Худая готтентотка захохотала так, что дрогнули стены. Залилась и тетушка Санни, у нее даже в боку закололо от хохота.
- Вот незадача! Надеюсь, ты не очень ушибся, мой мальчик, - сказал Бонапарт. - Не унывай. В жизни и не такого натерпишься! - добавил он, когда Вальдо поднялся.
Когда Вальдо ушел, служанка принялась мыть ноги Бонапарту.
- О господи, боже правый, как он плюхнулся! Ой, не могу, - надрывалась тетушка Санни. - Я всегда говорила, что у него не все дома, а сегодня он совсем невменяемый, - прибавила она, отирая слезившиеся от смеха глаза. - И взгляд-то у него какой дикий, словно сам дьявол в него вселился. Всегда он был чудной. И вечно-то один ходит и все сам с собой разговаривает. Сколько раз замечала: шевелит губами. Хоть двадцать раз позови его - не ответит. Глаза растаращенные. Одно слово - сумасшедший.
Смысл последнего слова дошел до Бонапарта без перевода.
- Какой он сумасшедший! - вскричал он. - Я знаю, как его вылечить от дури. Выпороть кнутом, и все как рукой снимет. Отличное средство.
Готтентотка рассмеялась и перевела.
- И я не позволю ему слоняться да бормотать всякую чушь, - продолжал Бонапарт. - Надо или овец пасти, или книжки читать, одно из двух. Отведает он у меня кнута.
Бонапарт Бленкинс, потирая руки и кося глазами, приятно улыбнулся тетушке Санни и готтентотке, и все трое злорадно захихикали.
А Вальдо сидел впотьмах в углу своей пустой каморки, уткнув голову в колени.
Глава X. Бонапарт показывает зубы
Досс сидел среди кустов карру, наклонив голову набок, так что рыжее ухо свешивалось на сердитый глаз. Он выказывал готовность отогнать любую дерзкую муху, которая осмелится сесть ему на нос. Вокруг, освещенные восходящим солнцем, паслись овцы, а позади лежал хозяин, занятый своей машинкой. В то утро она была Вальдо единственным утешением. Никакие глубокомысленные рассуждения, никакие - даже самые задушевные - поминальные песни не могли бы успокоить его сердце вернее, чем эта маленькая машинка для стрижки овец.
После всех стараний увидеть невидимое, после всех мучительных попыток объять необъятное, после всех терзаний перед ликом непостижимого, - как радостно, как освежительно бывает отдохнуть мыслью на чем-то простом, ощутимом и вполне реальном; на чем-то имеющем запах и цвет, на чем-то, что можно потрогать и повертеть в руках. Есть будущая жизнь или нет, есть какой-нибудь смысл в том, чтобы взывать к невидимой силе или нет, существует эта невидимая сила или нет, какова бы ни была моя собственная сущность и сущность всего окружающего, каковы бы ни были внутренняя суть и первопричина нашего бытия (а в некоторых умах смерть и горечь утраты неизбежно пробуждают обычно дремлющее, неукротимое желание заглянуть в самую глубь небытия), какова бы ни была причина ограниченности человеческого разума, - одно несомненно - нож всегда режет дерево, одно зубчатое колесо заставляет вращаться другое.
Вальдо с величайшим удовольствием возился со своей машинкой. Но Досс то и дело моргал, закрывал глаза, всем своим видом выражая скуку, и наконец уснул. Внезапно его глаза широко раскрылись: он услышал какой-то шум со стороны фермы. Поморгав и всмотревшись пристальней, Досс узнал гнедую кобылу. Все эти дни пес недоумевал, куда исчез его хозяин. Разглядев на спине у лошади человеческую фигуру, Досс энергично завилял хвостом. Но почти тут же насторожил одно ухо, а другое опустил; хвост его замер, а на морде изобразилось неудовольствие, граничащее с презрением. От краешков пасти разбежались мелкие морщинки.
