Он и ненавидит и обожает этот лес, его великий противник лес, обступающий его со всех сторон в горячечном ночном бреду. Он грезит. Он загнан в угол. Ибо Жан Гальмо не умеет побеждать с первого раза. Ему надо все бросить, уехать, вернуться, переселиться, сменить место, углубиться еще дальше и дальше в лес.
Лес. Он падает в него, как в бездну.
В который раз он совсем один.
Собственная жизнь кажется ему ирреальной, и, чтобы не утонуть в этом океане листвы, трав, стволов, ветвей, мха, колючих чащ, лишайников, наземных водорослей, - ему случается думать, что его будто заперли в банке с хлорофиллом, - чтобы сильней почувствовать свою значимость, самоутвердиться, он испытывает потребность рассказать обо всем самому себе.
Приходят образы; рождаются воспоминания. Он больше не отводит своих птичьих глаз. Он выжидает. Он настороже. Он вооружается карандашом. Делает записи. Лагерь спит. В забытьи замирает ночь. Он не сядет к очагу.
Костер потрескивает у него в сердце. Вот так он напишет "Какая необыкновенная история…".
"Люди, и растения, и животные в моей деревне в Перигоре оседло живут на той земле, где без всякого движения жили их предки. А я - я брожу по свету…"
Вылетает сноп искр. Огонь в лесной глуши.
"О, этот мучительный аромат, этот запах розы и мускуса, рожденный из грязи, растоптанной человеческими ногами!"
Дремота. Щебет птиц. Легкий шелест болотных вод.
Вокруг него похрапывают негры сарамака, ползают рептилии, вздыхают деревья. Вдруг выступают из тени существа диковинных форм - муравьед с вытянутой мордой, гигантская черепаха, привлеченная ярким огнем костра, целые стаи.
Он видит животных: вот гвианский тапир майпури, пузатый и миролюбивый как бычок; вот проскакал белоногий олень; броненосец с серым панцирем; стайка пекари, предвестников приближающейся зари; и тогда уже он увидит птиц, ибисов, попугаев ара, маленьких попугайчиков и колибри, пританцовывающих словно капельки росы, целую дюжину видов колибри с цветистыми названиями…
И вот его-то, для кого любовь к лесу оказалась выше всего остального, заставив его забыть даже ту белокурую красавицу, которую он оставил в Ницце, а теперь под другим именем всюду прославил в книге "Какая необыкновенная история…", - случилось так, что этого-то человека сразила лихорадка.
И вот он днями напролет лежит, простертый и недвижный, не отрывая глаз от темной зеленой завесы, что так блестит, словно покрыта черным лаком, - от такой близкой лесной чаши.
И химерические мечты вновь одолевают его.
Нужно продолжать все это. Он должен быть упрямым. Он должен покорить эту вершину. Пусть лес защищается от него - он все равно его победит. "Получку" за золото необходимо добыть.
Золото.
Золото, и розовое дерево, и эфирные масла, и балата. И - что ж: если надо строить - он построит. Перегонные заводы, сахаро-рафинадные. Сахар и ром. Если нужно вырастить, он вырастит. Трюмы грузовых кораблей наполнятся сахарным тростником. И еще ромом, ром, тонны рома для белых людей на другом краю земли. Он будет богат.
Золото.
И миллионы. Пять, десять, пятнадцать, двадцать лет, пусть, сколько потребуется. Он будет работать. Он чувствует, как силы вновь подымаются в нем, этот человек, простертый на источаемой лесом навозной жиже и трясущийся в лихорадке.
Я так хочу.
Париж есть.
Я сейчас там.
У меня есть золото, я протягиваю руки, и вот все вокруг, яркие огни, люди, которые мечутся там в четырех стенах, эти улицы, магазины, деревья, эта широкая река - это все, все принадлежит мне.
А чтобы иметь все это, ему надо снова и снова рыться здесь, в грязи этой земли, где живут каторжане и дикари, надо рыться здесь, рыться здесь…
И Жан Гальмо встает, чтобы снова взяться за работу.
