- Паскаль Буше? - спросил Ахилл, подняв брови; ужасное подозрение его охватило.
Рош развел руками и скромно улыбнулся: это был его остроумный метод ввести в заблуждение, не произнося громко лжи. У Ахилла все покраснело перед глазами.
- Этот человек неисправим, - сказал он с горечью. - Его отец был плут, его дед тоже был плут. Ничего с ним не поделаешь… Он вам назначает на два франка меньше? Скажите ему от меня, что, какова бы ни была его цена, моя будет на десять сантимов ниже.
В тот же вечер он написал месье Перрюелю, своему представителю в Париже, чтобы тот пошел показать образцы Деландру, клиенту одного только Паскаля.
Так наступил конец этому длительному перемирию. Как только Паскаль узнал про то, что он, будучи сам ни в чем неповинен, мог справедливо считать за предательство, тотчас же в нем опять загорелись мрачным огнем подернутые было пеплом довоенные обиды. Сладость ненависти и жажда сражения возбудили этого старого борца. Какая-то тайная история с пальто, ужасная драма с фланелью, - все это возникло в его сновидениях, разбудило его среди ночи, яростного, задыхающегося; и все это он высказал страшному видению Ахилла, исчезнувшему только с рассветом. Он уехал в Париж, побежал к Рошу и Лозерону и предложил им тысячу кусков по их цене, какова бы она ни была. Это была уже настоящая война.
Вскоре Франсуазе пришлось выслушивать сменяющиеся жалобы и оскорбительные речи отца и Ахилла. Каждый из них приходил именно тогда, когда знал наверняка, что не встретит другого. Когда случайность все-таки их сводила, оба обращались в бегство.
Бодро переходя из одного лагеря в другой, она старалась водворить между ними мир. Но напрасно сказала она как-то Паскалю:
- Уверяю вас, что тут просто какое-то недоразумение. Я расспрашивала Антуана и его деда, они совершенно чистосердечно думают, что наоборот - вы нарушили свои обязательства.
- Arcades ambo, - сказал Буше. - Я покажу им, какими дровами я топлюсь.
Напрасно умоляла она Ахилла:
- Мой отец уверяет, что борьба началась опять по вашей вине… Он совершенно искренно убежден в своей правоте. Почему бы вам не объясниться с ним? Можно вас пригласить вместе обедать?
- Нет, нет! - проворчал Ахилл. - Не нужны мне никакие его объяснения. Я знаю его сорок лет, вашего отца, мне этого довольно.
После его ухода Франсуаза долго смотрела на мужа с тем исключительно серьезным выражением, которое всегда пугало Антуана.
- Почему же ты ничего не сказал? - спросила она наконец.
- Но что говорить? Ты ведь знаешь деда.
- Да, но ты-то… Ведь и ты знаешь Пашу, ты знаешь, что это самый честный человек на свете. Он не способен…
- Ну, разумеется… Паша превосходный человек, я его люблю все так же… Ничего не изменилось.
- Почему же ты этого не сказал?
Он поднялся, встал на колени перед маленькой низкой библиотекой и принялся перебирать книги.
- Я никак не могу, - сказал он с нарочито развязным видом, - разыскать эту книжку Зигфрида "Политическая картина западной Франции"… Разве…
- Антуан, - страстно воскликнула Франсуаза, - когда у тебя не хватает мужества, ты становишься совершенно невыносимым!
Он обернулся, все еще на коленях:
- Что такое еще?.. Ах! Ты прямо ужасна… Отчего ты хочешь изо всего сделать драму?.. Почему эти деловые истории так затрагивают тебя?.. Оставь ты это. Мы будем видеться с твоим отцом у него во Флёре, это то же самое… И наоборот, очень неприятно для тебя присутствовать при этих его ссорах с дедом. Гораздо лучше их держать подальше друг от друга…
- А я не хочу, - сказала Франсуаза. - Я нахожу это глупым и подлым. - Она теперь встала и будто потрясала маленьким копьем, как амазонка, она была очень хороша; Антуан все это видел. - Да, подлым… Ведь наверное кто-нибудь да виноват же в этом споре; я хочу знать кто, я хочу, чтобы виновный извинился, чтобы его извинения были хорошо приняты и чтобы можно было мирно жить, а твой дед и Бернар не смотрели бы на меня так, будто я дочь какого-то чудовища.
Антуан вздохнул и ничего не ответил. Затем, найдя книгу, которую искал, сел в кресло и попробовал читать. Перед этими суровыми прямыми характерами - Бернар, Франсуаза - он чувствовал себя совершенно беспомощным… Любопытна была эта теория Зигфрида о совпадении карты физической и политической; любопытно и правильно. Так в Пон-де-Лере… Он осторожно поднял веки взглянуть, что делает Франсуаза. Он подумал о маяке, который показывался и исчезал в ту ночь в Довилле, о песке, о звездах. Какую сладость нашел он тогда в своем героическом самоунижении!
