- Разве? А я до войны часто играл его. И представьте - зачитывался стихами. Мало того, я даже пробовал сочинять их, что еще неприличнее.
- Вот как? А стихи Доусона вам нравятся?
Проснувшись, увидел я серый рассвет,
И тяжко томила былая любовь.
- Да, в то время я сильно увлекался этим поэтом. Но, конечно, еще больше Суинберном. А теперь я читаю Сэссуна и Брука… и еще Лоуренса.
- Лоуренса? - нерешительно переспросила Эстер. - А я его не читала. Он, кажется, яростный женоненавистник?
- Я вам завтра же пришлю несколько его книг.
Танец кончился. Когда они шли назад к столу, Эстер торопливо шепнула своему кавалеру:
- При Гарольде и Нэнси не говорите о музыке и стихах. Они их терпеть не могут.
- Ну, неужели вы думаете, что я этого не понимаю?
Их уже связывало очарование общей тайны, невинного заговора.
Возвращаясь с Эстер домой, Гарольд всю дорогу в автомобиле без умолку говорил, опьяненный успехом, пока еще только воображаемым. Автомобиль был освещен внутри так ярко, словно прожектором. Это тоже было одной из бесчисленных мелких утех Гарольда: надо же, чтобы мир видел, как вознаграждается доблесть! Сей жалкий Гелиогабал по сравнению с римским императором нищий, как монах-августинец, не мог повелеть, чтобы путь, по которому следовала его колесница, усыпали золотом, но он мог, по крайней мере, показать свой цилиндр и бриллианты жены всем встречным, провожавшим их равнодушными или враждебными взглядами. Эстер хотелось потушить свет - ах, если бы Гарольд замолчал и дал ей спокойно посидеть в темноте с закрытыми глазами. "Странно, - подумала она, - почему-то за последние часы он стал мне особенно противен".
- Нельзя ли выключить свет? - сказала она жалобно. - Он режет глаза.
- Глупости! Ничего твоим глазам не сделается. Я сам размещал проводку, и этот свет не может резать глаза. - Таким неопровержимым аргументом Гарольд заставил жену замолчать и продолжал: - Слушай меня внимательно, Эстер, и постарайся запомнить то, что я тебе говорю. Я не требую, чтобы ты разбиралась в серьезных вопросах жизни - для этого нужны не женские мозги. Но помогать мне ты можешь. Пойми, сейчас должен осуществиться самый грандиозный из всех моих проектов, этому очень могут содействовать имя и деньги лорда Блентропа. Он человек известный в лучшем обществе и очень влиятельный. Мне стоило большого труда уговорить его хотя бы ознакомиться с моим проектом. И будет просто возмутительно, если ты обманешь мое доверие.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросила Эстер с легкой тревогой в голосе. Неужели Гарольд заметил, как Блентроп жал ей руку, каким влюбленным и заговорщическим взглядом они обменялись на прощание, когда кончили танцевать последний фокстрот?
- Не надо было тебе так явно отвергать ухаживания лорда Блентропа.
- Он и не думал за мной ухаживать.
- Ах, боже мой, Эстер, не будь же такой дурочкой! - возразил Гарольд сердито. - Ты ему понравилась, это сразу бросалось в глаза. А ты как себя вела? Весь вечер сидела точно истукан, слова не проронив, и предоставляла мне и Нэнси поддерживать разговор. Ты ничуть не скрывала, что тебе скучно.
Гарольд не видел легкой усмешки, от которой не могла удержаться Эстер. Она в эту минуту думала о том, что в ресторане ей вовсе не было скучно, а вот сейчас разглагольствования супруга нагнали скуку. Она ответила ему с хладнокровным лицемерием:
- Извини, мне, право, очень жаль…
- Ну, вот что: придется на днях опять пригласить его. Так в следующий раз ты уж ради бога постарайся ему угодить.
- Значит, ты хочешь, чтобы я с ним флиртовала? - спросила Эстер, с трудом удерживаясь от смеха.
