Когда я попытался встать, мать, еще не одетая, удержала меня рукой. Отец, уже сидевший на козлах, в эту минуту впрыгнул в повозку.
- Выходите скорее. На землю! - закричал он.
Он не терял даром времени. Сграбастав меня и чуть не покалечив, он выбросил меня из фургона. Я едва успел отползти немного, как отец, мать и младенец повалились туда, где я только что находился.
- Сюда, Джесси, - приказал мне отец, и я тотчас принялся помогать ему рыть яму в песке под прикрытием колес фургона.
Мы работали как бешеные, голыми руками. Мать присоединилась к нам.
- Иди вперед и рой глубже, Джесси, - приказал отец.
Он встал и побежал куда-то в сером сумраке, отдавая на ходу приказания. (Я узнал при этом свою фамилию: меня звали Джесси Фэнчер, а моего отца - капитан Фэнчер.)
- Ложитесь! - услышал я его голос. - Укройтесь за колесами повозок и зарывайтесь в песок. Семейные, выводите женщин и детей из повозок. Поддерживайте костры! Прекратите стрельбу! Поддерживайте костры и будьте готовы отразить атаку, если придется! Холостые из правых фургонов, присоединитесь к Лавану, из левых к Кокрейну, остальные ко мне! Не вставайте, ползите!
Но в течение четверти часа нас не атаковали, продолжалась только частая и беспорядочная стрельба. Все наши потери случились в первые минуты растерянности, когда несколько рано вставших человек попали под обстрел при свете костров, которые они развели. Индейцы - ибо Лаван узнал в нападавших индейцев - засели где-то между холмами и палили по лагерю. При свете начинающегося дня отец приготовился встретить их. Он находился недалеко от того места, где я лежал в норе с матерью, так что я слышал, как он закричал.
- Теперь все вместе!
Слева, справа и из центра лагеря наши винтовки дали дружный залп. Я быстро выглянул и насчитал несколько раненых индейцев. Их огонь немедленно прекратился, и я увидел, как они побежали со всех ног по открытому месту, таща за собой убитых и раненых.
Все у нас моментально взялись за работу. Пока мы сдвигали фургоны и сцепляли их передками внутри круга - женщины и маленькие дети выбивались из сил, помогая мужчинам, - выяснились наши потери. Прежде всего и важнее всего - наш последний скот был угнан. Возле разведенных костров лежали семеро наших мужчин: четверо были мертвы, трое смертельно ранены. Другие раненые были на попечении женщин. Маленький Рич Хардэйкр был ранен в руку пулей крупного калибра. Ему было не больше шести лет, и я глядел на него с разинутым от ужаса ртом, в то время как мать держала его на коленях, а отец перевязывал рану. Маленький Рич старался не кричать. Я видел слезы на его щеках, когда он с удивлением смотрел на кусок сломанной кости, торчавший из его руки.
Бабку Уайт нашли мертвой в фургоне Фоксуэлла. Это была тучная, беспомощная старуха, которая ничего не делала, а только сидела и все время курила трубку. Она была матерью Эбби Фоксуэлла. Миссис Грант тоже была убита. Муж сидел возле ее трупа, он казался очень спокойным. В его глазах не было слез. Он просто сидел рядом, держа винтовку между ног, и никто не подходил к нему.
Под руководством отца все работали неутомимо, как бобры. Мужчины вырыли большую яму в центре лагеря, построив вокруг нее бруствер из выброшенного песка; в эту яму женщины носили постели, пищу и все необходимое из фургонов. Все дети помогали. Никто не хныкал, не суетился зря. От нас требовалась работа, а мы все были с пеленок приучены к работе. Большая яма предназначалась для женщин и детей. За повозками по всему кольцу вырыли неглубокую траншею с небольшим валом для мужчин, обороняющих лагерь.
Лаван вернулся с разведки. Он доложил, что индейцы удалились на полмили и устроили шумное собрание. Он видел также, как они унесли шестерых с поля, трое из которых, говорил он, были мертвы.