Мягкий песок скрадывал звуки шагов, и мальчик увидел Бонапарта Бленкинса, когда тот уже спешился. Досс поднялся на ноги и попятился, недовольный появлением этого человека, производившего поистине странное впечатление, одинаково немыслимое и для города, и для сельской местности. Фалды черного сюртука были загнуты вверх и пришпилены булавками, сюртук дополняли штаны из черной кожи и штиблеты с кожаными крагами. В руках спешившийся всадник держал хлыст из шкуры носорога.
Вальдо вздрогнул и поднял глаза. Будь у него хоть секунда времени, он постарался бы спрятать свое сокровище в песок. Пусть это всего лишь деревянная игрушка, но он любит ее, как всякий творец неизбежно любит порождение своей плоти или духа. Взгляд чужих холодных глаз, устремленный на нее, подобен прикосновению грубых пальцев к нежной пыльце на крыльях бабочки.
- Что там у тебя, мальчик? - поинтересовался Бонапарт Бленкинс, останавливаясь над ним и показывая хлыстом на машинку.
Вальдо пробормотал что-то невнятное и прикрыл рукой свое изобретение.
- О, я вижу, у тебя какая-то занятная вещица, - сказал Бонапарт Бленкинс, присаживаясь на муравьиную кочку и рассматривая машинку с величайшим интересом. - Для чего это, а?
- Для стрижки овец.
- Презабавная вещица! - сказал Бонапарт Бленкинс- И как же она стрижет?.. В жизни не видел ничего хитроумнее.
Ни один родитель не заподозрит в неискренности уста, восхваляющие его дитя, его первенца. А тут нашелся человек, восторгающийся его, Вальдо, творением. И Вальдо простил все. Он стал объяснять, как направлять ножницы, как держать овцу и как шерсть падает в лоток. Щеки его зарделись румянцем.
- Ну, вот что я тебе скажу, мальчик, - веско произнес Бонапарт Бленкинс, выслушав объяснение, - мы должны запатентовать твое изобретение. Можешь считать себя богатым человеком. Три года - и не сыскать будет фермы по всей Капской колонии, где бы обходились без этой штучки. Ты гений, да и только! - добавил Бонапарт Бленкинс, подымаясь.
- Если сделать ее побольше, - сказал мальчик, поднимая глаза, - она бы стригла еще чище. Как вы думаете, найдется ли мастер, который мог бы изготовить ее в полную величину?
- Найдется, еще бы не нашелся, - заверил Бонапарт Бленкинс. - А нет - положись на меня, я закажу в Англии. И долго ты над ней трудился?
- Девять месяцев, - ответил мальчик.
- Какая замечательная машинка, - расхваливал Бонапарт. - Просто восхитительная… Одного только ей не хватает, сущей мелочи…
Бонапарт Бленкинс наступил на машинку и раздавил ее. Мальчик смотрел на него во все глаза.
- Так-то лучше, - молвил Бонапарт, - не правда ли? В Англии не сделают, в Америку пошлем заказ. Ну-с, до скорого свидания… А ты и впрямь гений, прирожденный гений, мой милый мальчик.
Он сел на лошадь и поехал. Собака с явным удовольствием провожала его глазами, а ее хозяин лежал ничком на песке, положив голову на руки, а вокруг него валялись обломки деревянных колесиков. Собака вспрыгнула ему на спину и потянула его за черные волосы, но, видя, что на нее не обращают внимания, оставила своего хозяина и затеяла игру с жуком. Жук катил домой навозный катышек, который старательно лепил все утро. Досс раздавил катышек и откусил жуку задние лапки, а затем и голову. И все для забавы. Кто мог бы сказать, для чего жило и трудилось это насекомое. А оно жило, трудилось - и, оказывается, все попусту.
Глава XI. …Пытается укусить
- Что я на чердаке нашла-а-а! - неделю спустя сообщила Эмм, подбегая к Вальдо, безучастно раскладывавшему на каменной ограде вокруг крааля лепешки кизяка. - Целый сундук с книгами моего отца. А мы-то думали, что тетя Санни сожгла их в печке…
Мальчик оторвался от дела и посмотрел Эмм в лицо.
