В зареве, в гуще пальбы, снова послышалось отчаянное: "Ур-ра-а-а!" И снова впереймы этому многоустому крику застучали длинными очередями немецкие пулемёты.
– Пулемёты установили.
– По всему периметру лупят. От наших окопов отсекают.
– Теперь вряд ли выпустят.
Сзади послышались торопливые шаги и в траншею обвалился Алёхин. Отряхнул полы шинели, пристроил на бруствере рядом с винтовкой Воронцова свою СВТ и сказал:
– Старшина отпустил. Иди, говорит, Алёхин, воюй.
Ещё после первого боя Алёхина отправили в тыл, в Воронки, сопровождать раненых. Там был организован общий для курсантов и десантников пункт сбора раненых. И вот Алёхин вернулся. Значит, раненых уже отправили в Подольск.
Воронцов вздохнул с облегчением. Отделение снова было полным.
С Алёхиным они вместе, в один и тот же день прибыли в Подольское пехотное училище. И сразу же, с самого первого дня, у них завязалась крепкая дружба.
– А чей танк горит, Сань? – спросил Алёхин, блестя воспалёнными глазами и стараясь разглядеть в маслянисто-слюдяной темени хоть что-нибудь.
– Кто его знает… Лейтенант говорит: может быть, провокация.
И тут в траншее заговорили наперебой:
– Да наши это!
– Прорываются! Неужели не понятно?
– Наши. Слышите? Кричат! Немец так разве будет кричать?
– Наши, конечно. Они и германа гробанули.
– Прекратить разговоры, я сказал! Вести наблюдение! Без приказа не стрелять!
Так, на брустверах, они продежурили час или, может, полтора. Боевое охранение, выставленное впереди и окопавшееся с двумя ручными пулемётами за лощиной над дорогой на бугре, тоже молчало, будто его там и не было. Но вскоре из-за речки приполз курсант в одной гимнастёрке и доложил, что бой идёт не дальше чем в полукилометре на поле и в пойме, что, по всей видимости, выходит какая-то наша часть и немцы пытаются её перехватить, бросили в дело танки, бронетранспортёры и миномёты, но стреляют вслепую. Лейтенант Ботвинский выслушал связного и, не задавая вопросов, тут же отправил на доклад к командиру роты. Связной вскоре вернулся. Постоял в траншее, поправил каску, потуже подтянул ремешок под подбородком и как-то отстранённо, будто не о своей участи, сказал:
– Ну, я пошёл. – Перемахнул через бруствер и, припадая к земле, побежал в пойму, в чёрную её бездонную прорву, время от времени рассекаемую вспышками недальнего боя и угловатыми тенями деревьев.
По цепи передали приказ старшего лейтенанта Мамчича: позиций ни в коем случае не оставлять, себя не обнаруживать, вести наблюдение и обо всёх изменениях обстановки немедленно докладывать командирам отделений.
Помкомвзвода Гаврилов понюхал воздух и сказал своему соседу, курсанту Денисенко:
– Возьми-ка, выпей. У меня тут малёхо осталось от вчерашнего. – И протянул в темноту стеклянную трофейную фляжку с остатками шнапса.
Денисенко бережно отвинтил крышку, отпил небольшой глоток и спросил:
– Что, товарищ старший сержант, сейчас начнётся?
– Начнётся, начнётся. Не дрейфь. Да что-то не начинается…
– Это да. Лучше бы уж сразу…
– Учти, Денисенко, в бою всегда всё складывается не в твою пользу, но ты это должен учитывать. Заранее! Ну, чего трясёшься?
– Да я ничего… А чего трясёт, я и сам не знаю.
– Давай дуй до конца. Чтобы не трясло. Сейчас опять за трофеем пойдём. Что-то командиры долго думают-гадают, чья свинья к нам в огород залезла… Эх, побьют ребят на выходе! Жалко.
– Крепкий. – Денисенко закашлялся.
Гаврилов насторожился:
– Ты там смотри не разлей.
– Его, может, разводить надо было?
– Нам разводить некогда, речка далеко. Пей такой, привыкай.
– А говорили, что шнапс у немцев некрепкий.
– Да это не шнапс – самогон. Обыкновенный самогон. Но хороший. Где-нибудь тоже, по случаю, в деревне разжились. Им же тоже выпить хочется. Ничего, Денисенко, когда-нибудь и мы по их деревням на танках прокатимся. И ихней курятины поедим вволю.
За перелеском стали ложиться мины, часто и кучно, словно там нащупали наконец цель и теперь азартно добивали её.
– Ничего не понятно, кто бьёт? Кого?
– Наших добивают, – сказал Гаврилов. – И чего ротный выжидает?