"Она не читает по-настоящему, она чересчур взволнована… Нужно с ней поговорить… Но как начать?"
Он прекрасно чувствовал, что чем дольше продлится молчание, тем серьезнее будет ссора. Но она не подняла глаз, он не знал, как подступить, и они легли спать, не найдя возможности начать говорить, хотя бы оба этого желали. На другое утро, проснувшись, Франсуаза была мила и даже весела, она не сделала ни малейшего намека на вчерашнюю ссору. Но после ухода Антуана она протелефонировала Бернару и попросила его прийти к ней позавтракать. Уже две недели, как он, казалось, ее избегал.
Ветер гнул под частым дождем черные остовы розовых кустов. Листья сикомор и лип, уже гниющие, образовывали под ногами некое подобие золотистого войлока. Заворачиваясь покрепче в свой непромокаемый плащ, Бернар медленно шел, немного склонившись вперед от дождя, по длинной аллее.
После завтрака Франсуаза присела к нему на диван, в то время как Антуан молча раскуривал трубку.
- Мне бы хотелось с вами о чем-то переговорить, Бернар… Все эта глупейшая ссора между моим отцом и всеми вами. Я не знаю, кто прав, кто виноват, но мне кажется, что все это совершенное ребячество… И вы понимаете, как все это скучно и даже тяжело для меня.
- Бедная Франсуаза! - сказал Бернар, улыбаясь. - Пленная троянка среди греков! Вы прелестны, дочь Приама, но ваш отец нас первый на это вызвал. Мы ему наделаем хлопот… Нет серьезно, Франсуаза, все это нисколько не меняет нашего расположения к вам, но дела должны быть вне зоны дружественных отношений… в интересах самих этих отношений.
Тон его должен был быть приятным и шутливым, но она хорошо знала Кене и поняла, что даром теряла время.
Утомленная всеми этими взаимными обвинениями, она подошла и села к роялю. Фантастический, меланхолический и усталый мотив выразил ее грустную иронию.
Вытянувшись в кресле, Антуан перелистывал каталог механических инструментов; стоя у окна, Бернар в какой-то смутной думе смотрел на полянки с почерневшими яблонями, отлого спускавшиеся к Пон-де-Леру.
Внезапно из высокой трубы поднялся узкий белый дымок прямо к тучам, продолжительный свисток фабрики заглушил звуки рояля. Бернар приблизился к брату, ударил его по плечу и, сам того не сознавая, быстрым движением кисти завел невидимую машину.
XXVIII
После разбора корреспонденции Антуан, выходя, сказал Бернару:
- Я бы хотел с тобой поговорить. Можешь ли ты дойти до моей конторы.
Такой сепаратный разговор был настолько редок между двумя братьями, что Бернар, молча идя рядом с братом, подумал: "Что-то случилось серьезное… Но что?.. Антуан все утро делает трагическое лицо. Франсуаза такая странная вот уже две недели. В сущности, Антуан дурно женился. Может быть, крупному деловому человеку и вовсе не нужно жениться? Ему пришлось бы ревновать самого себя. Однако же самые большие… Все зависит от женщины: нужно, чтобы она была или пассивной или сотрудницей. Франсуаза же - противник".
В конторе у Антуана была большая фотография его жены, и влияние ее было заметно в тысяче подробностей. Из всех Кене только у Антуана в конторе был ковер: мебель была старинная и старые гравюры изображали шерстяное производство в восемнадцатом веке. Там изображены были ткачихи в платьях с панье, и прелестные дети в круглых куртках вертели ручные прессы.
Бернар сел в кресло, машинально поиграл с линейкой, и так как брат его молчал, спросил довольно угрюмо:
- Ну и что ты хотел?..
- Я просто хотел, - сказал Антуан, не глядя на него, - задать тебе один вопрос. - Тебе было бы очень неудобно, если бы я покинул дом?
- Ты? - воскликнул Бернар, действительно пораженный. - Но что за мысль? Ты сошел с ума!
