Бернар Кене - Андре Моруа 2 стр.


- А, месье Бернар! Наконец-то вы вернулись!

- Однако, не очень-то все это хорошо выглядит…

- А! Конечно… Плохая работа, месье Бернар. Хорошо бы работать так, как работали до войны!

За этими женщинами в окно видны были красные крыши фабрики, зеленая вода в бассейнах, река - точно удар кисти синей краской, которая блестела сквозь серебристые тополя; а дальше - мягкие очертания лиловых холмов. Здание было высоко, и движения станков сообщали ему легкие покачивания, отчего танцевал и пейзаж.

IV

Ахилл поместил внука в свою контору, темное логово, загроможденное столетними многотомными записями и реестрами, и поручил ему проверку так называемой себестоимости. Эти калькуляции, самые таинственные обряды промышленной магии, могли бы показаться профану обыкновенными задачами; но посвященные знали, сколько в них было заключено настоящего поэтического вдохновения. Одна лишь прирожденная гениальность Кене могла в каком-то священном бреду внушить Ахиллу это внезапное решение - не считаясь с расходами закупить однажды нужный ему материал на торгах, чего так добивался Паскаль Буше, и тем раздуть до безумия цену на ткани во избежание опасной благосклонности "экзотиков".

Но Бернар, не имевший к этому делу никакого призвания новичок, не заметил величия своего "министерства". Грязные кирпичи длинного здания с частыми окнами заполняли перед ним весь горизонт. Под звуки станков он как бы выпевал для себя начало мотива из "Пасторали", но вот, покачав головой, принялся за работу.

- Двенадцать кило основы по пятьдесят шесть франков… Шестьсот семьдесят два франка… Четырнадцать кило уткá по двадцать семь франков… Пятьсот семьдесят восемь франков… Тканье: за восемьдесят две тысячи по… по скольку?

Он стал напевать "Крестьянский хоровод".

- Деламен и его друзья сказали бы опять, что у меня дурной вкус. Но мне безразлично, что Бетховен повторяется, если то, что он повторяет, мне нравится. Но только это чересчур округленно, слишком закончено для них… Я понимаю и Стравинского, но это нисколько не умаляет Бетховена… А моя себестоимость?.. За восемьдесят две тысячи… В субботу играют Вагнера у Пьерне, а вечером Мольер в "Старой Голубятне". Я мог бы повести туда Симону… Если бы я предупредил ее заранее, она как-нибудь устроилась бы со своим мужем. Но тогда нужно было бы уехать с утра в Париж: безумная надежда… мой стол сотрясается от работы станков и это заставляет вспомнить о законах Пон-де-Лера… В стекло моей двери стучится уже грозная рука Кантэра, он кажется не очень-то мною доволен. А ведь и действительно он - это его белая блуза.

Кантэр, заведующий закупками, обходился сурово со своими молодыми хозяевами.

- Месье Бернар, вы должны обязательно поговорить с заведующим прядильней, Демаром, - это несерьезный человек. За две недели - три английских ключа!

- Хорошо, я скажу.

- Да, это необходимо, затем я бы хотел, чтобы вы взглянули на этот счет: бумага для упаковщиков. Возможно ли, спрашивается, истребить целую тонну бумаги за десять дней, когда…

- Месье Кантэр, упаковщики - преступники. И они об этом узнают.

- Я говорю все это, месье Бернар, в интересах фирмы. Вам, кажется, скучно слушать обо всех этих мелочах, однако все это очень важно.

- Ну разумеется, месье Кантэр.

- Вот этой одной экономией я окупаю вдвойне свое жалованье. Но эти господа не совсем меня понимают. Чтобы иметь возможность контролировать, мне нужна поддержка патрона.

- Она будет у вас, месье Кантэр.

Белая блуза Кантэра исчезла. Бернар усердно углубился в смету себестоимости.