"Что ж, - добавила она про себя, - я не прочь, если это тебе так важно. Кстати, он был весьма настойчив".
- Господи, какие у тебя непристойные мысли, Эстер! - воскликнул шокированный Гарольд. - Неужели ты не видишь разницы? Это же необходимо для дела.
Автомобиль остановился у их дома, и Эстер быстро побежала к себе. Больше всего на свете ей хотелось остаться одной, полежать в темноте и разобраться в своих чувствах. Да, она почти влюбилась с первого взгляда, и в мечтах перед ней раскрывались такие дивные возможности…
Но Гарольд вошел, и она с ужасом заметила, что он разговаривает с ней игриво-ласковым и вместе с тем повелительным тоном, который всегда был признаком того, что он намерен предаться любовным радостям. С чувством, похожим на отчаяние, Эстер пыталась прикрыть чем-нибудь полуголое тело.
- Ах, Гарольд, не надо сегодня! Я так устала, - взмолилась она.
Но он подошел, обнял ее, и над ухом у нее прозвучал воркующий, но неумолимый голос:
- Ну, ну, не глупи, моя кошечка! Вовсе ты не устала!
Она с содроганием пыталась оттолкнуть его:
- Ох, пожалуйста, пожалуйста, не надо сегодня!
Но с мучительным отвращением, к которому примешалась разбуженная чувственность, Эстер вынуждена была в эту ночь терпеть ласки Гарольда, который не желал отказываться от своих священных супружеских прав.
IV
Чтобы человеку удавалось то, что он делает, он должен обладать соответствующими способностями. Гарольд и Блентроп оба были умелые соблазнители. Но Блентроп эту способность пускал в ход лишь в сфере человеческих взаимоотношений, обольщая главным образом женщин, а Гарольд пользовался ею только для служения божеству, которому он поклонялся. Он жил в изолированном мирке. "Дело есть дело, а жизнь есть жизнь". Вернее говоря, "дела" составляли для него жизнь, а все остальное шло раз навсегда заведенным порядком. У Гарольда была одна мерка для себя, другая для жены. Притом он вовсе не считал нужным расточать на свое семейство и подчиненных тот драгоценный дар, то умение прельщать и убеждать, которое он пускал в ход во имя Великой Цели. Быть может, его утомляла необходимость быть всегда усиленно любезным с людьми, за деньгами которых он охотился и которые поэтому были хозяевами положения, и он вознаграждал себя за эти усилия, изводя своей требовательностью и сварливостью людей, от которых не ждал никаких материальных выгод. Таков высший закон равновесия.
Конечно, Гарольд не был способен играть главную роль в "уловлении" выгодных клиентов: без хитрого старого сводника Розенграба он был бы довольно беспомощен. Но под руководством этого ловкача он добывал большие деньги.
С удовлетворением констатируя, что преданность Гарольда Истинной Вере хорошо вознаграждалась, мы должны, однако, сказать, что такое фанатическое служение Золотому Тельцу имеет свои неудобства. Так, например, из-за него Гарольд совершенно не понимал чувств Эстер и ничуть не интересовался ее жизнью.
Вообще говоря, собственное невежество никогда не смущало Гарольда - он всегда готов был дать совет жокею, как тренировать лошадей, или поучать художника, как следует писать портреты. Он верил в завет: "Стремитесь войти в Царствие Денежное, а все остальное приложится". Однако те из нас (а таких, конечно, найдется немало), кто готов восхищаться этим великим и праведным мужем, забывают одно: поглощенный своей славной деятельностью, он совершенно не заметил, что Эстер влюбилась в Блентропа. Он ничего не замечал и потом, когда она стала любовницей Блентропа. Люди доброжелательные припишут его слепоту тому, что он очень уж ревностно служил своему Делу, а скептики - тому, что он как раз в это время менял Нэнси на Мод. Нэнси была тоненькая блондинка, а Мод - пышная брюнетка (как видно, господа финансисты ценят оба эти типа красоты).
