Но судьба никогда не ускоряет событий. Она плетет свои кружева осторожно, без спешки. Нити самым естественным образом запутываются, и в один прекрасный день готова сеть, из которой нет выхода.
Помышлял ли Жан Гальмо в своем городишке Монпазье о той необыкновенной стране на другом берегу океана, которую едва можно разглядеть на карте полушария, о стране, своей печальной и романтической репутацией обязанной одним лишь бандитам?
Гвиана.
Это не больше, чем Бретань и Нормандия, вместе взятые.
Солнце Экватора и красные воды рек отравляют тамошних жителей лихорадкой и напитывают их буйной силою.
В нескольких милях от побережья - лес.
Непроходимый, загадочный, полный мистического безмолвия.
Там есть золото, эфирные масла, розовое дерево, резина из стволов балаты; первопроходцы, мошенники-деляги, бывшие уголовники; туда отправляются и рыщут там беглые или отбывшие срок каторжники; они находят там свободу или смерть - а бывает, что гибнут бесславно…
Жан Гальмо ничего не знает об этом. Да и что за нужда ему про это знать? В конце концов, его это совершенно не касается.
А вот и нет. Всему этому суждено вскоре стать его страной, "делом" всей его жизни.
Тесть оплатил. Этот молодой журналисток не вызывает у него неприязни. Но не может же он так всю жизнь ничем и не заниматься, а лишь играть в рулетку и ужинать в казино?
У американского консула есть бизнес в Гвиане. Он никогда им не занимался. Впрочем, он никогда и не ожидал от своих "Золотых россыпей Элизиума" хоть какого-то дохода.
Ну и что ж! Все равно этому очаровательному зятю-размотаю пора уж остепениться; пусть-ка отправится в Амстердам, где сядет на грузовой корабль, который доставит его прямо туда: вот и посмотрим, на что он способен.
Это что, ультиматум? Так, во всяком случае, может показаться. Хватит наполнять карманы Жана Гальмо. Ему дают понять, что выкручиваться придется самому. Надо вести себя разумно.
Жан не возражает. Не просит отсрочки на несколько дней. Не жалеет, что его молодая жена остается в Ницце и он не сможет услышать первый лепет собственного сына.
Он уезжает.
Совершенно один.
Жеро-Ришар снабдил его поручением, однако ему не дали на исполнение никакой субсидии. Он отправляется один и без гроша. И кажется, отнюдь не опечален своим отъездом…
Что он найдет там, куда едет?
Лес.
Он будет там заниматься тяжелой физической работой, среди тысячи невзгод, всем трудностям назло, всей душой увлеченный и являющий пример стойкости. Он один. У него нет ни гроша. Тесть - истинный американец: он-то знает, что люди обретают настоящую силу - если они способны ее обрести, - только оказавшись в одиночестве и без поддержки лицом к лицу с неизведанным.
Жану Гальмо двадцать семь.
Когда шесть месяцев спустя он возвратится, вконец исхудавший, - он будет сиять бронзовым загаром и смеяться еще более странным, чем прежде, смехом.
Его публичные выступления, его доклады для Географического общества, которые благосклонно комментирует парижская пресса, создают ему прекрасную репутацию. Его чествуют. Тесть доволен.
Но Гальмо вернулся ненадолго.
Очень скоро он снова едет туда же, хотя никто от него этого не требует.
Его завораживает лес.
"Мсье Гальмо, - рассказывал несколько лет спустя одному из его друзей житель Гвианы, который был в лесу проводником Гальмо, - мсье Гальмо совсем не боялся даже самых опасных животных. Тигровые кошки, да и ужи (гвианец подразумевал под этим словом всех змей, вплоть до самых чудовищных удавов) - все животные, казалось, признавали его превосходство. Для такого, как он, опасность может исходить только от людей. Он их уж слишком любит!"
Стоит задаться вопросом, как Гальмо, уроженец тихого провинциального городка, начавший свой жизненный путь как будущий парижанин, смог превратиться в неутомимого и стоического обитателя джунглей, с радостью обретя убежище в лесу?
Понимал ли он, что стремлениям, жившим в его сердце, не суждено осуществиться - так велики они были?
Сколько раз, и как красноречиво, он обещал своим родным целое состояние!
Вот еще один фрагмент того же письма, адресованного сестре по случаю его женитьбы:
"Ты и сама знаешь, что являешься частью моей жизни, ты необходима мне, как все мои воспоминания, все мои фамильные черточки. У нас, я верю в это, получится воссоединить наши разделенные жизни. И я все мечтаю об одном: я хочу иметь ферму, белый домик в Перигоре с лугом и землей вокруг него. Там я с удобствами поселил бы моего старика отца, старушку мать и сестер своих… И - о да, я хочу претворить в жизнь эту мечту. Вот это и называется счастьем…
Все Гальмо - один клан, и они должны жить вместе".
