4. Шапошников и Вальцев
"Найти вес рыбы, зная, что хвост ее весит два килограмма, голова весит столько, сколько весит хвост и половина туловища, а туловище - сколько голова и хвост".
Так как на слово "хвост" села клякса, то Оля Сушкова приделала ей во все стороны лучи: получился сплющенный еж. Наглядевшись на него, Оля Сушкова начала рассуждать вслух:
- Предположим, что вес рыбы - х килограммов. Тогда голова весит х минус хвост, то есть х - 2. Теперь так: голова минус туловище - это будет х - (х - 2). Раскроем скобки и перенесем все иксы в одно место; тогда получится: х - х - 2. Сократим - получится: х - 2. Получилось странно. Проверим. Мы знаем, или нет, мы не знаем, что голова весит… ох, как много она весит, какая она тяжелая, как она болит. Еще раз… Мы знаем, что хвост… и хвост болит. Мы знаем, что голова и хвост болят вместе х подушек. Мы знаем, что туловище…
В этом месте Оля уснула, голова навалилась на Шапошникова и Вальцева, туловище тяжело легло на стол, а хвост (синий шерстяной) повис в воздухе. Все вместе - голова, туловище и хвост Оли Сушковой - было поглощено сном и весило много. И своим весом равнялось тяжести слова "неудовлетворительно", которое, увы, завтра должна была начертать на тетради учительская рука.
Квартира затихла. Все тише становилась улица. Все глубже по асфальтовым ступеням опускалась ночь. Но вслед за ней по этим же ступеням восходило утро. Самая скользкая из его ступеней была вторая, ибо на ней находилась школа. А задача № 390 не была решена.
Лева Гойх плохо спал за ширмой на диване. Московские ночи были беспокойны. Рита Грин приходила поздно, расшвыривала все, что было полегче, а что потяжелее - сдвигала с места. Затем, обрушив проклятья на чью-нибудь театральную голову, ложилась в постель. Но и там у нее ломались папиросы, рассыпались спички и падали подушки. Наконец, доев последний трюфель и сообщив ширме, что ее, Риты, жизнь непоправимо испорчена, она засыпала.
Утром Лева уходил как можно раньше, чтобы освободить комнату. Кроме того, он старался прийти в пивную как раз в ту минуту, когда ее отпирали, чтобы по возможности без свидетелей беседовать с Шопеном.
В знаменательное утро конца сентября он пришел настолько рано, что пивная оказалась закрытой. Дул ветер. Близилась осень. Лева Гойх, застегнув пальто на все пуговицы, прошел на ближайший бульвар и сел так, чтобы видеть пивную. Тотчас же пошел мельчайший дождь, и водяная пыль покрыла ворсинки пальто.
От длительного недосыпания, от причудливой и скудной пищи, от московского неуюта на Леву нашла такая слабость, что он закрыл глаза. В темноте отчетливее зазвонили и зажужжали трамваи, громче зашуршали опавшие листья. И внезапно на фоне этой сложной оркестровки выделилась короткая самостоятельная мелодия: кто-то всхлипывал и тянул носом. Лева Гойх открыл глаза. На сырой скамье сидела школьница.
- Вы плачете? - спросил Лева. - Почему?
Школьница молчала.
Лева Гойх, будучи сам несчастен и сочувствуя, как никогда, чужому горю, спросил вторично:
- Почему вы все-таки плачете? Должна же быть причина. Что вас тревожит, прошу вас?
- Как может вся рыба весить х - 2, если один только хвост весит два килограмма? - был скорбный ответ.
Лева Гойх не удивился. Рита Грин приучила его ко всевозможным неожиданностям. Поэтому он продолжал спрашивать дальше:
- Зачем вам это?
- Мне это страшно важно. Я совсем не ложилась (это была правда: она всю ночь крепко проспала на стуле). И сегодня мне нужно, просто я должна…
- Покажите задачник, - сказал Лева, смутно припоминая, что и он в свое время имел дело с этой рыбой. - Так! Понимаю. Уравнение с одним неизвестным.
- Ох!
- Хорошо, будем рассуждать. Предположим, вес рыбы - х килограммов.
- Предположим, - убито согласилась Оля Сушкова.