1908, 1909, 1910, 1911, 1912, 1913.
Он борется. Он никогда не отступал, и он начал все заново, заново.
И удача наконец-то улыбается ему.
В один прекрасный день он сходит на берег в Кайенне как доверенное лицо дома "Кирис и компания".
Это нежданное везение. Наконец-то он сможет действовать.
1910, 1911, 1912, 1913, 1914, 1915.
Над красавчиком Гальмо больше не потешаются. Теперь он - "незаменимая правая рука этих господ Кирис".
Благодаря родству с семьей Карно и своему политическому и промышленному положению господа Кирис принадлежат к финансовой и республиканской аристократии. Их власть пугающе непомерна. У их Общества 400 миллионов капитала. Они доверяют Гальмо 150 000 франков, чтобы тот открыл в Кайенне их торговое отделение, и Гальмо превращает эту факторию в один из самых преуспевающих в мире бизнесов.
1913, 1014,1915, 1916, 1917.
Теперь Жан Гальмо есть Жан Гальмо: он известен. И не только его высокопоставленным хозяевам: его знают и туземцы, он начинает оказывать им братское покровительство, которое превратит его в кумира всей страны. Потому что у Жана Гальмо необычная манера обращаться с туземным населением - тактично, с добротой и достоинством.
1913. Знаменательная дата для него.
Доверенному ему предприятию Жан Гальмо придал непредвиденный размах. Но сам он чувствует себя человеком стесненным в возможностях. Он способен на куда большее. Ах! Если б только он мог свободно предпринять что-нибудь сам! Он по-прежнему не более чем "незаменимая правая рука", в сущности, просто винтик, хотя и самый важный в механизме, это уж наверняка, но - не более чем винтик.
А вот в лесу он сотворил мечту, мечту, о которой человек его склада не способен забыть…
Много позже, во времена ожесточенных политических и финансовых схваток, в которые ему поневоле придется вступить, Жана Гальмо обвинят в том, что он был просто-напросто шкурником, нажившимся на войне… Это стало частью того потока клеветы, который тогда его преследовал. Его обвиняли в том, что он игрок - его-то, никогда не посещавшего ни казино, ни клуб; что он нувориш - его, потратившего более двадцати лет на то, чтобы основать "свой дом"; что он вульгарный прожигатель жизни - это его, который, по утверждениям мсье Поля Бенуа, синдика по делам о неплатежеспособности предприятий Гальмо, работал не меньше шестнадцати часов в сутки и вел жизнь самую простую.
На самом деле Приключение для Гальмо было только работой, работой и еще раз работой.
6 ноября 1919 года, по случаю первой крупной битвы с врагами, Жан Гальмо написал мсье Жоржу Мореверу, бывшему коллеге из Ниццы, уже цитированное мною письмо, оставшиеся строки из которого перед вами:
"Жорж Моревер, старый дружище,
Ваше письмо до слез взволновало меня. Жизнь еще более странная вещь, чем фантазия… Но что есть фантазия? И что представляет собою моя жизнь?.. Сейчас я пишу вам, лежа на одре болезни, пройти это испытание требует от меня лихорадка, скосившая меня между двумя сражениями.
Бороться, творить, быть свободным… Но, добрый и верный друг мой, ваш товарищ по Ницце, ваш Жан Гальмо - человек потрепанный, очень старый, весь покрытый шрамами.
Каким же сильным надо быть, если хочешь остаться самим собою!.. В джунглях Кайенны я знавал одного ягуара, который царствовал на островке. Шерсть у него вся вылезла, он окривел; когти, затупившиеся в битвах, уже почти и не могли защитить его. И все-таки он еще жил, и весь остров принадлежал ему; обезьяны и те избегают встречаться с ним взглядами; он был символом мощи. Его изможденное тело лучилось гордостью. Когда он умер, ни шакалы, ни грифы - урубу не притронулись к его трупу.