– Наше дело, товарищ старший сержант, приказы исполнять. А приказ был: позиций не покидать.
– А ты умный, Денисенко. Смотри, какой рассудительный ты у меня курсант! А? Но тогда учти и вот что: твои штаны вытряхивать вся рота тоже не должна. Понял? Там таких, как ты, знаешь, сколько?!
– Да я не про это… Я просто… Да я готов хоть сейчас пойти туда и товарищей выручать. Правду говорю, товарищ старший сержант. Но мы ж не можем приказ нарушить.
– Ну, если так, то и я свои слова назад беру. Считай, что я тебе ничего такого обидного не говорил. Допил? Гони сюда флягу.
А произошло в лесу севернее шоссе вот что.
Группа разведчиков из отряда Старчака ещё вечером, когда только-только стемнело, выдвинулась вперёд и затаилась возле Угры в прибрежных зарослях левее моста. Река делала здесь плавную излучину и несколько километров текла вдоль шоссе, огибая северные предместья Юхнова. Своей разведке Старчак поставил задачу: определить местонахождение немцев и их силы. Но дорога молчала. В город же войти разведчики не осмеливались. До поры до времени молчало и село, которое виднелось за мостом на том берегу реки. Село начиналось в пойме, тянулось вдоль Варшавки в сторону леса и терялось там последними дворами. Церковка, огороды, бани внизу. Место это разведчики знали хорошо. Село называлось Палатками. И именно здесь отряд Старчака впервые встретился с наступающей колонной немцев. Произошло это несколько дней назад.
Разведчики пристально и терпеливо наблюдали за Палатками. Под исчерна-зелёными кронами сосен тускло серели крыши домов и хлевов, белели, будто застланные свежими холстами, кладушки берёзовых дров. Сенные копны во дворах. Изредка кто-нибудь из жителей украдкой перебирался от дома к хлеву или к баньке на задах и тут же торопливо возвращался назад. На мосту пусто. Мост ещё не восстановлен после взрыва. Но понтонная переправа внизу наведена. На ней тоже никого, кроме часовых с карабинами. Часовых двое. Ходят по брёвнам, переговариваются между собой. Ведут себя так, как будто до Москвы для них дорога уже свободна. Ещё двое или трое в окопе возле пулемёта. Но где основные силы? Окопались вдоль дороги? Ждут новой атаки? Замерли до утра? Где спрятали технику?
Всего несколько дней назад десантники занимали здесь, по берегу Угры, оборону. Местность знали хорошо. Просидев в кустах ещё некоторое время, они решили разделиться: основная группа осталась на месте продолжать наблюдение за мостом и селом, а две другие ушли вверх и вниз по реке. Ушедшие вверх, в сторону Юхнова, вскоре и наткнулись на переправлявшихся на восточный берег наших бойцов.
Около роты из 113-й стрелковой дивизии и артдивизион с четырьмя уцелевшими "сорокапятками" на конной тяге кинулись к броду. На подручных средствах, на брёвнах, наспех связанных в зыбкие плоты верёвками и брючными ремнями, на снятых с петель дверях они начали свою переправу.
Часовые на понтонном мосту сняли карабины, но стрелять почему-то медлили. Пулемёт дал пару коротких очередей и тоже замолчал. Пули прошли значительно выше, не причинив переправлявшимся никакого вреда. И вскоре стало ясно, что стреляли немцы для острастки, чтобы отступавшие не вздумали сунуться к мосту, на переправу. На бегущих красноармейцев они уже привыкли не обращать особого внимания. Заниматься перехватом бегущих русских не было их задачей. К тому же опыт летних боёв подсказывал, что бегущий противник – уже не противник. Бегущие войска, потерявшие связь со своими штабами и командиров – уже не войска. Такие недолго скитались по лесам и просёлочным дорогам. Съедали последние сухари, допивали последний спирт, раны их начинали гнить, покрываться червями, и, они, уже не веря комиссарам и не слушаясь своих командиров, сами выходили на посты и на дороги с поднятыми руками, с листовками-пропусками в нагрудных карманах. Или бросали винтовки и прятались в деревнях, возле женских юбок. К этому времени в России было уже много вдов. "Не уйдут далеко и эти, – решили на мосту. – Сегодня они ещё с оружием, еще выполняют приказы командиров, еще не бросили свои орудия, к которым наверняка уже нет ни одного заряда. Но завтра или, в крайнем случае, послезавтра передовые сапёрные части или мотоциклетные подразделения первого эшелона перехватят их где-нибудь под Медынью или Малоярославцем. Истощённых, деморализованных, в гнилых бинтах с трупным запахом. А пока пусть бегут, расходуют последние силы. Лишь бы не сунулись к нам на мост".