После своего падения Эстер боялась, что ей будет очень стыдно смотреть в глаза обманутому супругу и их невинному ребенку, но убедилась, что страх этот совершенно напрасен: она испытывала только чувство торжества и удовлетворения. Когда законный брак становится для женщины насилием, измена мужу иногда возвращает ей самоуважение. Почти три месяца Эстер жила в том лихорадочном напряжении всех чувств, какое порождает тайная страсть, когда ее приходится скрывать и удовлетворять только украдкой, в редкие или неподходящие минуты. Счастьем это назвать трудно, но Эстер вся ушла в свою любовь. Самообладание и умение притворяться, которым любовь учит неверных жен, помогали ей удивительно легко обманывать Гарольда. И однажды вечером, месяца через три после первой ее встречи с Блентропом, эти два качества особенно понадобились ей.
В этот вечер Гарольд после целого дня служения своему богу и человечеству вернулся домой злой как никогда. С той минуты, как он вошел, он начал придираться к Эстер и продолжал донимать ее с неослабевающей злобной настойчивостью. Она все переносила терпеливо в сознании, что ее грех стоит такой расплаты. После обычной сцены из-за туфель, не нагретых у камина, недостаточной супружеской нежности Эстер и неподходящего меню обеда Гарольд неожиданно разразился следующей тирадой:
- И это далеко не единственное, в чем ты провинилась передо мной, Эстер. Сегодня я узнал, что доверять тебе нельзя.
У Эстер виновато екнуло сердце, но она спросила совершенно хладнокровно:
- Это почему же?
- Да потому, что ты меня подвела. Я имею в виду лорда Блентропа.
Эстер почувствовала, что краснеет, и мысленно упрекнула себя в отсутствии самообладания. Как Гарольд мог узнать правду? Ну что ж, оставалось только лгать до конца, а если это не поможет, - держать ответ. В худшем случае Гарольд может развестись с ней, а там… разве так уж плохо стать леди Блентроп? И во всем величии своей веры в любимого она сказала спокойно:
- Право, не понимаю, о чем ты толкуешь?
- Вот как? Не понимаешь? - подхватил Гарольд. Он пытался говорить саркастическим тоном, но голос его звучал только обиженно. - Что ж, придется объяснить. Я познакомил тебя с Блентропом для пользы дела, не так ли?
- Да, так ты говорил.
- И велел тебе угождать ему, верно?
- Да. И ты находишь, что я поняла твой наказ слишком буквально?
Тут уж Гарольд на миг опешил. Однако, игнорируя эту загадочную реплику, сердито продолжал:
- А ты, конечно, не постеснялась сорвать самое крупное дело из всех, какие когда-либо плыли мне в руки. Да знаешь ли ты, что я мог заработать на нем тридцать, а то и сорок тысяч фунтов?
- Нет, этого я не знала, - отвечала Эстер с невольной брезгливостью. - Да и откуда я могла знать: ведь ты мне никогда ничего не говоришь.
- А зачем тебе говорить? Что ты можешь понимать в серьезных и важных делах, если даже выполнить самый простой наказ - и то не умеешь? Я мог бы, пожалуй, выжать эти деньги из других, но раз нельзя пустить в ход имя Блентропа, ничего не выйдет. "Член нашего правления лорд Блентроп, майор, кавалер ордена Бани, награжденный также крестом "За военные заслуги" и орденом "За отличную службу", - вот чем мы хотели козырнуть. Это внушало бы людям доверие - все знают о его подвигах под Юлюком. Как раз такой герой войны нам нужен был в правлении, чтобы проводить замечательную послевоенную программу. А ты все испортила.
- Значит, он отказался?
- Отказался ли? Конечно! И мало того - он уехал, чтобы я не мог его достать. Согласился занять какой-то пост в Вест-Индии и… Что это с тобой?
Эстер была смертельно бледна. Борясь с охватившей ее слабостью, она впилась ногтями в ладонь. Гарольд смотрел на нее сердито и с недоумением. Наконец она сказала:
- Ничего. Продолжай. Значит, уехал в Вест-Индию?