Я прожил жизнь своего друга ягуара… Джунгли, умеющие убивать, не тронули меня; они проявили милосердие ко мне, ибо я люблю их горячо и страстно, ибо я им обязан всем, ибо это они научили меня быть свободным. Джунгли - это враг честный и надежный, который наносит удар прямо в лицо, хватает сразу в охапку. Гнусный и недалекий противник, тот, кто истерзает и убежит, самый страшный враг в джунглях - это человек…
Когда я взял в чаще леса кусок земли, на котором построил себе дом, когда засеял свои поля, я столкнулся с врагом - зверем в обличье человеческом… Ах! Ужасающая схватка!..
Нет, у меня нет 35 миллионов…
Вообразите себе крепостного мужика Средних веков, который огородил бы свой кусок земли рогатинами и пожелал защитить собранный им урожай от вооруженного сеньора. А ведь я затеял именно это…
Своими успехами я обязан только собственному мужеству. Я не спекулянт и не жадный торгаш. Я колонист Антильских островов, который каждый год приезжает во Францию защитить свой урожай от грабителей…"
Тому, кто написал это письмо, всего сорок лет.
V. ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ ЗА ОДНОГО КРОКОДИЛА!
В глуши Перигорского чернолесья, нависая над извилистой долиной Дордони, высится древняя громада феодального замка Монфор…
"Во Франции еще оставался, - пишет Жан Гальмо в письме к мадам де Кайаве, - во Франции еще оставался уголок, куда не проникли ни Клуб Сотен гастрономов, ни стада коров Кука, ни мерзавцы-богатеи.
Дома, чьи крыши сложены из камней, долины, то полные приземистых и черных ореховых рощ, то нежные и изящные от серебристых тополей и, вздымающиеся над горизонтом в опаловой туманной дымке, те цитадели, что суть олицетворения этого народа, - бастионы, где еще живут души наших предков…
Вдали от железных дорог, на краю тысячелетнего леса, населенного вепрями, лисами, волками, Монфор сохранил врата, пояс укреплений, стены и рвы с самого Средневековья. Этот край всегда был полем битв и перепутьем, привлекавшим захватчиков.
Восстания рабов в железодобывающих шахтах, прилегающих к замку, в эпоху господства римлян; завоевание сарацинами; английская оккупация в XV веке превратили эти земли в ниву мучеников. Религиозные войны в XVI веке натравили Монфор на Сарлат, и в то же время крестьяне этой долины влились в то Восстание Кроканов, то, что залило кровью всю срединную Францию.
С террас замка Монфор видны на горизонте цитадели Домма, Бейнака и Кастельно, и лес, который разрезает четкая линия проложенной римлянами дороги, узкой и вымощенной, прямой как струна…"
Замок Монфор с некоторых пор стал собственностью Жана Гальмо, того самого деляги и заморского плантатора. Сейчас там царит безмолвие, ощущение агонии. Не слыхать больше рева автомобилей, самолетов, не заметно силуэта хозяина.
Что же произошло?
Кое-кто видел, как мсье Пашо, советник по судебным поручениям, входил внутрь, зажав под мышкой портфель, это было однажды утром, когда небеса цвета голубиного крыла и воздух уже так горяч.
Что же произошло? Что привело в это уединенное убежище мсье Пашо?..
Мы переносимся в 1921 год.
Вот уже без малого пять лет, как Жан Гальмо больше не "незаменимая правая рука" в крупном бизнесе; он отвоевал свою независимость.
Он работает в одиночку.
На сей раз он преуспел.
Стать свободным он попытался еще в 1913-м, но в отместку ему подпортили репутацию, и пришлось вернуться в строй.
"Колониальное владение Франции принадлежит небольшой группе крупных фирм, контролирующих экономическую жизнь нашей заморской империи. Синдикаты не терпят никакой конкуренции. Меня преследовали эти крупные феодальные сеньоры. Я вознамерился освободить от притесняющего их владычества тех плантаторов и мелких колонистов, которые, как и я, начинали с нуля".