- Книжки не такие уж интересные, рассказов там нет, - прибавила Эмм, - но ты можешь пойти и выбрать любую.
С этими словами она взяла пустую тарелку, в которой утром принесла завтрак, и ушла к себе.
После этого Вальдо стал работать куда проворней. Через полчаса приказание Бонапарта было выполнено, весь кизяк аккуратным штабелем лежал на ограде. Затем необходимо было посыпать солью кожи, выложенные сушиться. Посудина оказалась пустой, и Вальдо отправился за солью на чердак усадебного дома.
Дверь в комнату Бонапарта Бленкинса помещалась как раз под лестницей, он увидел Вальдо, когда тот поднимался по лестнице, подошел к порогу и стал ждать, пока мальчик спустится. Пусть начистит ему башмаки.
Досс, убедясь, что ему не взобраться по стремянке, терпеливо сидел внизу. Иногда он задирал морду и смотрел, не возвращается ли хозяин, но никого не было видно. Бонапарт уже поднял голову и позвал Вальдо. Никакого ответа. Что он там делает? Бонапарт Бленкинс ни разу еще не был на чердаке сам. Ему так хотелось знать, что там есть, и не только там, но и вообще во всех запертых ящиках, во всех укромных уголках, но залезть туда он боялся.
Так он и стоял, вперив взгляд в чердачную дверь и вопрошая себя, чем там, во имя всех святых, занимается мальчишка? На чердаках сваливают всякий хлам. Почему же этот недотепа торчит там так долго?
Случись тетушке Санни увидеть Вальдо в это время, она окончательно утвердилась бы во мнении, что у него "не все дома". Набрав в свою посудину соли, он кинулся искать среди хлама ящик с книгами и вскоре обнаружил его под кучей старых мешков. Это был обычный упаковочный ящик, наглухо заколоченный, но одна доска была отбита. Приподняв ее, Вальдо увидел плотный ряд книжных корешков. Он опустился на колени и долго поглаживал шершавые доски, словно не верил своим глазам. Затем он засунул руку в ящик и вытащил сразу две книги. Погладил их и принялся листать, бережно перебирая пальцами слежавшиеся страницы и любовно пробуя их на ощупь. Бедняга не мог наглядеться на свое сокровище. За всю жизнь у него побывало в руках не больше дюжины книг, а теперь он стоял над золотой россыпью. Насладясь зрелищем книг, он стал разбирать названия, то и дело отрываясь, чтобы заглянуть внутрь и прочитать какую-нибудь фразу. Но от волнения он ничего не понимал. Наконец ему попался на глаза толстый том в потертом переплете коричневой кожи. Он прочел имя автора и развернул книгу наугад, на главе о собственности - Коммунизм, учение Фурье и учение Сен-Симона - это была работа по политической экономии. Он дочитал страницу, перевернул ее и начал читать дальше, стоя на коленях, с открытым ртом.
Не все, что он читал, было ему понятно. Впервые знакомился он с подобными мыслями. Мысли эти казались ему собственными, хотя до сих пор никогда не приходили в голову.
Он беззвучно рассмеялся, полный ликующей радости.
Так, значит, не все мыслящие существа возносят этот крик: "Как ты, господи благой, создал все от века, так есть и пребудет, ныне и присно и во веки веков; и не нам дано знать как. Аминь". Стало быть, есть среди них и такие, которые слышат глас вельда и холмов: "Познай и объясни, каковы мы и как сюда попали!"? И такие, что непременно хотят знать обычаи давно минувших веков и проникнуть в сущность отношений между людьми?
Вальдо дрожал от волнения всем своим телом. Выходит, он не один сомневается, не один. Вряд ли он сумел бы объяснить, почему у него так тепло и радостно на душе. Щеки у него пылали.
Не удивительно, что Бонапарт Бленкинс не мог дозваться его чуть ли не три четверти часа. Не слышал Вальдо и жалобных повизгиваний Досса.
