Открытая возможность - Моэм Уильям Сомерсет

Моэм Сомерсет
Открытая возможность

Кроме них, в их купе в вагоне первого класса никого ­не было. Им повезло, ведь у них было много багажа: чемодан Олбена, большая дорожная сумка, чемоданчик Энн с туалетными принадлежностями и шляпная картонка. А в багажном вагоне еще два больших дорожных чемодана, в которых было все, что могло понадобиться сразу по прибытии. Остальной багаж Олбен поручил агенту транспортной компании, который должен был доставить его в Лондон и держать на складе, пока они не решат, как быть дальше. У них было много имущества: картины, книги, всякие редкости, которые Олбен коллекционировал на Востоке, его ружья и седла. Они навсегда покинули Сондуру. Олбен, по своему обыкновению, дал носильщику щедрые чаевые, а затем прошел к газетному киоску и накупил газет. Он взял "Нью стейтсмен" и "Нейшн", "Тэтлер", "Скетч" и последний номер "Лондон Меркьюри". Вернувшись в вагон, он бросил их на сиденье.

- Осталось ехать всего час, - заметила Энн.

- Знаю, но мне очень захотелось купить все. Я так долго сидел на голодном пайке. Как здорово, что завтра утром мы уже сможем прочесть свежие номера "Таймс", и "Экспресс", и "Мейл".

Она не ответила, и Олбен отвернулся, увидев, что к ним приближаются двое - муж и жена, которые вместе с ними плыли из Сингапура.

- Ну как? Обошлось с таможней? - весело окликнул он их.

Мужчина, словно не слыша его, прошествовал не ос­танавливаясь, но женщина ответила:

- Да, они так и не нашли сигареты.

Увидев Энн, она дружелюбно ей улыбнулась и пошла дальше. Энн покраснела.

- Я боялся, что они захотят войти в наше купе, - сказал Олбен. - Хорошо бы сделать так, чтобы оно оста­лось в нашем полном распоряжении, если, конечно, получится.

Энн посмотрела на него с любопытством.

- Думаю, на этот счет можно не беспокоиться. Вряд ли у нас будут соседи, - ответила она.

Он зажег сигарету и задержался у двери вагона. На его лице играла счастливая улыбка. Когда они оставили позади Красное море и вошли в Суэцкий канал, поднялся штормовой ветер, и Энн поразило, что мужчины, выгля­девшие вполне презентабельными в белых парусиновых брюках, так изменились, надев одежду потеплее. Они ста­ли такими безликими. Галстуки у них были ужасные, а ру­башки совсем не подходили к костюмам. На одних были грубые фланелевые брюки и поношенные спортивные куртки, явно купленные в магазине готового платья, дру­гие облачились в синие костюмы из сержа - творения провинциальных портных. Большинство пассажиров со­шли с парохода в Марселе, однако с десяток, видимо сочтя, что путешествие через Бискайский залив пойдет им на пользу, а может быть, подобно Олбену и Энн, из сооб­ражений экономии, доплыли до самого Тилбери, и сейчас кое-кто из них прогуливался по перрону. На одних были тропические шлемы, на других - широкополые фет­ровые шляпы с двойной тульей и тяжелые пальто, на треть­их - бесформенные мягкие шляпы или котелки, ко­торые были не слишком хорошо вычищены и, казалось, малы им. В таком виде они производили удручающее впе­чатление - выглядели провинциалами и людьми второго сорта.