Все утро этого первого дня мы время от времени замечали облака пыли и знали, что это перемещаются крупные отряды верховых. Эти облака пыли появлялись то вблизи, то вдалеке, со всех сторон. Но разглядеть что-либо сквозь эту пелену было невозможно. Лишь одно облако пыли удалилось от нас. Оно было огромным, и все решили, что это угоняют наш скот. И вот наши сорок больших фургонов, перевалившие через Скалистые Горы, пересекшие почти половину континента, стоят беспомощные. Без волов они не могли двигаться дальше.
В полдень Лаван снова отправился на разведку. Он увидел вновь прибывших с юга индейцев - это свидетельствовало о том, что мы окружены со всех сторон. Как раз в это время мы увидели дюжину белых людей, разъезжавших верхом по гребню низкого холма на востоке и смотревших оттуда на нас.
- Это объясняет дело, - сказал Лаван отцу.
- Индейцев натравили на нас.
- Это белые люди, как и мы. Почему они не идут к нам на помощь?
- Они не белые, - пропищал я, остерегаясь материнской затрещины. - Это мормоны.
Вечером, с наступлением темноты трое наших молодых людей тайно покинули лагерь. Я видел, как они крались в темноте. То были Уил Эден, Эйбл Милликен и Тимоти Грант.
- Они пошли в Сидар-сити просить о помощи, - сказал отец матери, наскоро глотая ужин.
Мать покачала головой.
- Возле лагеря много мормонов, - сказала мать. - Если они не хотят нам помочь, а похоже на то, почему же сделают это мормоны из Сидар-сити?
- Но ведь есть хорошие и плохие мормоны… - начал отец.
- Мы до сих пор не встречали хороших, - возразила она.
Только утром услышал я о возвращении Эйбла Милликена и Тимоти Гранта. Все в лагере были подавлены их рассказом. Они втроем отошли всего на несколько миль, когда их окликнули белые люди. Лишь только Уил Эден сказал, что они из лагеря Фэнчера и идут в Сидар-сити за помощью, его схватили. Милликен и Грант убежали, чтобы сообщить об этом, и новости эти убили последнюю надежду в наших сердцах. Белые были заодно с индейцами, и гибель, которую мы так давно предчувствовали, висела теперь над нашими головами.
Утром этого второго дня наших мужчин, ходивших за водой, обстреляли. Ручей протекал лишь в ста шагах за нашим лагерем, но дорогу к нему контролировали индейцы, расположившиеся на низком холме на востоке. Он находился как раз на расстоянии выстрела, ибо от холма до ручья было не больше двухсот пятидесяти футов. Но индейцы, очевидно, не были хорошими стрелками, потому что наши доставили воду, оставшись целыми и невредимыми.
Если не считать этой перестрелки, лагерь провел утро спокойно. Мы устроились в яме и, привычные к испытаниям, чувствовали здесь себя довольно комфортно. Конечно, плохо было семьям, потерявшим своих членов, или тем, кому надо было заботиться о раненых. Я то и дело ускользал от матери, снедаемый ненасытным любопытством, и надо сказать, что поспевал я почти всюду. Внутри лагеря, к югу от нашей ямы, мужчины выкопали могилу и похоронили в ней семерых мужчин и двух женщин. Только миссис Гастингс, потерявшая и мужа, и отца, доставляла нам беспокойство. Она кричала и вопила, и другим женщинам пришлось долгое время утихомиривать ее.
На низком холме, на востоке, индейцы подняли ужасный шум и вой. Но они только изредка палили по нам, а больше ничего не предпринимали.
- Чего ждут эти негодяи? - нетерпеливо спрашивал Лаван. - Неужто они не могут решить, что им с нами сделать?
В лагере днем было жарко. Солнце пылало на безоблачном небе, и не было ветра. Мужчины, лежавшие в траншее, под повозками, находились отчасти в тени, но большая яма, в которой помещалось свыше сотни женщин и детей, оказывалась под прямыми лучами солнца. Здесь лежали также раненые мужчины, над которыми мы устроили полог из одеял. В яме было тесно и душно, и я постоянно ускользал к линии огня и много хлопотал, исполняя поручения отца.