Читая это письмо, сперва не веришь глазам своим. И это пишет обитатель джунглей, человек действия, да просто, скажем напрямик, авантюрист? В его-то годы! Письмо датировано 11 ноября 1905 года, и тут мне особенно хочется подчеркнуть деревенскую жилку в Гальмо, его характер крестьянина, который можно недолюбливать, и все-таки как же органично он присущ его личности.
Меня это ничуть не разочаровывает.
Простая поездка в город, где родился Гальмо, помогает понять эту жилку в характере.
Я провел там несколько недель в разгар зимы.
Монпазье, подобно американским городам, город геометричный. Улицы пересекаются под прямым углом, а все вместе образует правильный прямоугольник.
План этого города привел бы в восторг Ле Корбюзье.
Но на этих улицах, спланированных с такой аккуратной точностью, царит безжизненность. Это геометрия другого века.
Прочные стены, сводчатые парадные - а кругом мусор и грязь. Кажется, вот наступит комендантский час - и западня ждет вас на каждом углу. Вокзалы расположены на расстоянии 17 и 32 километров… Монпазье - замкнутое в себе, сплоченное целое. Каменный мешок, блок из очень, очень древних камней.
Великая теория Видаля де ля Блаша ясно объясняет суть. Человек творит среду, а потом среда, в свою очередь, формирует его самого.
Монпазье - старинная каменная крепость, основанная в 1284 году де Грайи, начертившим ее план и потребовавшим строжайшего его соблюдения. В 1905 году Министерство изящных искусств постановило считать каждый "угол" этих мест памятником истории.
А потом?
Шатаясь по этим самым углам, я и вправду ловил себя на ощущении, что никакого Нью - Йорка, никаких Парижа, Москвы, Пекина вообще нет на свете.
Земля "Кроканов". Кроканы боролись за свою независимость. Соседи их ничуть не волновали. Они ввязывались в войну то против короля Франции, то против короля Англии. Места у самой границы. Удобно для набегов. Здешние католики, ревностные, были такими же фанатиками, как и гугеноты.
У женщин на подбородках часто пробиваются волосья. Они ревнивые, крупные, властные. Вы словно попали в первобытный мир. Совсем недалеко земли Лез-Эйзи. Там еще есть пещерные жители. Зима долгая. Едят до отвала. Пьют беспробудно. Все тут сурово, жестоко, страшно дико… Чернолесье Перигора с его древними обычаями, которые продолжают жить… Но есть и ежегодное состязание на звание самого отъявленного вруна этих мест, ибо, что ни говори, а тут все-таки Гасконь.
Вот она, родина Жана Гальмо, и вот как он описывает ее в письме:
"В моих краях, в Перигорском чернолесье, живет замкнутая каста - аристократия, веками избегавшая любых связей с миром. Небогатые дворяне в моей родной земле женились на таких же, как они сами; и теперь они на самом деле тесно связанная между собой семья, единая, с одинаковой и абсолютно незамутненной кровью.
Дворяне Перигора сохранили нетронутой свою породу со Средних веков, и сейчас они образуют небольшую касту деградирующих деревенских жителей; они вымирают, падая под тяжестью своих зобов, скошенные золотухой, растоптанные собственным слабоумием".
Но Жан Гальмо не верит в смерть…
Перечитайте в "Какая необыкновенная история…" или "Жил меж нами мертвец" те страницы, где Жан Гальмо говорит о гвианских лесах, о своих лесах.
Подумайте о тех племенах индейцев, на которых всегда с удовольствием отдыхало его воображение.
В самых потаенных глубинах лесов спрятали они свою независимость. Они распахали поляны, возвели семейные хижины, зажгли в них очаги. Это обитаемый островок, маленький, затерявшийся в зеленом, зеленом, зеленом однообразии необъятных экваториальных лесов…
Простую и безыскусную жизнь ведут карибские индейцы в своем таинственном убежище. Они сохранили первобытные нравы и много - много верности. Всеми их чувствами правит ощущение высшей справедливости. Они не боятся смерти, ибо совершенно свободны от какой бы то ни было идеи божественности… Вот о чем мечтает и всегда будет мечтать Гальмо.
У дикарей есть и музыка. Они исполняют ее, чтобы сообразно своим необычным законам и способом, превосходящим всякое воображение, выразить тайны их первобытного существования. У них свое представление о гигиене. У них мистическое чувство ориентации в пространстве. Кто из путешественников не слышал, что индеец способен передавать мысль на расстоянии и что он может общаться с дорогими ему существами из любого места джунглей….