- …за восемьдесят две тысячи по шестьдесят сантимов, плюс десять сантимов на дороговизну… Шестьдесят пять франков. Чистка, основание, шлихтование… Пятьдесят франков… Войдите!

Красный от гнева, вошел Демар.

- Месье Бернар, правда ли, что вы поручили Кантэру сделать мне выговор за излишний расход инструментов?

- Точнее было бы сказать, месье Демар, что Кантэр приходил ко мне жаловаться…

- Месье Бернар, если вы мне больше не доверяете, мне придется отказаться от заведования вашей прядильней. Английских ключей я не ем, и если я их требую, значит они мне нужны. Этот Кантэр! Я не желаю с ним иметь больше никакого дела!

- Месье Демар, вы будете иметь дело только со мной.

- От вас, месье Бернар, я принимаю все. Но от него!..

Успокоенный, он ушел. Молодой человек вздохнул.

- Трудное ремесло управлять людьми. Чтобы преуспевать в нем, нужно совсем отказаться от упрямства. Психология этих заведующих подобна психологии героев Гомера. Самая полезная книга для людей, стоящих во главе промышленного предприятия, это не система Тейлора, а "Характеристики" Лабрюйера. И если в этой книге заменить погоню за должностями погоней за богатством, то глава "О дворе" обратится в главу "О делах". Прекрасно… Через пять минут Ахилл потребует у меня проверку себестоимости… Окраска… Двадцать два кило по шесть франков… Сто пятьдесят два франка… Отделка… Пятьдесят франков… Общие расходы!.. Ах, что это еще, что такое?.. Войдите!..

Постучали робко два раза.

- Войдите! - закричал он громче. - Ну, входите же!

Дрожащие руки с трудом повернули ручку двери. Вошли пять старых женщин: узловатые руки, сложенные на черных передниках, честные лица бледны от волнения. Этот хор просительниц выстроился в одну линию и остановился перевести дыхание.

- Мадам Птисеньер? Мадам Кимуш? Чем я могу быть вам полезен?

- Месье Бернар, мы пришли к вам, потому что не смеем идти к месье Ахиллу. Нам думается, вы не рассердитесь, что мы пришли просить о прибавке на другой же день после вашего приезда, но совсем невозможно жить! Крестьяне, месье Бернар, крестьяне нас просто пожирают. Загляните-ка на рынок в Пон-де-Лере - кролик стоит четыре франка пять су, к горошку приступа нет! Чем больше вы нам платите, тем становится все дороже! Ткачам платят от восьмидесяти до ста франков, им еще ничего, а мы, мы всегда самые последние. Чистильщицы - вдовья наша доля, но однако же и мы необходимы для производства, месье Бернар…

Он улыбнулся в смущении; полная их доверчивость была очевидна. Ему бы хотелось наделить их богатствами, изумить, обрадовать их, но тень Ахилла, осторожная и страшная, выплывала над чадом котлов, темнившим окна конторы. Он отделался несколькими неопределенными фразами: он только что вернулся, он еще не в курсе дела, он должен переговорить со своим дедом.

- Конечно, месье Бернар, у вас есть еще время. Будьте спокойны, мы не забастуем… Не любим мы кривляться на улицах.

С руками, сложенными на черных передниках, хор просительниц удалился.

V

С тех пор как умерла жена, Ахилл обедал каждое воскресенье у внука своего Антуана. Он говорил мало - две или три шутки по адресу Франсуазы, - подсмеиваясь над ее вкусами Паскаль-Буше. После обеда он курил сигару, бросая неприязненные взгляды на те предметы, которые он ненавидел более других: паланкин, выкрашенный в зеленое, модель фрегата, старинный барометр. Нежно-лиловатые полотна Жуи на стенах, блекло-желтые занавески на окнах, казалось, разливали в гостиной какой-то особый, светлый покой.