Наконец мальчик сунул книгу за пазуху и тщательно застегнул куртку на все пуговицы. Он захватил соль и пошел к лестнице.
Бонапарт стоял, задрав голову и поигрывая фалдами сюртука.
- Что ты там делал столько времени? - крикнул он Вальдо, когда тот начал спускаться с непривычным для него проворством. - Ты что, не слышал, как я тебя звал?
Бонапарт Бленкинс продолжал поигрывать фалдами, не спуская с мальчика глаз. О, ему грех жаловаться на свое зрение! Он поглядел на посудину с солью: горшочек явно маловат, чтобы наполнять его три четверти часа. Отчего этот недотепа так раскраснелся? Не пьян же он. Вина тетушка Санни не держит. Глаза у него широко раскрыты и блестят. Значит, он не спал. Заниматься любовью на чердаке не с кем. Тогда в чем же дело? Бонапарт вперил в Вальдо пронзительный взгляд. Какая удивительная перемена в выражении его лица! Совсем другой человек! Может быть, тетушка Санни хранит там bultongs, - так, кажется, называют здесь вяленое мясо? Или копченые колбаски? Наверняка там есть что-нибудь вкусное. Наверняка!
Бонапарт так углубился в свои умозаключения, что совсем забыл о нечищеных башмаках. Дождавшись, пока Вальдо спустится, он подошел к дверям и, воздев глаза к чистому, без облачка, небу, вслух загадал себе такую загадку:
- Что общего между ягодицами некоего мальчика в Нуртке, солью и кнутом? Отгадка: пока ничего, но скоро будет.
Крайне довольный собственным остроумием, Бонапарт засмеялся кудахтающим смехом и снова улегся на кровать.
В тот день на ферме пекли хлеб. В кирпичной печи развели огонь, и тетушка Санни, всегда самолично руководившая этим важным делом, ради такого случая покинула даже свое необъятное кресло.
Вальдо был тут же, неподалеку. Он только что задал корм свиньям и теперь, перегнувшись через невысокую стенку, смотрел на семейство свиней. Одна половина хлева была сухой, зато другая тонула в жидкой грязи. С краю, зажмурясь, лежала большая свинья, она кормила десятерых своих поросят. Кабан стоял по колено в грязи, уткнув морду в гнилую тыкву. Его завитый в крючок хвост подрагивал.
Вальдо раздумывал, почему ему доставляет удовольствие на них смотреть. Ведь свиньи совсем не красивы, если взять каждую в отдельности, а вот вместе красивы. Их объединяет нечто общее. Свинья с поросятами составляет одно целое, так же как и хряк с гнилой тыквой, и всем вместе вполне подходит лужа грязи. Зрелище вполне гармоничное: ни убавить, ни прибавить. Не в этом ли и есть секрет всякой красоты?
Так он стоял, погруженный в свои мысли, и любуясь поросячим выводком, нагибался все ниже и ниже.
Все это время Бонапарт Бленкинс бродил вокруг дома, поглядывая время от времени на свинарник. С каждым новым кругом он подходил все ближе. Но Вальдо стоял как во сне и не замечал его.
Еще в мальчишеские годы, когда Бонапарт жил в захудалом ирландском городишке и играл со своими товарищами на улицах, возле сточных канав, - он снискал себе прозвище Бен-Подставь-Ножку: так ловко умел он сбить с ног любого своего незадачливого приятеля. Прошло много лет, Бен-Подставь-Ножку стал величаться Бонапартом Бленкинсом, но искусства своего не утратил.
Он подошел вплотную к Вальдо. Как и в былые времена, проворно поставил ногу между стеной и мальчиком, и одним рывком перебросил его через загородку.
Поросята в переполохе бросились за материнскую спину, а свинья недовольно хрюкнула.
Все это видела тетушка Санни. Она всплеснула руками и разразилась хохотом. Бонапарт Бленкинс стоял с невозмутимым видом, мечтательно уставясь вдаль.