Гальмо в беседах случалось рассказывать о птичьих танцах, которые он видел сам…
Эти признания поэта (а разве люди дела не поэты по преимуществу?) приоткрывают нам, по какой наклонной плоскости неуловимо скользило его воображение, пытаясь установить незримую связь между всем, что было дорого его сердцу, между старинным городком, затерявшимся в лесах Дордони, пахнувших трюфелями и каштанами, и индейской деревушкой, укрывшейся в девственном лесу, в сырой тени, источающей запахи мускуса и дождя.
IV. ПРИКЛЮЧЕНИЕ?
В конце 1906 года Жан Гальмо подал прошение об увольнении из "Пти Нисуа". М. Е. Кристини, его шеф-редактор и друг, рассказывает, что как-то он встретил в редакции Гальмо в обществе Жана Лоррена.
- Гальмо хочет уехать, - сказал ему знаменитый писатель. - Его, как всех гасконцев, терзает чисто латинская черта - охота к перемене мест. Даруйте ему свободу. Он тут задыхается.
Не забавно ли - Жан Лоррен, написавший "Преступление богачей", отправляет Гальмо искать счастья в Гвиану и в некотором роде указует ему дальнейший путь?
Приключение!
Обыкновенно молодого человека такого рода представляют устремившимся за своей счастливой звездой. Миллионы, рабы, роскошный быт сатрапа. Или уж наоборот - только и остается ему, что покачиваться в гамаке с сигарой во рту, бутылкой рома в кармане и посохом в руке.
Кем же считать Жана Гальмо - запоздалым романтиком или сатрапом-надсмотрщиком?
Всю свою жизнь Жан Гальмо был защитником туземного населения. И не только на словах. Его депутатский мандат и самостоятельная коммерческая деятельность преследовали лишь одну цель: освобождение жителей Гвианы.
С самого начала Жан Гальмо сталкивается с диктатурой больших посреднических компаний, которые в этих колониях ведут себя как царьки, разделяя и властвуя. И властвуют со всей беспощадностью…
Как-то мадам Б. рассказала мне, что встретила в парижском салоне депутата от Гвианы, который с обезоруживающей гордостью представился ей так: "Жан Гальмо, авантюрист". И она почувствовала, что для него в этом слове заключен совсем иной смысл, нежели тот, какой привыкли вкладывать все.
Да, именно он, он-то и был авантюристом - искателем приключений: и приключение для него не было чем-то придуманным, романическим. Оно не было выучено по книжке. Оно не было создано ни для запоздалых романтиков, ни для надсмотрщика. Приключение - всегда что-то пережитое, и, чтобы познать его вкус, необходимо оказаться достойным его, чтобы жить, жить в нем, не ведая страха.
Посмотрим по документам, чем же для Жана Гальмо было приключение.
Едва ли он так уж заинтересовался "Золотыми россыпями Элизиума". Но, выполняя официальное поручение Министерства по делам колоний, он в два счета исследует бассейн реки Маны. О результатах своей поездки он докладывает на разнообразных конференциях и рассказывает в двух статьях, напечатанных в "Тан" (7 июня 1907) и "Иллюстрасьон" (6 июля 1907). Помимо этого, выходит в свет его брошюра "Переселение индусов в Гвиану" - по ней сразу видно, как хорошо он знает страну и проблемы ее трудовых ресурсов.
После этих работ его избирают членом Географического общества и Общества инженеров в колониях.
Он охвачен жаждой деятельности. Предлагает в "Пти Нисуа" серию статей о каторжанах родом из Приморских Альп. Продолжая тему, публикует в "Матэн" репортаж с каторги, опередив этим небезызвестного Альбера Лондра на несколько десятилетий.
Это еще не все. Он получил концессии. Во Франции ему удается заручиться поддержкой Общества золотых приисков в Марони.
В ноябре 1908 года правительство Французской Гвианы выдвинет его на соискание звания кавалера ордена Почетного легиона: "Начал во Французской Гвиане разработку лесных и сельскохозяйственных угодий. Это предприятие - первая серьезная попытка колонизации с помощью рабочей силы, состоящей из уголовников", - читаем мы в рапорте губернатора Родье.
Такова видимость. Но что же стоит за всеми этими лестными успехами?
В Гвиане сходит на берег человек. Никто не знает его. У него есть несколько рекомендательных писем. Денег совсем чуть-чуть. Совершенно еще зеленый, "новобранец". Что сразу видно по его воодушевлению. Он ни в чем не сомневается. Его наивность вызывает улыбку. Он хочет исследовать бассейн реки Маны? Да пусть его исследует! Старые жители колоний лишь окидывают новичка равнодушным взглядом.