Эти строки написаны Жаном Гальмо. Все тут недвусмысленно.
Подведем итог.
1906. Жан Гальмо сходит на берег в Гвиане в первый раз. Он привязывается к ней. Закладывает здесь основы своего будущего.
Его труд привлекает внимание жителей Гвианы и парижских капиталистов. Жан Гальмо добивается признания. Дом Кирис принимает решение обустроиться в Гвиане, и Жан Гальмо назначен управляющим фактории в Кайенне.
Он работает не покладая рук, преуспевает во множестве дел, придает неожиданный размах тому предприятию, за которое несет ответственность. Он в первый раз пытается обрести независимость и основывает самостоятельный торговый дом, называя его своим именем. Но ему еще не хватает солидности, и в 1913 году он возвращается на должность управляющего факториями дома Кирис.
1917. Жан Гальмо окончательно отпущен на волю.
"Конкуренция - необходимое условие для того, чтобы могли развиваться торговля и промышленность", - говорит он. Но такого мнения придерживаются не все…
Гвиана - одна из богатейших стран мира. Таков его лейтмотив.
Почему бы в ней не найтись местечку и для предприятия Жана Гальмо?
И, не возьмись он за это сам, его заставили бы все гвианцы, которым он стал верным и преданным другом. Ибо - вот он, человек, который как приехал сюда, так сразу и понял, что эти черные (равно как и индейцы) не какие-то там существа низшей расы, а такие же люди, да просто братья, а кроме того, ведь это их исконная земля; и поэтому то, что он производит, принадлежит и им тоже, и они должны иметь свою долю прибыли… Вот в чем весь секрет его успеха. В день его смерти страна восстанет против его врагов.
1917–1921.
Даты и события сменяются с калейдоскопической быстротой.
Жан Гальмо в Париже.
Он проявляет неслыханную жажду деятельности. Ему недостаточно множества ежедневной разнообразной коммерческой и финансовой работы: он ухитряется еще и каждое утро с четырех до семи находить время для литературного творчества - об этой отдушине он не забывает никогда.
Он открыл представительства в доме 14 на улице Дюфо. Вскоре многочисленные службы "Предприятий Жана Гальмо" обоснуются на Елисейских Полях.
Фактории, основанные им до этого, когда он еще был стеснен в возможностях, он восстанавливает в более широких масштабах. Его организаторский гений, широта кругозора, его необычайная оборотистость позволяют ему не задумываться о пределах своих начинаний.
За несколько лет взлет его фирмы - ошеломляющий.
Да разве мог Жан Гальмо ограничиться одной только Гвианой, которая при этом оставалась страной его предпочтений - и даже, как он решительно заявит позже, его "родиной".
Нет, он открывает фактории на Гваделупе, на Мартинике, в Венесуэле и на Реюньоне, в Порто-Рико и Колумбии, в Панаме, в Тринидаде, даже на западных берегах Африки и в Индии.
Гвиана была не единственной страной, где "вся экономическая жизнь зависела от коммерческой и индустриальной организации, созданной Жаном Гальмо". Приведем, например, отрывок из письма, написанного одним из самых крупных негоциантов Гваделупы:
"Своим беспримерным в колониальной истории процветанием последних лет Гваделупа и Мартиника обязаны той деятельности, которую мсье Гальмо развернул для развития производства и продажи рома. Капиталы, притекшие в наши старые колонии, благодаря поддержке мсье Гальмо и распределенные в стране в виде заработной платы, в Гваделупе, на Мартинике и в Реюньоне составили более 150 миллионов…"
Нужны ли тут другие цифры, другие факты?
В его распоряжении 42 корабля, которые под его флагом курсируют между факториями и служат ему для снабжения продовольствием Франции. Только один, "Салибия", будет подорван.