Антуан читал "Консульство и империю" или поправлял звонки, вентиляторы; он был счастлив лишь с Тьером, Тэном или Токвилем, а не то с молотком или отверткой в руках. На фабрике он жил в механической мастерской и придумывал разные остроумные усовершенствования для машин. В присутствии деда он чувствовал себя постоянно стесненным и был начеку. Он поглядывал на него от времени до времени и видел, что старик думал: "Какая гостиная у моего внука и какая жена!" - и молча он немного страдал.

Франсуаза рассеянно брала аккорды, она смотрела на мужчин с грустным недоумением, двухлетний опыт все еще его не рассеял. Угрюмая жизнь Кене ее подавляла. У ее отца, во Флёре, такие вечера проходили почти всегда весело и оживленно; бывали гости, играли, читали вслух, была и музыка. А эти Кене, когда они не на работе, были как разобранные машины. Они ждали момента возвращения на фабрику и оживлялись немного только тогда, когда кто-нибудь из них вдруг вспоминал какую-нибудь забытую подробность: недовольный клиент, больной рабочий, какая-нибудь порча.

"Антуан был совсем другим, когда был женихом, - думала Франсуаза. - Но тогда он был офицером и едва замечал своего деда; он равнодушно смотрел издалека на этот завод, который я ненавижу. У него было время думать обо мне. Он давал мне читать книги, объяснял мне их. Он был нежен и мил".

Она вспомнила их свидания на берегу реки, на полдороге между Пон-де-Лером и Лувье. В те времена она очень гордилась тем, что сближала между собою Монтекки и Капулетти. Антуан подарил ей прелестное издание "Ромео и Джульетты" в лиловом замшевом переплете с посвящением "То Juliet". Она всегда любила этот цвет "парм". Прошло два года и это чудесное время привело ее к таким вечерам как сегодня. Ее пальцы тихо скользили по клавишам, она наигрывала мотив из Шумана.

- "Розы, лилии, солнышко, голуби…" - напел Бернар и улыбнулся ей.

Он поднялся, сел рядом с Ахиллом и рассказал, как приходили к нему старухи чистильщицы.

- В сущности, - заключил он, - конечно, они правы.

- "Они правы", - проворчал Ахилл. - Это легко сказать… На свете все правы.

- Не о всех идет речь, - продолжал Бернар, несколько нервничая. - Если бы вы прибавили этим женщинам по двадцать сантимов в час, земля не перестала бы вращаться.

- Двадцать сантимов в час на каждого рабочего, - ответил Ахилл, - это будет целый миллион к концу года.

- Но я еще раз повторяю, - возразил Бернар, - дело идет ведь не обо всей фабрике.

- Ты не сможешь, однако, - вступил в разговор Антуан, отложив в сторону Тьера, - ты не сможешь прибавить одним и не прибавить другим. Иерархия в ремеслах священна. Штопальщица хочет больше зарабатывать, чем чистильщица, прядильщик больше, чем ткач.

- А почему? - не сдавался Бернар. - У них у всех одинаковые желудки, одинаковые нужды.

- Никаких "почему", - решительно заявил Ахилл, пожимая плечами, - это так.

Пробило девять часов. Старик поднялся. Он никогда ни с кем не прощался. Антуан проводил его до калитки. Бернар остался один со своею невесткой; она повертывалась на подвижном табурете с молодой непринужденностью и смотрела на него, улыбаясь дружески, почти как союзнику. Она мало знала его до войны, но часто виделась с ним с тех пор, как перемирие сделало отпуска более легкими. Она внушала ему довольно любопытное чувство - смесь восхищения, симпатии и боязни. Боязни чего? Он не мог бы этого сказать. Она, казалось, всегда готова была довериться ему; может быть, именно этого-то он и боялся. Он был тверд в своей братской лояльности. Да и что могла бы она доверить ему? Антуан обожал свою жену: это был примерный муж.

- Well, Bernard, how are you getting on? - спросила она.