Большую ошибку мы сделали при устройстве лагеря, поставив его так далеко от ручья. Это произошло, конечно, из-за внезапности первой атаки, когда мы не знали, как скоро за ней последует вторая. А теперь было слишком поздно. В двухстах пятидесяти футах от индейских позиций на холме мы не осмеливались разъединить наши повозки. Внутри лагеря, к югу от могилы, мы устроили отхожее место, а к северу от большой ямы, находившейся в центре, двум мужчинам отец поручил вырыть колодец.
Ближе к вечеру второго дня мы опять увидели Ли. Он шел пешком, пересекая по диагонали луг, на северо-западе, как раз на расстоянии ружейного выстрела от нас. Отец поднял одну из материнских простыней на двух связанных вместе палках, которыми подгоняли волов, - то был наш белый флаг. Но Ли не обратил на него внимания и продолжал свой путь.
Лаван готов был выстрелить в него, но отец остановил его, говоря, что, очевидно, белые еще не решили, действовать ли с нами заодно, и выстрел по Ли может повернуть их на ложный путь.
- Поди сюда, Джесси, - сказал отец, отрывая полосу от простыни и прикрепляя ее к одной палке. - Возьми это, иди и попробуй поговорить с этим человеком. Не рассказывай о том, что происходит в лагере. Только попытайся уговорить его придти и побеседовать с нами.
Когда я собирался идти, гордый данным мне поручением, Джед Дэнхем крикнул, что он хочет идти со мной. Джед был приблизительно моего возраста.
- Дэнхем, может ли ваш мальчик пойти с Джесси? - обратился мой отец к отцу Джеда. - Вдвоем лучше, чем одному. Они не дадут друг другу озоровать.
Таким образом, Джед и я, два малыша девяти лет, отправились с белым флагом на переговоры с предводителем наших врагов. Но Ли не захотел общаться с нами. Когда он увидел нас, то прибавил шагу. Мы не смогли приблизиться к нему так, чтобы он слышал наш голос, а спустя некоторое время он спрятался в кустах: нам больше не удалось его увидеть, хотя мы знали, что он никуда не мог отсюда деться.
Джед и я обыскали кусты на сотни ярдов кругом. Отец не сказал нам, как долго мы можем отсутствовать, и, так как индейцы в нас не стреляли, мы двинулись дальше. Мы шли уже больше двух часов, хотя, будь мы не вдвоем, вернулись бы обратно через четверть часа. Но Джед хотел перещеголять меня храбростью, а я его.
Наше легкомыслие оказалось не бесполезным. Мы смело шли с нашим белым флагом и узнали, как основательно был осажден наш лагерь. К югу от нашего каравана, не далее как в полумиле, мы обнаружили большой лагерь индейцев. За ним, на лугу, мы видели индейских мальчиков, гарцующих на лошадях.
На восточном холме залегли индейские стрелки. Нам удалось взобраться на пригорок, так что мы могли рассмотреть их. Мы с Джедом целых полчаса считали индейцев и заключили, что их, по меньшей мере, пара сотен. Мы видели также среди них белых людей, оживленно с ними беседовавших.
К северо-востоку от нашего каравана, примерно в четырехстах ярдах от него, мы обнаружили большой лагерь белых за невысоким холмом, а за ним - пятьдесят или шестьдесят пасущихся оседланных лошадей. В миле от него к северу мы заметили облачко, которое все приближалось. Мы с Джедом стали ждать и вскоре увидели одинокого всадника, мчавшегося скорым галопом к лагерю белых.
Когда мы вернулись в наш лагерь, я первым делом получил от матери пощечину за то, что бродил так долго; но отец похвалил нас с Джедом после того, как мы отчитались.
- Теперь надо, пожалуй, ожидать нападения, - сказал Эрон Кокрейн отцу. - Человек, которого видели мальчики, прискакал туда не зря. Белые сдерживали индейцев, ожидая приказаний свыше. Быть может, этот человек их и привез. Лошадь бы не стали зря гонять.
Полчаса спустя Лаван попытался отправиться на разведку с белым флагом. Но он не прошел и двадцати шагов, как индейцы открыли по нему огонь и обратили его в бегство.