- Да. Сегодня утром я получил от него письмо. Пишет, что он вынужден уехать и не может стать членом нашего правления, так как, чтобы надзирать за делом, надо жить в Англии. Этакая чепуха! Кому нужен его "надзор"? Нам было бы еще удобнее пользоваться его именем в то время, как он сидел бы за границей. А теперь он уехал, не дав на это согласия. И во всем виновата ты! Наверное, ты его отшила или чем-нибудь обидела - он даже не кланяется тебе в письме. У меня-то совесть чиста, я его обхаживал как только мог. Господи, сколько времени потратил зря на этого болвана!.. Притворялся, будто мне интересно слушать без конца болтовню о его победах в поло и грязных интрижках с бабами… Ну, опять! Что с тобой делается, скажи на милость?
Эстер быстро встала, но с трудом удержалась на ногах. Колени у нее тряслись, в голове и глазах она ощущала жгучую боль. Она прижала руки к вискам и почувствовала, как под пальцами вздулись и судорожно бьются вены.
- Извини, мне что-то нехорошо, - сказала она жалобно. - Позволь мне уйти и лечь. Мне очень жаль, что я… что я тебя подвела, Гарольд.
Гарольд с удивлением таращил глаза на закрывшуюся за ней дверь. Но гнев был сильнее удивления. Черт возьми, что это еще за фокусы? Ему совсем не нравилась эта внезапная головная боль и уход Эстер. Он намеревался долго и со смаком пилить ее, а потом, как обычно, закончить это примирением и приторными любовными ласками, в которых была немалая доля тайного садизма. И сейчас он гневно размышлял о том, как обидно содержать жену, на которую никогда нельзя положиться. Мало того что эта дура не сумела увлечь Блентропа и придержать его, пока он, Гарольд, не добьется от него подписи: именно сейчас, когда муж нуждается в некотором утешении, она уходит, ссылаясь на головную боль!
Все-таки легкие угрызения совести заставили его подняться наверх и посмотреть, что с Эстер. Она лежала на кровати полураздетая, с мокрым платком на голове. Шторы в спальне были опущены. Гарольд ощупью прошел в темноте через комнату, споткнувшись по дороге о туфли жены, подле которых на полу валялось сброшенное платье, и тяжело плюхнулся на край кровати.
- Ну как, полегче тебе, моя кошечка? Полно, полно, не огорчай своего любимого муженька!
Эстер устало приподняла голову, но тотчас опять уронила ее на подушку, не вымолвив ни слова. Гарольд приложил руку к ее щеке - щека была горячая и мокрая.
- Ты плакала? Отчего?
- Я не плакала - это вода натекла с компресса.
В голове у нее стучали слова: "Его грязные интрижки с бабами". А Гарольд говорил:
- Ну, ну, не так уж ты виновата. Мне тоже следовало поэнергичнее нажать на него, но я боялся показаться назойливым. Понимаешь, я думал: если поиграть с ним подольше в этакое светское дружеское знакомство, то наверняка клюнет. Мне казалось, что он немного в тебя втюрился, и я рассчитывал, что ты его подержишь на привязи, пока дело у меня не выгорит…
Эстер опять расплакалась и в своем безудержном отчаянии невольно уцепилась за Гарольда.
- Истерия! - решительно объявил Гарольд с высоты мужского превосходства. - Чистейшая истерия! Возьми себя в руки, Эстер, и не дури. Плакать следовало бы мне, а не тебе. Подумать только, что я упустил!
Она оттолкнула его так порывисто, что оскорбленный муж чуть не упал с кровати.
- Не говори больше ничего, умоляю тебя! Уйди, ради бога! Ты не знаешь… не знаешь…
- Истерия, - повторил Гарольд уже благодушнее. - Форменная истерия!..