Они предположили еще раз, и снова обнаружилось роковое несоответствие между хвостом и головой. Получился рыбий ублюдок без туловища.
- Постойте, так нельзя. Надо еще раз!
Говоря это, Лева представил себе волны родного моря. Ясно, что Шапошников и Вальцев не были рыбаками, иначе они сами ужаснулись бы тому, что поймали в свои сети.
- Как же это! Что же это? - начал было Лева, но в эту минуту туча, висевшая над бульваром, разверзлась и потоки воды хлынули на мир.
Лева Гойх, которому тяжелая капля ловко угодила за воротник, решительно встал.
- Идем, - сказал он, - мы решим это в другом месте.
5. Гражданин Икс
На стойке дремали раки, подвернув шейки (хвосты). Пианино молчало. Пивная была пуста. Только за столиком у окна рука в черном кожаном рукаве держала газету "Экономическая жизнь". Ноги были скрыты столом, а голова и туловище - газетой.
Лева Гойх, в качестве утреннего завсегдатая, поклонился человеку за стойкой и человеку, разносящему пиво, улыбнулся в сторону пианино и вместе с Олей Сушковой скромно сел в самом неудобном месте, за самый убогий столик в проходе. Он сдвинул перечницу и солонку, развернул задачник, и на мраморной клеенке снова тяжело забилась проклятая рыба без туловища…
Рита Грин вообще ничему не удивлялась. Но, войдя в это утро в пивную поесть сосисок, она все же удивилась, увидав Леву Гойха с белокурой девочкой, чей наплаканный нос выражал отчаяние, и услыхав слово "рыба".
"Кто бы сказал, - подумала Рита Грин, отряхивая клетчатую пелерину от дождевых капель, - кто бы предположил, что этот Лева будет здесь угощать рыбой какую-то девицу, которая уже плачет? И на какие деньги?"
И она, не замечая их, хотела пройти мимо, но Лева ухватил ее за руку:
- Как хорошо, что вы здесь. Ведь вы же учились. Посмотрите, это не решается.
И Рита Грин, забыв про сосиски и свесив над Шапошниковым и Вальцевым прямые мальчишеские волосы, погрузилась в задачу с одним неизвестным. В окна ломился дождь. В углу прошуршала газета и смолкла.
- Нет, - сказала Рита, - это нельзя решить. И вообще, все это вздор. Таких рыб не бывает. Помните, Лева, в Одессе? Там были бычки и эта, как ее… у которой только профиль и никакого фаса?
- Камбала, - вздохнул Лева. - В сухарях.
- Вот эти самые. Так разве они весили два килограмма хвост? Немыслимое дело! Ведь нет даже на свете такой сковороды. Этого не бывает.
- А семга? - неуверенно спросил Лева. - Она бывает громадная.
Рита Грин на мгновение стала в тупик, но оправилась быстро:
- Семга млекопитающееся, так же как и кит. Поэтому ее считать нельзя. Вы не плачьте, - обратилась она к Оле Сушковой, - не надо плакать. Вы скажите в школе, что все это ошибка. Ужасная ошибка. Беру ответственность на себя.
- Я застрелюсь, - вдруг бурно зарыдала Ольга. - Пойду и умру! Каждый день арифметика! Каждый день!
Рита Грин побледнела и сказала:
- Я понимаю ее, Лева. Честное слово, она права. Возьмите хотя бы частушки. Не пишут их.
Лева закрыл глаза.
- Все это еще туда-сюда. Но если вы в чужом городе и деньги кончаются? А из дома пишут, что у отца ишиас? Так что тогда? Я даже снова подумываю о кожевенном производстве. Вот только когда играю, так ни о чем…
- Сыграйте, - сказала Рита Грин, - все равно решить нельзя. Сыграйте ноктюрн. Вот и Оля послушает.
- Вздор! - раздался голос из угла. - А задача? Вес рыбы?
Все трое обернулись. Газета была опущена. Оказалось, она скрывала гладковолосую голову и серые насмешливые глаза.
- Вы кто? - спросила Рита Грин, свирепея. - Как вы смеете? Какой-то никому не известный…
- Вот именно. Дайте посмотреть задачу.