- Нет, вчера вечером у меня был разговор с Франсуазой, продолжавшийся большую часть ночи… Бедняжке больше невмоготу. Она всегда находила нашу жизнь очень печальной и тиранию деда весьма суровой. Долго она это переносила, она делала много усилий. Теперь ссора с ее отцом ставит ее в невозможное положение. Пожалуйста, не пожимай плечами, Бернар, нужно иметь немного воображения. У нас, Кене, есть один большой недостаток, мы совсем не способны по-настоящему видеть других. Женщина ведь не пребывает, как ты, в постоянной деятельности, что помешало бы ей думать о себе. Всякие происшествия, очень незначительные в твоих глазах, кажутся ей очень важными. Она страдает от тысячи маленьких оскорблений, которых ты даже и не почувствовал бы… Ты говоришь "нет". Но об этом нельзя спорить, это вопрос факта… Во всяком случае, я не хочу, чтобы моя жена была несчастна. Я не хочу также ставить вас в затруднительное положение. Я останусь сколько нужно, но я хочу, чтобы в принципе было условлено, что я покину дом, как только это будет возможно.
- Я нахожу все это очень преувеличенным, - возразил Бернар, вертя линейку в руке, - ты принимаешь важное, окончательное решение из-за случайного положения вещей. Если это наша ссора с ее отцом так волнует твою жену, я охотно готов пожать руку Паскалю и стереть окончательно всю эту историю.
"Не нужно, чтобы разговор принимал такой оборот, - подумал Антуан, - на словах все как будто устроится, а трудности, конечно, останутся и выступят вновь при первом же случае… Мой выбор сделан… Франсуаза…"
- Нет, - обратился он к брату, - и это не все, есть еще несовместимость настроений между домом Кене и Франсуазой. Нужен развод. Прибавь еще к этому, что за последние шесть месяцев я перестал быть тем человеком, какой здесь нужен. Я работаю без удовольствия и плохо, я это знаю - я потерял веру.
- Это правда, - сказал Бернар, - ты очень переменился. Но все-таки ты ведь хорошо знаешь технику производства и приносил большую пользу. Кто же тебя заменит?
- Скоро у тебя будет маленький Роже Лекурб.
Бернар сделал гримасу.
- Он силен только в книгах!
- Он будет лучше меня. Уверяю тебя, я чувствую себя с каждым днем все менее способным к этому делу. Оно меня больше не интересует; у меня прямо к нему отвращение и я ничего не могу с этим поделать.
- А что же ты будешь делать? Ведь без фабрики вы не будете богаты?.. С понижением франка доход от твоих государственных бумаг не очень-то много тебе даст, да и к тому же…
- Мы обо всем этом подумали и пришли к известному решению. Мы хотим купить дом в Провансе и проводить там большую часть года… Что касается до меня, я люблю, чтобы было тепло, и, если у меня будут автомобиль и ружье, я буду счастлив. У Франсуазы будут дети, сад, цветы; я сохраню очень маленькую квартирку в Париже, чтобы она могла приезжать зимой - послушать немного музыки, повидаться с друзьями…
- Ты будешь страшно скучать.
- Не думай так… Это ты, Бернар, всегда скучаешь. И это-то и заставляет тебя действовать и добиваться… Мне же очень нетрудно развлечься, я напишу, может быть, что-нибудь вроде "Жизни Токвиля". Да и потом, я повторяю тебе, жена моя - всё для меня… Только ты этого никогда не поймешь.
- Никогда! - подтвердил Бернар с некоторым раздражением.
Он подошел к окну и посмотрел на длинный грязный двор, на ломовиков, на рабочих, нагруженных тюками, на все это такое знакомое и обычное движение фабрики. Механик в синей одежде прошел с какими-то железными частями, предназначенными для нового гидравлического пресса. Валяльщик пронес два отрезка материи, желтоватый и ярко-синий, что вызывало веселый контраст. Несколько в отдалении Демар и Кантэр, казалось, спорили с ожесточением, и Бернар знал почему. Над оранжевыми крышами фабрики, на холме, виднелось среди пожелтевших деревьев кладбище Пон-де-Лера.
"И как это Антуан не видит, - думал он, - что это движение и составляет жизнь Кене? Я даже не понимаю, как можно отказаться от всего этого. Нет ничего более прекрасного, более ясного и более нужного в жизни. Это ужасно, когда мужчина подпадает под башмак своей жены. Антуан - конченый человек".
- Что мне сказать тебе? Я не могу удержать тебя насильно. Я осуждаю тебя, и не только из-за интересов нашей фабрики: я считаю то, что мы делаем, очень серьезным и важным, и если буржуазия начнет прежде всего искать для себя счастья, она - погибший класс. Кроме того, я думаю, ты пожалеешь об этом. А затем - поступай как хочешь. Я в состоянии и один править кораблем.
- Это все, что я хотел знать, - сказал Антуан холодно. - Чертовски трудно говорить об этом с дедом.
- Я подготовлю его, - отозвался Бернар. Затем, отбросив линейку, он сказал более оживленно: - Кстати, скажи мне, что ты сделал для станков у воды? Ты говорил, что хочешь там поставить отдельные двигатели? Разве это выгодно?