Он ввозит во Францию зерно из Аргентины, ром, кофе, какао, каучук и так далее. Он организует свои погрузочные площадки в Париже, Дюнкерке, Гавре, Нанте, Бордо и Марселе. Его деловой оборот превышает два миллиона в день.
Он создает в Париже "Металлургические предприятия Жана Гальмо", где плавят, очищают, обрабатывают самородное золото, вывезенное им из Гвианы; в Каркассоне работают деревоперерабатывающие заводы и бочарное производство для обработки древесины ценных пород и производства бочек и ящиков в его собственные запасы; завод в Аньере производит резину из дерева балата; в самой Гвиане - три завода по обработке розовой древесины; в Дордони - производство цветной глины в Сарлате и гипса в Сент - Сабине.
Он успевает повсюду. Основывает журналистское агентство, оплачивает издание газет, журналов, создает издательский дом, субсидирует кинопродюсеров, корпоративные рестораны, не чужд проблемам театра, финансово поддерживает писателей и художников.
Он пионер-энтузиаст гражданской авиации.
Это человек, снедаемый жаждой деятельности и неутомимый.
Луи Шадурн, который был одним из его многочисленных секретарей, так описывал его:
"Негромким голосом, полузакрыв глаза, он диктует своей машинистке, откинувшись в шезлонге, приказы, письма, решает сложные проблемы, суть которых - в коносаментах, погрузке кораблей, перевозке грузов и пошлинах. Главный принцип - деньги никогда не должны убывать из касс, говорит он. Ведение дел - это игра наудачу. Сбытое в Сан-Франциско компенсирует купленное в Тринидаде. Ему нравится эта повадка неторопливого тигра. Жестокая складка губ, крупный, крючковатый нос; запавшие и блестящие глаза; широкий лоб; взъерошенные усы. Способен на чувство симпатии, дружбу и на нежность".
Но что же думают о таком небывалом процветании конкуренты Жана Гальмо?
С 1917 по 1921 год Жан Гальмо пережил свои самые горячие, самые богатые событиями, но и самые драматичные годы.
Это взлет.
Ему нисколько не препятствуют.
Его успехи ошеломляют.
С ним сотрудничают.
Потом - начинают удивляться.
Откуда он взялся, этот чертов мужик, чего он возмущает тут обычные тихие воды рутинных дел. Причем всегда имеет обыкновение поступать по-своему. Слишком он выделяется, слишком независим. (Позже, в палате депутатов, он не примкнет ни к какой партии и так и останется в небольшой фракции "диких".) Он ведет дела, не заботясь о планировании, и получение прибыли что-то уж слишком часто не тот главный мотив, который побуждает его взяться за какое-нибудь дело. Так, во время войны, когда не хватало сахара, он додумался, благо в тот момент у него простаивали три судна, привезти во Францию очень много сахара с Антильских островов, - а ведь этот сахар можно было продать прямо там, по 1 франку 50 сантимов за кило, по действующей цене. Это насторожит многих… Вскоре в самом незаметном уголке полосы "Журналь оффисьель" будет опубликован указ, запрещающий корабельный въезд во Францию именно через те порты, куда, как нарочно, пришвартовываются грузовые судна Жана Гальмо. Капитаны кораблей телеграфируют Гальмо: "На основании этого нового указа нас вынуждают сбросить весь груз в море". Жан Гальмо бросается с протестами в Министерство по делам колоний. "Да вы что, хотите обвалить весь рынок?" - отвечают ему. Зато теперь все прочие импортеры смогут продавать товар по своим ценам. Один из парламентариев, обрадованный этим решением - мсье Станислас де Кастеллан, зять одного из этих крупных американских импортеров. Будто случайно, именно он возьмет на себя роль докладчика в "Комиссии по рынкам" по знаменитому "ромовому делу" и пустит Гальмо ко дну…
Само собой, что столь героический способ вести дела по вкусу не всем.
Гальмо становится опасен.
Так начинается неистовая и жестокая борьба, перипетии которой могут показаться невероятными.