Как раз перед заходом солнца я сидел в яме и держал малыша, пока мать стелила постель. Нас было здесь так много, что негде было повернуться. Некоторым женщинам даже пришлось спать сидя, положив голову на колени. Справа от меня, так близко, что, протянув руку, я бы коснулся его плеча, умирал Сайлес Дэнлэн. Он был ранен в голову во время первой атаки и весь второй день был без сознания, бредил и пел. Вот одна из его песенок, которую он все время распевал, пока не довел мою мать до исступления:
Первый чертенок сказал второму:
- "Дай мне немного табаку".
Сказал второй чертенок другому:
- "Береги свои деньги, дурак,
И у тебя всегда будет табак".
Я сидел совсем рядом с ним, держа младенца на руках, когда нас атаковали. Солнце заходило, и я во все глаза смотрел на Сайлеса, который уже был в агонии. Его жена Сара положила ему руку на лоб. Она и ее тетка Марта тихо плакали. И вот это началось - выстрелы и залпы из сотен винтовок. С востока, севера и запада, они сошлись полукругом и обрушились на нас. Все забились в большую яму. Самые маленькие дети подняли крик, и женщинам пришлось унимать их. Некоторые женщины закричали было тоже, но немногие.
Тысячи пуль были выпущены по нам в первые несколько минут. Как мне хотелось пробраться в траншею, за фургоны, где наши мужчины стреляли упорно, но беспорядочно! Каждый стрелял по собственному почину, как только замечал человека, целящегося в нас. Но мать прочла мои мысли и велела мне притаиться и не выпускать из рук младенца.
Я только бросил взгляд на Сайлеса Дэнлэна - он еще содрогался, - как тут же был убит малыш Каслтонов. Дороти Каслтон, которой самой было около десяти лет, держала его, так что малыш был убит на ее руках, а ее даже не задело. Я слышал, как говорили об этом потом, предполагая, что пуля ударилась высоко в один из фургонов и, отскочив, попала в яму. Говорили, что это чистая случайность и что мы находимся в безопасности в нашем убежище.
Когда я снова взглянул на Сайлеса Дэнлэна, он быль мертв, и я испытал явное разочарование, потому что не смог стать свидетелем этого замечательного события. Я еще никогда не имел возможности видеть, как умирает человек на моих глазах. У Дороти Каслтон началась истерика, она долго вопила и кричала, а за ней причитать начала и миссис Гастингс. Поднялся такой шум, что отец послал Уота Кэмминга узнать, в чем дело.
Позже, в сумерки, ожесточенная стрельба прекратилась, хотя отдельные выстрелы раздавались в течение всей ночи. Двое из наших мужчин были ранены во время второй атаки, и их принесли к нам в яму. Билл Тайлер был убит на месте, и его, Сайлеса Дэнлэна и малыша Каслтонов похоронили в темноте, рядом с другими.
В продолжение всей ночи мужчины, сменяя друг друга, углубляли колодец, но дорылись только до влажного песка, а воды не было. Кое-кому из мужчин удалось принести несколько ведер воды из ручья, но эти вылазки прекратились, когда Джереми Хопкинсу прострелили кисть левой руки.
На следующее утро, на третий день, было еще жарче и суше, чем раньше. Мы проснулись с пересохшими глотками, и никто не готовил завтрак. У нас во рту так пересохло, что мы не могли есть. Я пробовал грызть кусок черствого хлеба, что мне дала мать, но потом отказался от него. Пальба начиналась и утихала. Иногда сотни выстрелов пролетали над лагерем, иногда долго стояла тишина. Отец постоянно удерживал мужчин от напрасной траты боеприпасов, потому что они подходили к концу.
И все это время мужчины продолжали рыть колодец. Он был уже так глубок, что песок из него поднимали в ведрах. Люди, вытаскивавшие ведра, стояли на виду, и одного из них ранили в плечо. Около полудня колодец обвалился, и пришлось из последних сил откапывать тех двоих, которых засыпало землей. После этого колодец укрепили досками с повозок и оглоблями, и работа продолжалась, но все, что удавалось пока добыть, - это лишь влажный песок, хотя глубина колодца составляла уже двадцать футов. Вода не просачивалась.