У Олбена, однако, был уже вполне столичный вид. На его изящном пальто не было ни пылинки, а мягкая черная шляпа выглядела абсолютно новой. Никто бы не подумал, что он не был на родине три года. Воротник костюма нигде не оттопыривался, фуляровый галстук был ловко повязан. Глядя на него, Энн не могла удержаться от мысли, что он интересный мужчина. Роста он был чуть меньше шести футов, стройный, одежда на нем всегда сидела прекрасно и была хорошего покроя. У него были светлые и пока что не поредевшие волосы, голубые глаза и слегка желтоватый цвет лица, обычный для блондинов, после того как они утрачивают бело-розовую свежесть ран­ней молодости. На щеках не было румянца. Благородная голова, хорошо посаженная на довольно длинной шее с несколько выдающимся кадыком. Однако впечатляла не только красота лица, сколько его благородство. Именно потому, что у него были такие правильные черты лица, такой прямой нос, такой широкий лоб, он так хорошо выходил на фотографиях. Глядя на его фотографию, можно было подумать, что он необычайно красив. На самом же деле красавцем он не был, возможно, из-за слишком светлых бровей и ресниц и тонких губ, зато выглядел весьма интеллигентно. В его лице были те утонченность и духов­ность, которые, непонятно почему, трогают сердце. Именно так, по общему мнению, полагается выглядеть поэту, и когда Энн стала его невестой, на вопросы подруг, как он выглядит, она всегда отвечала, что он похож на Шелли. Сейчас Олбен повернулся к Энн, улыбаясь одними глазами, и эта улыбка делала его очень привлекательным.

- Лучшего дня для возвращения в Англию не придумаешь! - сказал он.

Стоял октябрь. Пока они плыли через Ла-Манш, и море и небо были серыми. Не ощущалось и малейшего дуновения ветерка. Рыбачьи лодки покоились на мирных водах, как будто стихии никогда не были враждебны че­ловеку. Берега Англии были невероятно зелеными, но это была веселая, приветливая зелень, столь непохожая на буй­ную и яркую зелень джунглей Восточной Азии. Малень­кие города, застроенные домами из красного кирпича, мимо которых они плыли, выглядели по-семейному уютными. Казалось, они приветствовали возвращавшихся на родину изгнанников дружелюбной улыбкой. Когда паро­ход медленно вошел в устье Темзы, перед ними возникли зеленые равнины Эссекса, а через некоторое время на кент­ском берегу показалась на фоне лесных массивов Кобема одинокая церковь Чолк среди искореженных ветром деревьев. Красный шар солнца скрылся в легкой дымке где-то в болотах, наступила темнота. Станция освещалась дуговыми фонарями, каждый из которых был как остро­вок холодного жесткого света среди окружающей тьмы. Вид носильщиков, сновавших в своих неуклюжих уни­формах по перрону, радовал сердце. Приятно было ви­деть и толстого начальника станции в котелке, придавав­шем ему важность. Наконец начальник станции дал свис­ток и махнул рукой. Олбен вошел в вагон и уселся в углу напротив Энн. Поезд тронулся.

- В шесть десять прибываем в Лондон, - сказал Ол­бен. - К семи, должно быть, доберемся до Джермин-стрит. Час на то, чтобы принять ванну и переодеться, и в поло­вине девятого уже можем отправиться поужинать в "Са­вой". Сегодня, дорогая, нам полагается бутылка шампан­ского и шикарный обед. - Он хохотнул. - Я слышал, как Струды и Монди договаривались встретиться в ресторан­чике "Трокадеро".

Затем он взял газеты, предварительно спросив, не хо­чет ли она какую-нибудь почитать. Энн покачала головой.

- Устала? - спросил он с улыбкой.

- Нет.

- Волнуешься?

Она отделалась смешком, позволявшим избежать ответа.

Олбен стал проглядывать газеты, начав с объявлений. Энн понимала, что ему доставляет огромное удовольствие снова быть в курсе текущих событий. Те же самые газеты они получали и в Сондуре, но - полуторамесячной дав­ности. Благодаря им они, конечно, следили за всем, что происходит в мире и что для них интересно, однако это отставание во времени лишь подчеркивало их изоляцию. Здесь же были газеты, только-только сошедшие с печатного станка. Они даже пахли иначе. Бумага хранила свежесть, вызывавшую у Олбена сладостное ощущение. Ему хотелось читать их все сразу.

Энн глядела в окно. Окрестности скрывались во тьме, в стекле отражались только огни их вагона. Но вскоре на них надвинулся город: сначала появились неприглядные домишки, целые мили таких домишек. Кое-где в окнах горел свет, а трубы уныло вырисовывались на фоне неба. Вот они проехали Баркинг, вот Истхэм, вот Бромли, - смешно, что название станции над перроном так взволновало ее, - наконец, Степни. Олбен сложил газеты и произнес:

- Через пять минут прибываем.