Ее воспитывала англичанка и она всегда говорила по-английски со своими сестрами. Этот язык был для нее языком тайным, интимным. Бернар проживший год в Лондоне, тоже охотно говорил по-английски, и это их сближало. Понимал его и Антуан, но уже хуже.

- Да что, - отвечал Бернар, - стараюсь опять привыкнуть к Пон-де-Леру. Не очень-то это весело.

- "Весело"? - воскликнула она с возмущением. - Ах нет, в Пон-де-Лере вовсе не весело! Хотя я отчасти и была к этому подготовлена. Лувье не так далеко и не очень-то от него отличается. Но если вы женитесь на парижанке, я ее пожалею.

- Вам некого будет жалеть, Франсуаза, успокойтесь, я наверное не женюсь.

- Почему вы это знаете?

- А могу ли я на вас положиться, что вы никому не выдадите моей тайны?

- Да никакой тайны и нет, бедный мой Бернар; все ведь здесь знают, что у вас есть какая-то связь. Вас видали в Париже, да и в других местах, с очень хорошенькой женщиной. Но ведь связь не может продолжаться вечно.

- Нет, конечно, ведь я и сам смертен, но это продолжится, пока она того хочет.

- Правда? - спросила Франсуаза, оживленная и счастливая. - Вы ее очень любите? Она красива?

- Что могу я ответить? Я ведь пристрастен. Но, говоря по чести, ни разу с тех пор, как я ее знаю, я не встречал еще женщины, которую можно бы было с нею сравнить, исключая, может быть, вас, Франсуаза… Нет, это вовсе не идиотский комплимент, у вас действительно есть нечто общее. Я даже часто думал о том, что оба брата Кене увлеклись женщинами одного типа. Только у Симоны есть еще что-то… смелое, чего у вас нет. Преобладающее выражение ваше - это покорная нежность.

"Неужели у меня выражение покорной нежности? - спросила сама себя Франсуаза с любопытством. - А я совсем не чувствую себя такой уж покорной! Мне бы хотелось…"

- Но, Бернар, - сказала она вслух, - почему вы не женитесь на ней?

- Прежде всего потому, что она уже замужем. Да и потом… я не верю в брак.

Франсуаза смотрела на него, наклонившись вперед; она уперлась локтем в колено, подбородок покоился на руке. Это было ее обычное положение, когда она задумывалась.

"Пишет ли он ей? Каждый ли день? Кто-нибудь из Кене может ли быть романтичным? Почему я себя сейчас ощутила точно обманутой? Антуан любит только меня. Вся беда в том, что я скучаю…"

- Но я в отчаянии, - продолжала она громко, - я рассчитывала на вас, чтобы получить подругу по гарему. Вы знаете, тут ведь целый заговор, хотят вас женить на вашей кузине Лекурб.

- Ивонне? Но ведь она совсем еще девочка, не правда ли? Уже целые годы я с нею не виделся. Она всегда бывала в пансионе, когда я приезжал в отпуск. Последнее, что я могу вспомнить о ней, это как я ее качал в саду у Лекурбов. Она была очень тяжелая.

- Она уже вовсе не девочка. Ей девятнадцать лет и она замечательная девушка. Она знает много трудных вещей, она бакалавр и готовится к следующей ученой степени. Сейчас она в Оксфорде… Любопытно, не правда ли? Дети Лекурб оба очень способные. Роже ведь тоже отлично занимается.

- Но, - сказал Бернар, - во всяком случае, ведь они наполовину Кене… А какова она? Хорошенькая? Некрасивая?

- Трудно сказать, у нее красивые черты, но она очень крупна. Она очень увлекается спортом и мне думается, что она уж чересчур развивает мускулатуру. Но она так умна, что это меня даже пугает.

- Вот так портрет! - воскликнул он, засмеявшись. - И ее предназначили мне?

Вошел Антуан, руки его были черны от машинного масла.