V
Почти год прошел, прежде чем Эстер забыла Блентропа, - слишком тяжек был удар. Когда любовью уязвлена гордость, рана заживает очень медленно. Эстер ее первый роман казался весьма возвышенным, но она это внушала себе не совсем искренне, а Блентроп и вовсе этого не думал. Правда, Эстер толкнула к нему подлинная страсть, но далеко не та великая любовь в духе Мюссе и Шопена, до уровня которой ей хотелось поднять свой роман. Она готова была бежать с Блентропом и считала, что и он так же горячо этого желает. По всей вероятности, ее намеки на это и чье-либо предупреждение насчет рода деятельности ее супруга побудили Блентропа уехать в Вест-Индию, даже не простившись с нею. Он счел всю эту историю за гнусную, хитро расставленную ловушку. Но он был неправ: Гарольд, конечно, заставлял Эстер служить приманкой для его клиентов, однако он предполагал, что они будут только "облизываться" на эту приманку, а проглотить ее не смогут. Сама же Эстер была далека от каких бы то ни было корыстных расчетов и низменных побуждений. И подозрение, что Блентроп приписывал их ей, мучило ее неотвязно. Даже позднее, когда воспоминание о Блентропе давно уже перестало волновать ее сердце, она все еще страдала, говоря себе: "Что он обо мне должен был подумать!" Так сильно в человеке самолюбие - оно просыпается первым и переживает почти все другие чувства.
Совсем по-иному отнесся к этой развязке Гарольд. Его ужасно злило ("удручало", как он выражался) то, что Блентроп от него ускользнул, но он любил повторять общеизвестную, хотя и малоутешительную истину, что слезами горю не поможешь, да деловому человеку и плакать некогда. Через какую-нибудь неделю он уже перестал пилить Эстер за ее "бестактность" и неумение "подыгрывать" мужу. Он был очень занят. Старый Розенграб не давал ему передышки. Время было горячее - разгар "бума" девятнадцатого - двадцатого годов, и старика одолевало беспокойство: он хотел "разгрузиться", сбыть акции, раньше чем наступит кризис. В некоторых случаях они попадали впросак, и положение ухудшалось настолько, что Гарольд имел основания изрекать фразы в духе шекспировского полицейского Клюквы: "Каково нести потери, знает лишь тот, кто пережил это". Но хотя Розенграб усиленно поощрял такие стенания Гарольда на людях (тогда у новоиспеченных богачей было принято плакаться на бедность, изображать разоренных, намекая, что они, мол, вынуждены были продать свои земли, пожалованные еще Вильгельмом Завоевателем, и столовое серебро - дар Карла II одной из их прабабок), фирма делала блестящие дела.
Потом для Гарольда наступил период затишья: старый Розенграб занял выжидательную позицию и никаких "крупных операций" не предпринимал. Но время шло, война, конца которой они ждали, как катастрофы, затягивалась, и фирма снова развила усиленную деятельность, а Гарольд еще энергичнее прежнего занялся "ловлей" клиентов. На затевавшихся с этой целью пиршествах часто присутствовала и Эстер с томным видом трагического безучастия, который отпугивал мужчин. Только спустя год после удара, нанесенного Блентропом, она с равнодушием, быть может и не вполне притворным, уступила настойчивым домоганиям крупного коммерсанта, одного из жрецов того же бога, которому служил Гарольд. Это был хорошо сохранившийся выхоленный джентльмен, большой балагур. После второго романа Эстер стала уже смелее. Да, она была неверна Гарольду, - уйти от этого факта не помогала даже женская логика. Оставаться же верной далекому и явно охладевшему к ней Блентропу было бы нелепо: он не ответил ни на одно из ее писем, полных отчаяния, а позднее и упреков. В конце концов она, вероятно, поняла, что и в Вест-Индии есть женщины… Как бы то ни было, когда пылкие чувства ее нового любовника остыли до холодной почтительности, Эстер стала еще ветренее и неразборчивее. Это был единственный способ мстить за свою безотрадную жизнь. И разве Гарольд не призывал ее постоянно "идти навстречу" выгодным клиентам?
И вот Эстер изощрялась во лжи и ловко обманывала мужа.