Надев шляпу, он снял с полки над окном вещи, которые туда сложил носильщик. Он глядел на нее блестящими глазами, губы у него подергивались. Энн понимала, что он едва скрывает волнение. Олбен тоже выглянул в окно - внизу были ярко освещенные проезды, забитые трамваями, автобусами и грузовиками. На улицах было полно народу. Какая толпа! Все магазины ярко освещены. На обочине стояли уличные торговцы со своими лотками и тележками.

- Лондон, - сказал Олбен.

Взяв Энн за руку, он нежно пожал ее. У него была такая милая улыбка, что она не могла промолчать и по­пыталась отшутиться.

- Ты не чувствуешь, как у тебя к сердцу что-то под­ступает?

- Не знаю. То ли хочется плакать, то ли тошнит.

Вот и Фенчерч-стрит. Он опустил раму окна и жестом подозвал носильщика. Тормоза заскрежетали, поезд оста­новился. Носильщик открыл дверь, и Олбен стал переда­вать ему одну кладь за другой. Потом он спрыгнул сам и с присущей ему вежливостью подал руку Энн, чтобы по­мочь ей спуститься на перрон. Носильщик пошел за тележкой, а они стояли возле груды своего багажа. Олбен помахал рукой проходившим мимо двум пассажирам из тех, с кем они плыли на пароходе. Один из них сухо кивнул.

- Как хорошо, что больше не придется вести себя вежливо с этими жуткими типами, - беззаботно заметил Олбен.

Энн бросила на него быстрый взгляд. Его действи­тельно трудно было понять. Тут вернулся носильщик с те­лежкой, на которую поставили багаж, и они отправились вслед за ним, чтобы забрать большие чемоданы. Олбен взял руку жены и пожал ее.

- Запах Лондона, какой он замечательный, чувствуешь?

Ему доставляли радость и шум, и суета, и людская толчея, а свет дуговых фонарей и отбрасываемые ими рез­кие и глубокие черные тени приводили его в восторг. Они выбрались на улицу, и носильщик пошел искать для них такси. Олбен сияющими глазами смотрел на автобусы и на полисменов, пытающихся внести какой-то порядок в эту всеобщую суету. Его благородное лицо казалось чуть ли не вдохновенным. Подошло такси. Багаж погрузили в отделение рядом с водителем. Олбен дал носильщику полкроны, и такси тронулось. Они проехали по Грейсчерч-стрит, а на Кэннон-стрит попали в пробку. Олбен громко рассмеялся.

- В чем дело? - спросила Энн.

- Ни в чем, просто мне очень здорово.

Далее они проследовали по набережной. Здесь было сравнительно спокойно. Мимо ехали такси и лимузины. Звонки трамваев казались Олбену музыкой. У Вестминстерского моста они пересекли Парламентскую площадь и повернули в зеленую тишину Сент-Джеймсского парка. Онизаказали номер в гостинице совсем рядом с Джермин-стрит. Портье проводил их наверх, а швейцар при­нес багаж. Номер был двухместный, с ванной.

- Что ж, совсем неплохо! - сказал Олбен. - Во всякомслучае, сойдет, пока не подыщем себе квартиру или еще что-нибудь.

Он посмотрел на часы:

- Послушай, дорогая, если мы примемся вдвоем рас­паковывать вещи, то будем только мешать друг другу. Впередиу нас масса времени, а ты обычно приводишь себя в порядок гораздо дольше, чем я. Поэтому я пока удеру. Схожу в клуб посмотреть, нет ли для меня писем. Мой смокинг в чемодане, а чтобы принять ванну и одеться, мне понадобится всего двадцать минут. Ну как, устраивает тебя мой план?

- Да, вполне.

- Через час я вернусь.

- Прекрасно.