- Извините меня, - сказал он, - я был в гараже. Автомобиль сегодня очень скверно поднимался на изволок и мне захотелось осмотреть его вместе с Карлом.

- И что же оказалось? - поинтересовался Бернар.

- Да скверно, совсем не в порядке.

Они поговорили немного об этом, и Бернар распрощался.

Еще накануне было решено, что он будет жить у Ахилла.

- Совсем не изменился Бернар, - сказал Антуан, оставшись с женой наедине. - Когда ему было десять лет, он все спрашивал во время одной стачки: "Дедушка, а если я продам мой велосипед, вы сможете им дать то, что они просят?"

- Это очень мило, - ответила Франсуаза. - А что же дедушка?

- Он рассказывал об этом целых десять лет. Только я так и не узнал, гордился ли он Бернаром или презирал его.

- А я все спрашиваю себя, - задумчиво промолвила Франсуаза, начиная раздеваться, - все спрашиваю, понравится ли здесь Бернару после такого долгого отсутствия.

- Да придется таки привыкать, - отозвался Антуан, смотря на нее с некоторым беспокойством.

Прежде чем лечь, он долго поправлял кран для горячей воды в ванне. Франсуаза читала роман и изредка поглядывала на часы.

VI

Благодаря твердости Бернара чистильщицы получили прибавку; за ними последовали штопальщицы. Ткачи, получавшие более высокую заработную плату, что раздражало другие рабочие корпорации, тоже выставили свои требования: ведь важно было сохранить разницу в плате, не нарушать старинную иерархию ремесел.

Повышение заработной платы влекло за собой и повышение цен на ткани. Бернару Кене было поручено съездить в Париж и осведомить об этом клиентов торгового предприятия "Кене и Лекурб".

По старым воспоминаниям это поручение представлялось ему очень страшным. До войны клиенты были как бы какими-то высшими существами, о которых даже и говорили-то с почтительным ужасом; они с такой легкостью предписывали свои жестокие прихоти фабрикантам, разъединенным и всегда жаждущим работы. При малейшем упорстве Кене всегда угрожал Паскаль Буше. Тогда необходима была весьма сложная дипломатия, жертвы и просьбы, чтобы укротить этих свирепых господ.

- Времена теперь изменились, месье Бернар, - сказал ему старый Перрюель, представитель Кене в Париже.

Действительно, Рош из торгового дома "Рош и Лозерон", которого Бернар боялся более всех остальных (он покупал каждый год более трети всего производства Кене), принял его с необычной кротостью, совершенно несвойственной этому раздражительному человеку. Контора Роша была чем-то вроде простого куба из тонких досок: едва меблированная, она стыдливо пряталась за грудами кусков, доходящими до самого потолка. Эта кладовая была выстроена для склада материи, и сукно господствовало здесь над всем.

- Дорогой мой Бернар, - сказал Рош. - Я могу называть вас так, я достаточно был близок с вашим покойным отцом, - дорогой мой Бернар, я с вами не торгуюсь, я никогда не буду с вами торговаться. Но я не могу платить вам за ваши амазонки более пятнадцати франков.

- Наши рабочие требуют прибавки, месье Рош, мы должны всех их удовлетворить.

- Нет, дорогой Бернар, не всех… Никогда не жертвуйте старыми друзьями. Ах, если б ваш бедный отец был еще жив, я уверен, что я получил бы мою тысячу кусков по пятнадцать франков! Я как сейчас вижу вашего отца… В черном своем пальто, с которым он никогда не расставался, он сидел на том самом стуле, где сидите вы… Да, было у него чутье в делах, а это не всякому дано!.. Ну, я проеду повидаться с месье Ахиллом в Пон-де-Лер и мы сговоримся с ним, в этом я не сомневаюсь, так всегда бывало у меня с вашим дедом.

Рош очень удручал Бернара, он живо ощущал его непроницаемость и могущество. Выходя от него, всегда он вздыхал.

Назад Дальше