В это время в большой яме творилось что-то страшное. Дети плакали, прося воды, младенцы уже осипли от крика, но продолжали кричать. Роберт Карр, тяжело раненный, лежал в десяти шагах от меня и матери. Он был без сознания, размахивал руками и просил воды. Некоторым из женщин было почти так же плохо, и они яростно бранили мормонов и индейцев. Некоторые усиленно молились, а три высокие сестры Демдайк вместе с матерью пели евангельские гимны. Другие женщины брали песок, поднятый со дня колодца, и клали его на голые тельца малюток, пытаясь охладить их и успокоить.
Двое братьев Ферфакс не смогли больше выносить этого и с ведрами в руках проползли под фургонами, чтобы сделать набег на ручей. Вернулся только Джайлс, и когда ему помогли спуститься в яму, у него пошла кровь изо рта и он стал кашлять.
Двух неполных ведер воды не могло хватить нам, которых было больше сотни, не считая мужчин. Только младенцам, совсем маленьким детям и раненым досталось по глотку. Я не получил ни капли, но мать намочила тряпку в той ложке воды, которую ей выдали для малютки, и вытерла мне рот. Она и не подумала вытереть свой, но отдала мне эту сырую тряпку, чтобы я ее пожевал.
Положение стало еще хуже после полудня. Безмятежное солнце сияло в чистом неподвижном воздухе и превращало нашу яму в раскаленную печь. Отовсюду раздавались выстрелы и крики индейцев. Отец позволял нашим мужчинам стрелять лишь изредка, да и то только лучшим стрелкам - Лавану и Тимоти Гранту. Но нас постоянно поливали свинцом. Однако больше ни одна пуля не залетела в яму рикошетом, и мужчины в траншее, прекратив стрельбу, лежали, притаившись на дне окопа, избегая опасности. Четверо были ранены, и лишь один из них тяжело.
Отец наведался к нам, когда стрельба затихла. Он сел возле матери и меня и несколько минут молчал. Казалось, он прислушивается к раздававшимся отовсюду стонам и крикам изнемогавших от жажды людей. Потом он вылез из ямы и пошел посмотреть, что с колодцем. Он принес только сырой песок, чтобы покрыть толстым слоем грудь и плечи Роберта Карра. Затем он направился к Джеду Дэнхему и его матери и послал за отцом Джеда, который был в траншее. Мы сидели так тесно, что если кому-нибудь надо было выйти из ямы, ему приходилось осторожно пробираться между телами спящих.
Через некоторое время отец снова спустился к нам.
- Джесси, - спросил он, - ты боишься индейцев?
Я решительно покачал головой, догадываясь, что меня хотят послать с новым важным поручением.
- А проклятых мормонов боишься?
- А проклятых мормонов - тем более, - ответил я, пользуясь удобным случаем, чтобы назвать наших врагов проклятыми и не получить от матери затрещину.
Я заметил легкую улыбку, тронувшую его поблекшие губы, когда он услышал мой ответ.
- Тогда, Джесси, - сказал он, - не хочешь ли сходить с Джедом за водой к ручью?
Я был в восторге.
- Вы оденетесь как девочки, - продолжал он, - и может быть, они не станут стрелять в вас.
Я настаивал на том, чтобы отправиться как есть, в мужской одежде, но довольно скоро сдался, когда отец сказал, что он может найти мальчика, который согласится переодеться, и пошлет его с Джедом.
Из фургона Четоксов принесли сундук. Девочки Четокс были близнецы и примерно такого же роста, как Джед и я. Женщины помогли нам переодеться в воскресные платья близнецов Четокс, пролежавшие в сундуке весь путь от Арканзаса.
Беспокоясь за меня, мать оставила малыша с Сарой Дэнлэн и проводила меня до траншеи. Здесь, под фургоном и за невысоким бруствером, мы с Джедом получили последние наставления. Потом мы выползли на открытое место и встали. Мы были одеты совершенно одинаково: белые чулки, белые платья с широкими голубыми поясами и белые шляпы. Правая рука Джеда лежала в моей левой руке, мы крепко держались друг за друга. В свободной руке каждого из нас было по два маленьких ведерка.