Для того, чтобы говорить о системе зубчатых колес и о передачах движения, Антуан нашел в себе несколько больше рвения. Перед ним портрет Франсуазы, прелестный и меланхоличный, отрицал серьезность этих задач.
"Но что действительно серьезно?" - думал он, производя свои исчисления.
XXIX
- Здравствуй, - сказал Деламен. - Здравствуй, мудрый человек, умеющий оставаться редким и желанным. Дураки считают нужным видеться каждую неделю. А правда ведь в том, что обновляешься мало.
Он притянул Бернара к свету и долго его разглядывал.
- Однако ты переменился. Повернись-ка - это забавно. Ты принимаешь вид "генерала от индустрии".
- А в чем ты это видишь?
- Ах, дорогой, для этого нужно быть Бальзаком… Ну, что-то определенное, властное… мягкий воротник, хорошо скроенная куртка, прочная обувь… А главное, это выражение - грустное, безжалостное и нежное как у солдат Виньи… Как ты живешь? Последний раз, когда я тебя видел, ты говорил, что загружен делами.
- Да, - отвечал Бернар радостно. - Я искал… Я искал неизвестно чего в том направлении, где нечего искать. Я хотел быть "справедливым". А это невозможно. И это ровно ничего не значит. Можно быть верным своему делу, своим товарищам; можно держать свое слово, это уже очень хорошо, но это и все… Теперь я понял игру, Деламен, и профессионалы могут мне сказать, что я хороший партнер… Странно то, что это не мешает мне оставаться внутренне все тем же - любящим чтение молодым человеком, скромным, наивным и неуверенным, которого ты знал когда-то. Но как только вопрос коснется тканья, во мне просыпается один из моих предков, Кене, он знает, что ему делать, и не идет ощупью… Я сын кормчего и знаю все переходы.
Деламен покачал головой.
- Уже давно я знал, - сказал он, - о присутствии в тебе предка Кене.
Некоторое время они молча курили.
- Тебе нужно понять, - сказал наконец Деламен, - что твое решение годно только для тебя одного. Ты страдал от некоторых сомнений, но ты разрешил их софизмами. Ты пожертвовал частью своего разума для единства твоего "я". Это очень хорошо. Разумеется, нам нужна - чтобы быть в состоянии жить - система идей, поддерживающая наше существование… Это хорошо, но при условии, чтобы ты понял, что Рамсей Макдональд и Ромен Роллан строят - и они тоже - системы совершенно противоположные, и они кажутся им такими же прочными, такими же благородными.
- Такими же благородными - может быть, - ответил Бернар, - но прочными - нет.
- Да, такими же, - продолжал Деламен. - Ты нарисовал себе известный тип идеального буржуа, одновременно военного и промышленника, и ты пробуешь им жить. Но другой нарисовал себе тип идеального революционера, и он тоже прав… Да, впрочем, я напрасно говорю тебе все это.
- Почему же? - спросил Бернар.
И в этот момент образ Симоны промелькнул в его голове. "Она тоже думала, что я живу для системы, которая не обязательно необходима. Но Деламен, как и Симона, в сущности, не знает реальной жизни, которая допускает только одну правду". И он продолжал:
- Да, красота не в доктрине, она в известном внешнем ее проявлении… Твой дорогой Стендаль прекрасно это заметил… Да, помнишь, я когда-то говорил тебе с отвращением о холодной жадности деловых людей. Так вот, друг мой, человек - более сложное животное, чем я это предполагал… Я рассказывал тебе о вековой вражде семей Кене и Паскаль-Буше? Со времени кризиса она еще больше усилилась. Паскаль объявил нам войну Шерстяного Бархата, она заслуживает такой же известности, как война Алой и Белой Розы или Столетняя… Знаешь ли ты, что такое шерстяной бархат?
- Да, кажется, знаю, - ответил Деламен, - это материя, серая или беж, из которой делают себе манто женщины… У Денизы есть такое.
- Да цвет тут не при чем, - сказал Бернар с легким раздражением техника перед профаном, - это ткань, ворс которой приподнят, а затем подстрижен… Это большое послевоенное достижение. У мелкой буржуазии мало денег, жизнь дорога и женщины прячут убожество своих платьев под этими светлыми манто, отделанными поддельным мехом. Все французские фабрики только это и ткут, и конкуренция ужасная, но уже давно мы, Кене, вместе с Паскаль Буше имели монополию очень хороших бархатов. Изготовление их в Валле пользовалось большой известностью, мы могли зарабатывать себе на жизнь… Но вследствие семейных ссор, которые уже повлекли уход моего брата с фабрики…
- Твой брат Антуан?.. - перебил Деламен. - Он оставил вас?