Он вынул из кармашка маленькую расческу, кото­руювсегда носил при себе, и провел ею по длинным светлым волосам. Потом надел шляпу и бросил взгляд в зеркало.

- Включить тебе воду для ванны?

- Не стоит.

- Ну ладно. Пока.

Он ушел.

После его ухода Энн вынула чемоданчик с туалетны­ми принадлежностями и шляпную коробку и поставила на крышку большого чемодана со своими вещами. Затем вызвала звонком горничную и, не снимая шляпы, села и закурила сигарету. Она попросила горничную при­слать носильщика. Когда тот явился, Энн указала на свой багаж:

- Пожалуйста, снесите все это вниз. Потом я скажу, что делать с вещами.

- Хорошо, мэм.

Энн дала носильщику два шиллинга. Он вынес боль­шой чемодан и все остальное и закрыл за собой дверь. Несколько слезинок скатилось по щекам Энн, но она встряхнулась, вытерла глаза и припудрила лицо. Ей тре­бовалось все ее мужество. Хорошо, что Олбену пришло в голову сходить в клуб. Это давало ей время обдумать план действий.

Теперь, когда пришло время выполнить давно при­нятое решение, когда ей предстояло сказать те ужасные вещи, которые нужно было сказать, она дрогнула. Сердце у нее упало. Она точно знала, что именно скажет Олбену, решение она приняла давным-давно и сотни раз повторя­ла сама себе все слова, по три-четыре раза в день, в тече­ние всего долгого плавания из Сингапура до Лондона. И все же она боялась сбиться и смешаться. Она страшно боялась, что начнется спор. Ей делалось нехорошо при мысли о том, что может произойти сцена. Как бы там ни было, хорошо уже то, что в ее распоряжении целый час, чтобы собраться с силами. Олбен станет говорить, что она бессердечная и жестокая, что у нее нет никаких основа­ний так поступать. Но она была бессильна изменить свое решение.

- Нет, нет, нет, - громко сказала она.

Ее передернуло от ужаса. И сразу же она вновь представила себя в бунгало, как она сидела, когда все началось. Время близилось к ленчу.

Через несколько минут Олбен должен был прийти из конторы. Ей доставляло удовольствие думать о том, что он вернется в уютный дом, на большую веранду, которая у них играла роль гостиной. Она знала, что, хотя они жили здесь уже полтора года, он всякий раз заново радовался тому, как хорошо она все устроила. Жалюзи были опущены для защиты от полуденного солнца, и проникавший сквозь них приглушенный свет создавал впечатление про­хлады и тишины. Энн гордилась своим домом. По службе мужа им приходилось переезжать из округа в округ, и они редко задерживались где-нибудь надолго, но на каждом новом месте она с новым энтузиазмом бралась за устрой­ство уютного и привлекательного жилища. Она была очень современна. Гости, бывало, удивлялись тому, что у них не было никаких безделушек. Их поражали смелые цвета ее занавесок, они не воспринимали приглушенных тонов на репродукциях картин Мари Лоренсен и Гогена в посеребренных рамах, которые были так продуманно развешаны на стенах. Энн отдавала себе отчет в том, что мало кто из них вполне одобрял ее дом. Добропорядочные дамы в Порт-Уоллесе и Памбертоне считали такой интерьер вычурным и совершенно неуместным в жилом доме. Но это ее не волновало. Со временем они усвоят. Непривычное шло им только на пользу. Вот и тогда она тоже оглядывала длинную просторную веранду с довольным вздохом художника, удовлетворенного результатом своих трудов. Ярко. Ничего лишнего. Можно было отдохнуть душой. Ее дом освежал глаз и щекотал фантазию. Три огромные вазы с желтыми каннами завершали цветовую гамму. Глаза Энн минуту задержались на полках, заполненных книгами. И это тоже смущало здешнюю европейскую колонию - то, что у них столько книг, причем таких странных и, на вкус колонистов, таких заумных. Энн задержала на кни­гах долгий нежный взгляд, как будто перед ней были жи­вые существа. Потом перевела взгляд на пианино. На под­ставке для нот лежали раскрытые ноты - какое-то про­изведение Дебюсси; перед уходом в контору Олбен играл эту вещь.

