк и Даниэль едут в конце недели. А я, ты знаешь, к лыжам равнодушна. Я предпочла бы провести Рождество у тебя. Я уже сказала папе. Он не против. Я не стесню тебя?
- Стеснишь меня? - радостно воскликнула Мадлен. - Брось, пожалуйста! Это будет чудесно! Во всяком случае, для меня. А ты не боишься здесь соскучиться? Ведь в Туке на Рождество не так уж весело.
Но Франсуаза продолжала уже тише:
- Алло! Ты слышишь?.. Тетя Маду, мне хотелось бы приехать вместе с Патриком.
- Ах, вот как…
Радость Мадлен сразу погасла. Она упрекнула себя за непростительную наивность. Как могла она подумать, что Франсуаза вдруг возмечтала просидеть две недели наедине с теткой?
- Но, - пробормотала она, - если отец узнает…
- А откуда ему узнать?