Но вот он возвращается из глубинки. Как, его не сожрали ни тигровые кошки, ни крокодилы? Что, и удавы не переломали ему хребет? Ему что же, удалось живым и невредимым уйти из джунглей? Тем лучше, тем лучше. Старые первопроходцы приветствуют его - ведь этого требует вежливость.
Но тут человек начинает говорить о золоте, о розовом дереве, об эфирных маслах. Он бегает по кабинетам, пытаясь выбить концессии. Он хочет работать.
Этого тощего, как жердь, человечка с запавшими, уже бледнеющими от лихорадки глазами разглядывают пристально, в упор. На него смотрят с сочувствием. Должно быть, солнце ударило ему в голову. Ну точно, чего тут еще говорить. Работать хочет? Так что ж - пусть работает! Осталось только взять кайло, и пусть отправляется куда хочет. Как тут удержаться от смеха. Вот ведь простодушие-то!
"Я был рабочим; я возделывал каучук, и я был рудокопом на приисках… Из грязи до самого чрева и смрадной тени лесов, вызывающей лихорадку по десятку дней в месяц… Потом я стал бригадиром и плантатором. Тринадцать лет я вел с Природой борьбу, в которой гибнут самые лучшие…" - эти слова Жан Гальмо в 1919 году напишет Жоржу Мореверу во взволнованном письме, цитировать которое мне еще предстоит.
Приключение? Вот оно. Приключение с большой буквы: вкалывать, вкалывать, вкалывать.
Начинают с нуля. Надо заставить себя уважать. Об удовольствиях Лазурного берега приходится забыть. Никогда, ни в единый миг нельзя дрогнуть, дать слабину. Кругом засады и ловушки: что ж, тем лучше. Лес полон опасностей и безлюден: ничего не поделаешь. Люди согласны работать, только если найти к ним подход. Припугнув их, далеко не уедешь. А лихорадка? Хо-хо! Да разве это причина, чтобы бросить работу? Надо бороться. В лесу опасность таится повсюду - на холмах, в низинах. Впереди, позади. Надо держать ухо востро. Ружье должно быть всегда наготове, как и коробочка с хинином - в кармане.
Можно ли догадаться об этом, читая между строк об успехах Жана Гальмо?
Поговорим о них, об этих успехах. Вкладчики там, в Европе, радуются - ведь "Общество золотых приисков в Марони" звучит совсем неплохо. Теперь пусть-ка этот красавчик Гальмо выпутывается сам! Денег ему отвалили достаточно!
Если в расположенных на побережье городах климат здоровый, - позже напишет Жан Гальмо в своей брошюре, - то условия существования в глубинке - из самых суровых в мире. Рудокоп работает по колено, а часто и по пояс в грязи. Он, как и рабочий на каучуковых плантациях и лесоруб, живет в хижине, едва ли заслуживающей этого названия. Прожив несколько недель в сырой атмосфере лесов, он подхватывает малярию; болотная лихорадка и кахексия так и подстерегают его со всех сторон. Поскольку работодатели не предусмотрели никакой санитарной службы, есть участки, где смертность достигает 20–25 процентов. Питаясь быстро портящимися консервами, трудясь на семи ветрах, лишенный малейшей медицинской и фармацевтической помощи, вынужденный спать под открытым небом в гамаке, рабочий в Гвиане подчинен такому распорядку, какого не потерпела бы никакая цивилизация. Ценою каких страданий добыто золото, украшающее витрины наших ювелирных магазинов, и эфирные масла розового дерева, которые служат основным материалом для большинства духов!
Каторжники, этот трудовой ресурс из уголовного мира, на который Жан Гальмо рассчитывал, чтобы взрыть пески маленьких бухт, работают на отдаленных участках с тоской, неохотно. Золото ослепляет их. Самородки как живые. Золотой песок исчезает. Каторжники с простодушным видом возводят очи горе. И где только они тут ухитряются его прятать? У них, должно быть, карманы на собственной шкуре. В любую дыру затолкают. Другие просто разбегаются на глазах у "мусью Гальмо". Кричат, протестуют. Старатели недовольны. Не за такую "получку" добывать вам золото, говорят они. Жан Гальмо восстанавливает против себя всех, и надсмотрщики не знают, как быть.
Золото?
Золото, это золото, он жаждет его, он, Гальмо, оно ему необходимо, ведь без него не преуспеть.
Да как он собирался бороться, вот так просто, безоружный, этот жалкий новичок, - бороться с джунглями, теми джунглями, которые он только начинает узнавать, чьи дерзкие лианы уже столько раз совершали набеги, оплетая всю его машинерию, стоило только бросить ее на время в нерабочем состоянии, а то и целый оставленный участок?