Когда Олбен получил назначение начальником Дактарского округа, знакомые выражали ей сочувствие, по­тому что из всех округов Сондуры это был самый дальний и труднодоступный. Между ним и городом, где размещался административный центр, не было ни телеграфной, ни телефонной связи. Но Энн это нравилось. Они пробыли там уже порядочное время и, как она надеялась, останут­ся еще на двенадцать месяцев, когда Олбен получит от­пуск и они поедут на родину. Дактарский округ размера­ми не уступал любому английскому графству. Он имел протяженную береговую линию, а море в этом районе было усеяно маленькими островками. Территорию округа пе­ресекала широкая извилистая река, по берегам которой возвышались горы, покрытые девственным лесом. Сама станция, расположенная довольно далеко вверх по реке, состояла из ряда китайских лавок и туземной деревни, гнездившейся среди кокосовых пальм. Там же находились административный центр округа, бунгало начальника ок­руга, домик, где жил клерк, и бараки. Ближайшими и един­ственными их соседями были управляющий каучуковой плантацией, находившейся выше по реке, в нескольких милях от административного центра, а также управляю­щий лесной концессией на одном из притоков реки и его помощник - оба голландцы. Катер плантации дважды в месяц совершал рейсы по реке и был их единственным средством связи с внешним миром. Но, хотя жили они одиноко, скучно им не было.

Весь день у них был расписан с утра до вечера. На рассвете их ждали пони, и, пока еще было по-утреннему свежо и тропинки, протоптанные в джунглях лошадьми, еще хранили тайну тропической ночи, они совершали про­гулки верхом. Возвратившись, оба принимали ванну, пе­реодевались и завтракали, после чего Олбен шел в конто­ру. Энн же по утрам писала письма и работала. С первого дня в этой стране она влюбилась в нее и приложила нема­ло усилий, чтобы освоить язык туземцев. Местные исто­рии о любви, ревности и смерти разжигали ее воображе­ние.Она любила слушать романтические истории о со­всем недавнем времени, стремилась проникнуться фольклором этого чужого народа. И она, и Олбен много читали. У них имелась довольно значительная для этих мест биб­лиотека, и новые книги приходили из Лондона почти с каждой почтой. От них не ускользало ничего заслужива­ющего внимания. Олбен любил играть на пианино и для дилетанта играл очень хорошо. В свое время он довольно серьезно занимался музыкой, у него были хорошее туше и отличный слух. Он мог читать ноты с листа, и для Энн всегда было удовольствием сидеть рядом с ним и следить, как он разбирает что-то новое.

Но самым большим удовольствием для них были по­ездки по округу. Иногда они уезжали на целых две неде­ли. Обычно они спускались вниз по реке на прау и плава­ли от одного островка к другому, купались в море и лови­ли рыбу, либо отправлялись вверх по течению до мелководья, где деревья с двух берегов смыкались кронами, так что небо из-за них едва просвечивало. Здесь гребцам приходилось отталкиваться от дна шестами. На ночевку останавливались в хижинах туземцев. Олбен и Энн купались в речных заводях, настолько чистых, что можно было видеть отливавший серебром донный песок. Эти места были так тихи, так прекрасны и оторваны от всего мира, что хотелось остаться здесь навсегда. Порой они уходили в поход в джунгли, спали под парусиновым пологом и, не­взирая на мучивших их москитов и сосавших кровь пиявок, наслаждались каждой минутой. Где еще спится так крепко, как на раскладушке в палатке? А потом была ра­дость возвращения домой, наслаждение комфортом хоро­шо обустроенного домашнего очага, письма и газеты с родины - и пианино.

Олбен присаживался к пианино, пальцы его жаждали коснуться клавиш, и Энн чувствовала, что он вкладывает в то, что играет - в музыку Стравинского, Равеля, Дариуса Мийо, - свои собственные ощущения: ночные звуки джунглей, рассвет в устье реки, звездные ночи и крис­тальную прозрачность лесных озер.