113-я с боями отходила от самой Десны. Командир дивизии генерал-майор Пресняков отводил свои потрёпанные полки на запасные позиции. Зачастую это были окопы войск Резервного фронта, бежавших или спешно переброшенных на другие участки. Бойцы торопливо поправляли ровики и траншеи, на свой лад приспосабливая их к обороне, огнём стрелкового оружия и ПТО встречали танки и пехоту 57-го моторизованного корпуса генерала Кунтцена. Оборона держалась день-два. Потом её обрабатывали 150-миллиметровые гаубицы и эскадрильи "юнкерсов", танки и мотопехота обходили с флангов, а мотоциклисты оказывались в тылу, на дорогах и бродах, обстреливали из пулемётов обозы, перехватывали одиночные машины, парализуя подвоз. И, чтобы не попасть в окружение, Пресняков отдавал командирам полков приказ на отход. Начинался изнуряющий марш на восток, иногда переходящий в бег, беспорядочный и губительный, при котором, как правило, списочный состав батальонов таял гораздо стремительней, чем во время отражения танковых атак. Мотоциклисты, самокатчики и парашютисты противника оказывались впереди, атаковали на марше и на бродах и буквально истребляли устало бредущие роты. В этих обстоятельствах отступающие бросали тяжелое вооружение, технику и всё то, что обременяло бег. После Десны дивизия оборонялась по фронту Суборово – Дяглево – Желны. Кунтцен ударил в лоб, предполагая, что оборона русских не выдержит и распадётся при первом же соприкосновении с его авангардом. Противотанковые батареи Преснякова сожгли несколько танков, которые яростно атаковали вдоль большака на Суборово и Борок. 113-я была обречена. Она дралась в одиночку, без поддержки танков и авиации. Однако Кунтцен, встретив серьёзное сопротивление, пошёл медленнее и осторожнее. Пресняков, используя принцип эластичной обороны, отошёл к Занозной и там провёл перегруппировку. Сильно потрёпанные полки и артдивизионы были собраны в кулак и расположены на заранее подготовленных позициях. Бойцы углубили окопы. Ждать пришлось недолго. Ещё подходили, подтягивались к новому рубежу оборону дивизии арьергардные отряды и отставшие, а на Варшавке и окрестных параллельных просёлочных дорогах уже появились мотоциклетные группы и танки. 113-я снова приняла бой. Потеряв много людей и техники, дивизия и на этот раз вырвалась из окружения и через несколько дней стала сосредоточиваться у Боровска, заняв участок Можайского УРа. Боровский участок своим левым флангом выходил к сёлам Ильинскому и Юрьевскому. К тому времени там уже окапывались и маскировали свои окопы курсанты подольских училищ. Остатки же арьергардов, наполовину уничтоженных, плутали в лесах вдоль Варшавского шоссе до самой зимы. Другие же вышли сразу, воспользовавшись неразберихой на дорогах – где наступающие немецкие части, где отступающие русские, не понять, – и тем, что к тому времени противник ещё не закрыл коридоры и не создал сплошной линии фронта.
Один из таких отрядов и вышел в эту ночь на позиции передового отряда.
Лошадей через Угру артиллеристы пустили вплавь, а орудия переправили на плотах. На окраине Палаток разобрали баню, связали два плота и благополучно переправили на них всю матчасть и раненых, а также передки со снарядами. Переправу начали ещё с вечера. Немцы наблюдали за артиллеристами с насыпи в бинокли. Дали ещё несколько очередей из пулемёта. Пули стегали по воде и берегам. Расстреляли ленту и затихли. Разведчики помогли артиллеристам выкатить орудия и передки на берег и повели по лесной дороге на восток параллельно шоссе. Прошли несколько километров и неожиданно напоролись на немецкий заслон. Разойтись было уже невозможно. С ходу атаковали. Немцы, накануне пережившие хорошо организованную контратаку курсантов и десантников, тут же ответили огнём. Завязался бой. Артиллеристы развернули орудия, дали залп, по нескольку выстрелов на ствол. Загорелся танк, перекрывавший дорогу. Образовалась брешь, занятая только пехотой, и атакующие устремились в неё. Немцы тоже не дрогнули, и дело дошло до рукопашной, в результате которой прорывающиеся из окружения буквально раскромсали штыками, прикладами и сапёрными лопатками тонкую цепочку заслона. Многих в той схватке потеряли, но всё же пробились и вскоре вышли на позиции второго курсантского взвода.