- Она не решается.
- Не может быть. Таких нет!
Он встал и, отчётливо ступая, подошёл к столику.
- Незачем вам, - сказал он, - среди белого рабочего утра слушать Шопена. Это что же получается - вроде рюмки водки: выпил и все забыл. А задача - черт с ней! Так, что ли?
- Как вас зовут? - спросила Рита Грин.
- Ну что, в самом деле, как зовут! Разве в этом дело?
- Гражданин Икс, - с иронией выговорила Рита Грин.
- Хоть бы и так. Дайте-ка задачник. Рассуждайте, - обратился гражданин Икс к Оле Сушковой.
- Я уже рассуждала.
- Да, я слышал. Семга - млекопитающееся. Ну, начинайте!
И Оля начала:
- Предположим и т. д.
И, оттого что серые глаза глядели на нее в упор и движением зрачка указывали ей ошибки, она тянула и тянула нить рассуждения, покуда на конце не повисла готовая рыба с хвостом, головой и туловищем, весом в шестнадцать килограммов (по ответу), прекрасное пропорциональное морское создание.
- Я все поняла, - с уважением к самой себе сказала Оля Сушкова. - Честное слово.
- Вышло! Удивительно, - протянула Рита Грин. - Дайте-ка посмотреть, как это?
Но гражданин Икс захлопнул книгу.
- Некогда! Вам пора идти, - обратился он к Оле Сушковой. - Вы еще поспеете.
И та, ухватив ранец, исчезла.
Гражданин Икс уложил в карман газету и придвинулся к столу.
- У меня найдется для вас отрезок времени, - сказал он. - Расскажите, как вы живете?
- Отвратительно, - ответил Лева. - Если бы не музыка, я не знаю, что я делал бы. Вот, например, Шопен. С ним я забываю обо всем.
- Ага. Так, так, - сказал неизвестный. - Ну а вы? - обратился он к Рите. - Что вам нужно, чтобы забыть обо всем?
- Мне, - ответила Рита, - мне нужна пронзительность. Вы не понимаете? Пронзительность - это когда сердце падает… лучше всего на рассвете, если не поспишь ночь. Тогда все голубеет и кружится. Тут же и вино. Белое. Снег выпал за ночь. И в зеркале отражается месяц опрокинутой лодочкой. Грусть такая крылатая. Жизнь такая проклятая, короткая, дорогая…
- Ага. Так, так, - сказал неизвестный. - Очень хорошо понимаю. Вы не спите ночь, а потом, опрокинутым рассветом, вы решаете, что пускай вас несет этот поток, как дохлую рыбу.
- Позвольте, - возмутилась Рита. - Как дохлую рыбу? Я этого не говорила.
- Нет, вы сказали, только другими словами. А вы, - обратился он к Леве, - что делаете вы? Вам отпущен природой двойной паек способностей. Как вы пользуетесь им? Наисквернейшим образом. Жизнь отвратительна, говорите вы. Так давайте же исправим ее. Действуйте, вносите коррективы, перестраивайте, боритесь за лучшее. Для этого вы прекрасно вооружены искусством, этой редкостной дальнобойной винтовкой, чьим стволом вы пользуетесь как кочергой, помешивая ею пепел воспоминаний. История оказала вам честь, выпустив вас на свет в отличную эпоху. Трудовое человечество освободит неисчислимые киловатты собственной энергии. Оно разведет сады, о которых мы и не мечтаем. Обособленного искусства не будет, потому что им будет пропитан весь быт. А вы представляете себе, как вечером в концерте зазвучит Шопен, не тот, которого знаете вы и который одинокие капли дождя и одинокую грусть превратил в песни для таких же одиночек, как он сам. Другой, новый Шопен обуздает не капли, а слитые ливни звуков, пахнущие влагой и солнцем, любимые всеми. Эта музыка будущего будет столь действенной и мощной, что над ней, как над водопадом, возможно, встанет радуга.
- Когда же? - в один голос спросили Рита и Лева.