При падении Вальдо книга выскользнула у него из-за пазухи. Бонапарт подхватил ее и стал тщательно рассматривать, не обращая внимания на мальчика, который неловко перелезал через загородку. В другое время Вальдо молча ушел бы, но в этот раз он хотел, чтобы ему возвратили книгу.
- А, это ты, - сказал Бонапарт Бленкинс, отрываясь от книги. - Надеюсь, ты не испачкал свою куртку, ведь она такого изящного покроя. Наследственная фамильная вещь. Перешла к тебе от дедушки? Вид у нее просто неописуемый!
- О господи! Господи! - взвизгивала тетушка Санни, держась за бока. - Вы только поглядите на него. Да ему век не отмыться теперь. О господи! Не могу, сил больше нет! Право, Бонапарт, с вами не соскучишься!
Бонапарт Бленкинс между тем внимательно изучал книгу. Политическая экономия не относилась к числу наук, каковые озаряли его непросвещенный разум. Посему он имел весьма смутное представление относительно содержания книги. Что касается имени автора - Дж.-С. Милль, то он вполне мог быть достопочтенным членом "Общества распространения Священного писания в метрополии и колониях", а это отнюдь не проясняло вопрос. Бонапарт склонен был предположить, что политическая экономия трактует о выгоднейшем способе поставок обмундирования для армии и флота, сочетая в себе, таким образом, политику с экономикой.
В конце концов Бленкинс счел за лучшее применить для оценки книги и ее содержания правило простое, банальное, но зато всякому доступное: если бы люди руководствовались им почаще, им не пришлось бы ломать себе понапрасну голову и тратить массу драгоценного времени. Правило, легко запоминающееся:
Столкнувшись с книгой, с человеком, с точкой зрения, совершенно для вас непостижимыми, объявляйте эту книгу, человека, точку зрения безнравственными. Поносите их, браните их, утверждайте, что все, отрицающие это мнение, - дураки или мошенники, либо то и другое вместе. Никогда не старайтесь постичь, но употребите все усилия, чтобы изничтожить эту книгу, человека или точку зрения.
Действуя в соответствии с этим правилом, столь же универсальным, как и замечательно простым в применении, Бонапарт Бленкинс приблизился к тетушке Санни с книгой в руках. Вальдо нерешительно последовал за ним, глядя на книгу глазами, какие бывают у собаки, когда злой человек отнимает у нее щенят.
- Эта книга, - произнес Бонапарт Бленкинс, - отнюдь не годится для юного и незрелого ума.
Тетушка Санни ни слова не поняла и переспросила:
- Что?
- Я говорю: эта книга, - он энергично постучал пальцем по переплету, - эта книга sieg, sieg, Davel, Davel.
По выражению его лица тетушка Санни поняла, что дело, должно быть, нешуточное. А из слов: sieg и Davel - ("плохо" и "дьявол") - заключила, что книга эта вредная и к ней приложил руку сатана, сбивающий добрых людей с пути истинного.
- Где ты взял книгу? - спросила она, сверля Вальдо своими маленькими глазками. - Пусть мои ноги станут тонкими, как палки, если эта книга не досталась ему от папеньки! Он притворялся смиренником и жил холостяком столько лет, потому что, видите ли, не мог забыть свою покойницу жену, но грешков за ним водилось больше, чем за любым кафром. Как будто десять покойных жен могут заменить одну живую, в соку, у которой, славу богу, и руки, и ноги, и все остальное на месте! - Тетушка Санни даже фыркнула от презрения.
- Это не отцовская книга, - крикнул взбешенный Вальдо. - Я взял ее у вас на чердаке.
- У меня на чердаке? Мою книгу?! Да как ты смел? - закричала тетушка Санни.
- Эта книга не ваша, а отца Эмм. Эмм мне позволила, - угрюмо пробормотал он.
- Дайте-ка мне ее… Как она называется? Что здесь написано? - спросила тетушка Санни, указывая на заглавие.
Бонапарт Бленкинс понял, что она сказала, - и медленно прочиташ "По-ли-ти-чес-кая эко-но-мия".