Полуротой уцелевших бойцов командовал коренастый старшина, похожий на председателя колхоза, в котором дела шли из рук вон плохо, да вдруг земля и уродила… Старшина радовался, что таки вывел людей, не погубил доверившихся ему бойцов и вытащил из-под огня раненых. Матерился, деловито устраиваясь на новом месте, то и дело окликал какого-то Близнюка:
– Близнюк! Артиллеристов позови! Скажи, Кондратий Герасимович зовёт.
– А где их искать? – ворчал в ответ измученный усталостью и недосыпанием боец небольшого роста в обгорелой шинели не по росту.
– Ищи, ищи, Близнюк! – шумел повсюду старшина.
Артдивизион, в котором было несколько офицеров, тоже подчинялся этому старшине, радостно суетившемуся среди своих бойцов и повозок чудом вырванного из окружения обоза.
– Близнюк, ёптать, куда ты задевал мой сидор?
Вещмешок старшины вскоре обнаружился едва ли не на нём самом. Весь обоз, и даже легкораненые, дружно смеялись. Смеялся и сам старшина. И тут же, чтобы прервать это внезапно образовавшееся во вверенном ему подразделении легкомыслие, распорядился осмотреть раненых и по необходимости сделать перевязки особо нуждающимся.
– Близнюк, как там лейтенант?
– Да что лейтенант… – как-то обречённо-нехотя ответил Близнюк и отвернулся.
– Ты мне, Близнюк, смотри… На меня, говорю, смотри. Смело, как в прицел. Понял? За лейтенанта мне, ёптать, головой… Понятно?
– Понятно. Чего ж не понять. Только что ж я… Я не хвершал. – В голосе Близнюка та же обречённость и усталость, что и минуту назад.
Лейтенант, командир роты, лежал на повозке, на еловых лапках. Лапок под низ настелили толстым слоем, чтобы не так сильно трясло в дороге. Глазами, полными страдания и боли, он неподвижно смотрел прямо перед собой. Глаза его были раскрыты широко, и в них горел уже нездешний огонь. Как будто лейтенант уже видел того, кого хотел увидеть теперь и от кого, единственного, ждал избавления от всех своих страданий. Лейтенант был примерно одних лет с Воронцовым. Видимо, только что из училища. Гимнастёрка новенькая, ни разу не стиранная. Лоб бледный, в горячечной испарине. Впалые щёки обмётаны реденькой недельной щетиной, которая уже начала формироваться в юношескую бородку. Такие лица Воронцов видел на репродукциях с картин дореволюционных художников, изображавших молодых монахов и монастырских послушников. Под голову бережно, видать, рукою Близнюка, подоткнут сложенный подушкой ватник.
– Куда его? – спросил Воронцов пожилого бойца с санитарной сумкой; санитар хлопотал возле повозки, и в глазах у него стояла та же растерянность, что и у Близнюка.
– В грудь. В руку. Ноги тоже перебиты. Всюду, товарищ лейтенант, – ответил санитар, всматриваясь в ладную форму и необычные петлицы подошедшего к повозке курсанта.
– Тяжело.
– Ой, тяжёлый. Думали, не довезём. А вот – довезли. Когда снаряды стали рваться, конь понёс. Как мы не опрокинулись? Ох, летели! Ох, летели! Многих там ещё, за рекой, побросали, – вдруг торопливо, с придыханием заговорил пожилой санитар. Он затравленно оглядывался то по сторонам, то на неподвижно лежащего лейтенанта, будто боялся, что тот, очнувшись от своих страданий, услышит его и не одобрит. – Ранетых-то ой-ёй-ёй!.. Едем, гоним коней, а они за телегу да за колёса руками хватают, плачут: "Братцы, возьмите нас! Братцы, куда же вы!" А им – по рукам! Лошадей – в кнутья! Немец-то уже вот он, моторами ревет. Куда их, всех-то, возьмёшь? Ох, Матерь Божья, Царица Небесная! Повидали мы там горя. И греха много на душу приняли. А и сами-то насилу ноги унесли. Коней гоним, а они: "Братцы, не оставляйте на погибель! Куда ж вы нас оставляете! Милые, заберите!" Веришь, нет, товарищ лейтенант, так и гудёт в голове ихний крик. Как всё одно контузия. После первой контузии у меня так-то было. Чуть что, бывало, – в слёзы. Хвершал сказал, что, дескать, что-то в нервах потревожено. Не приведи господи под ихние тяжёлые снаряды попасть. Кладут точно. Из окопов так и вышвыривает всё живое. Как всё одно птенцов из гнезда… Слава богу, позади теперь…
"Да, они побывали в таком пекле, о котором мы только слышали, – подумал Воронцов. – Позади… Здесь тоже не тыл. Уже не тыл. Сколько народу бежит. И все с оружием. С пушками. С пулемётами. Что же это такое?"
– А вы что же, санитар?