- Когда же? Почему вы спрашиваете меня об этом. Ведь для такого будущего надо совсем иначе использовать свое настоящее. Не так, как это делаете вы. А вы… бессонными ночами, опрокинутыми бокалами, нет, простите, это месяц был опрокинут, всем этим вы смущаете не только себя, но и других. Вы блестящие дезорганизаторы, дорогие друзья мои. Куда вам до проблемы будущего, когда в настоящем вы не можете решить наипростейшей задачи Шапошникова и Вальцева.
Неизвестный умолк и встал.
Солнечный свет, светлый и холодный, потек по полу. Дождь переставал. Большой кленовый лист прилип снаружи к окну пивной.
- Я ухожу, - сказал гражданин Икс. Он повернулся к Леве Гойху. - Вот вам записка. Подите по этому адресу. Может быть, там вам помогут устроиться.
Рита Грин взяла его за кожаную куртку.
- Ну, кто вы?
- Неизвестный. Прощайте. Не стоит огорчаться из-за таких пустяков, как монокль.
И он пошел к двери.
- Молчит, - почтительно прошептала Рита Грин. - Неизвестный.
Лева Гойх развернул записку. В ней было несколько рекомендательных слов. Вместо подписи были инициалы. По ним Лева ничего не мог определить.
От себя же мы можем сказать, что это был… Впрочем, это не важно.
1926
Не плачь, Нинель!
На юге лето состоит из цветов, плодов, рыб и звезд. Цветы начинаются в апреле и цветут до сентября все ярче, все пышнее. Через клубнику и фиалки дело идет к персикам и левкоям, и все кончается виноградом и георгинами. Рыбы плывут все лето вдоль берегов, а звезд так много, что им становится тесно в небе и они падают оттуда дождем. На юге смысл жизни так понятен.
Все неясности, все голубоватые туманцы, капельные сомнения, ручейковые нашептывания, болотная луна в дымке из комаров, повисшая между двух берез и пахнущая сыростью и медом, - все это север, северные тревоги, северное лето.
Южные дети выросли у моря под яркой драгоценной луной. Они знают, что летом ловится рыба, а зимой идет дождь. Они знают, что летом темные ночи и светлые дни, что летом должно быть жарко. Они знают… они ничего не знают.
Двое детей, мальчик Арлен и девочка Нинель, приезжают летом на север. Прямо с вокзала, сонных, их везут на дачу, где дома из дерева проконопачены мохом и где сосны окружают дом. Всю ночь дети спят и видят южные сны.
Арлен видит небольшую бухту, лучезарный песок и площадку, которую они с Нинель построили из камней перед отъездом и где поселили двух крабов. Каменная площадка, выстроенная перед отъездом для крабов, приобретает во сне иной вид, чем наяву. Сновидение украсило ее и превратило в подводный спортивный клуб, полный музыки, где крабы в трусиках смыкаются в треугольники и квадраты и, наконец, образуют пирамиду, на вершине которой укреплена морская звезда.
Нинель видит во сне ту же площадку у моря, но тоже преображенную. Это сад, или, вернее, ясли, для юных крабов. Целые стада их плещутся в теплой воде под присмотром старого умного окуня в пенсне, покуда проворные скумбрии в полосатых джемперах приготовляют завтрак.
Южные дети видят во сне определенные, простые вещи, то, что они хорошо знают. Но уже утром начинаются непонятности.
Утром их приветствуют деревянные стены, проконопаченные мохом, и сосны в окне. Дети смущены: у них на юге нет таких домов и таких деревьев.
- Какой странный дом, - говорит Нинель. - Весь деревянный, как ящик.
Арлен исследует диковинные стены.
- Это редкий дом, - убежденно говорит он. - Второго такого нет нигде, он сделан специально для нас.
Через полчаса он убеждается, что таких домов сколько угодно.
В сандалиях на босу ногу, с голыми руками и грудью, дети выходят на террасу.
- Где здесь у вас море? - деловито спрашивает Арлен.
Моря нет. Одновременно с этим еще одно открытие: холод. Большая мохнатая туча ползет, цепляясь за вершины сосен, ветер сыр и неласков. И кожа детей, привыкшая к южному солнцу, пупырится. Дети дрожат.
- Когда у вас будет лето, - вежливо говорит Нинель, - мы покажем вам разные игры.
Но южные игры не годятся для севера; кроме того, лето уже наступило. Все по-другому в этом северном крае.
Арлен и Нинель гуляют, кутаясь в осенние пальто.
Они уже изменились, эти южные дети. Они уже забыли о рыбах и думают о грибах, которых пока еще нет, но которые будут. Южный загар сошел с них. Они потеряли южную самоуверенность, они узнали, что лето может быть холодным, ночи светлыми, дни темными; они узнали, что климат и формы жизни многообразны. Арлен и Нинель прошли уже несколько стадий северного развития. Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая все чужое как чудачество и заранее зная, что все самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты. Они внимательно слушают разговоры взрослых и, оставшись одни, обсуждают их.
- Никто так не понял природу женщины, как Кнут Гамсун, - сказала однажды старая незамужняя тетушка.
Вечером Нинель спрашивает Арлена, который все знает:
- Ты слышал… она сказала: "кнут Гамсун". Разве у кнутов тоже бывают фамилии?
- Я не слыхал об этом раньше, - честно отвечает Арлен. - У нас дома они без фамилий, но здесь…
Между тем лето идет и идет. Оно настолько холодно, что это удивительно даже для севера. Дожди идут помногу раз в день, дожди разных калибров и разных степеней холода. Ночи холодны, цветов и звезд очень мало, фрукты очень дороги. "Земная ось перемещается", - говорят взрослые. Дети слушают, и постепенно эта ось заполняет их воображение. Они часто умолкают и что-то слушают.
- Тс, тише, - шепотом говорит Арлен. - Вот сейчас, вот слышишь.
- Да, как будто, - не вполне уверенно соглашается Нинель.
Это они слушают скрип земной оси, которая перемещается.
Арлен рассказывает Нинель поразительные вещи про эту ось.
- Она перемещается ночью, когда все спят, - рассказывает он. - Вся земля наклоняется, и моря выливаются. Все эти дожди - это моря, которые падают обратно на землю.
На другое утро Нинель пробует на язык дождевую каплю.
- Она вовсе не соленая! - восклицает она. - Это ты все наврал.
Но Арлен сдается не так скоро. На другой день они находят на лужайке невиданный цветок.
- Ты видишь этот цветок? - говорит Арлен. - Так вот, ему здесь совсем не место. Это южный цветок.
- Как же он попал сюда?
- Ты, значит, забыла про земную ось. Вся земля передвинулась, и семена цветов вместе с ней. Это цветок другого полушария.
Однажды ночью Арлен просыпается оттого, что Нинель не спит. Она действительно не спит. Сидя на кровати, она пишет письмо начальнику будущей полярной экспедиции, Фритьофу Нансену.
- Что ты там пишешь? - спрашивает Арлен. Он подходит и читает письмо. - Ты, ты хочешь лететь на Северный полюс? Женщин туда не берут, это раз. И потом - что ты там будешь делать?
- Если ось перемещается, - отвечает Нинель, - ее необходимо исправить, иначе этому конца не будет. А это можно сделать только на полюсе, там, где она выходит наружу. Теперь ты понимаешь, почему этот Нобиле все летал туда: он боялся, что в Италии тоже наступят холода. Но конечно, один он ничего не сделал. Ось должны починить организованно.
- Ну а ты тут при чем?
- Я буду помогать им строить палатку. Теперь женщина - как мужчина, она может все. Вот прочти, я прямо пишу ему: "Рассчитывайте на меня".
В один из дней, как было обещано, Нинель везут в город, в Зоопарк. Арлен остается дома: он простужен, у него начинается свинка. Вообще, ему не везет, бедному Арлену, и он совершенно неприспособлен для северных экспедиций.
- Ты расскажешь мне про льва? - спрашивает он, мужественно сдерживая слезы.
- Я расскажу тебе про льва, и это даже лучше, чем самому увидеть. Потому что самому надо ходить, а когда начинают болеть ноги, то уже не хочется смотреть.
Нинель говорит, но она сама в это не верит. Просто великодушие подсказывает ей эти слова, великодушие и жалость сильной, здоровой женщины к слабому, болезненному мужчине. Она уезжает, полная благодушия, спокойствия и твердости. Арлен ждет ее весь день.