Рурико даже не поняла, откуда идёт звук. Она подняла полные слёз глаза и огляделась по сторонам. Такао окликнул её ещё раз, - и только тут она увидела его, на веранде главного дома.
- Братец! - звонко и радостно крикнула Рурико. Девушка улыбнулась, хотя глаза её ещё были полны слёз, - и прозрачная вуаль окутывавшей её печали, легко соскользнула с юного тела.
- Я слышал, матушке хуже… Скверно. Ты когда пришла из больницы?
- Только что. Мама просит, чтобы дедушка к ней пришёл… Я хотела позвонить из больницы, но она непременно хотела, чтобы я сама его попросила…
- Вот как… И что он сказал? Он идёт прямо сейчас?
- Нет, сначала он пообедает, потом доктор Акияма сделает ему укол от невралгии. Он велел мне остаться сегодня здесь.
- Я тоже пойду с ним. Я хотел пойти ещё засветло, но нужно было просмотреть кое-какие конспекты. Мне их друг одолжил, он завтра домой уезжает, в деревню… - легко солгал Такао. Он смотрел на Рурико сверху вниз. Светлая, почти прозрачная кожа, словно не ощущающая жары, густые тёмные пряди волос, струящиеся вдоль тонкой шейки… - Я сейчас спущусь к тебе.
- Нет, лучше я к тебе поднимусь! У тебя там, наверно, прохладно? - Рурико сверкнула улыбкой и упорхнула, скрывшись за искусственной горкой. Такао опустился в кресло. На его худом лице играла скорбная улыбка. И тут же послышался звук лёгких шагов по лестнице. Ещё мгновение - и из-за угла веранды, огибавшей флигель, появилась сама Рурико.
- О-о, как здесь хорошо… Я так и знала! Какой ветерок приятный! - Болтая, Рурико подошла к Такао и преспокойно уселась на пол, прямо у ног Такао. Мать Рурико, Мия, своей изысканной обольстительностью напоминала гейшу. Дочь явно пошла в свою мать: в прекрасных глазах под изумительными бровями, в округлых щеках, скрывавших чёткую линию резко очерченных скул, в прямых плечах, немного коротковатом торсе и крепких ягодицах таилось столько откровенного, дерзкого, вызывающего очарования, что можно было подумать, что Рурико - это юная гейша, только изображающая из себя девушку из приличной семьи. Рядом с другими девушками Рурико поражала обаянием женственности и казалась Такао редкостным хрупким цветком.
- Братец, когда ты последний раз видел маму?
- Дай подумать… Я приезжал домой в апреле, во время каникул, значит… месяца четыре назад, а то и больше. Она тогда выглядела вполне здоровой.
- Да. А потом как-то утром её затошнило. Ты же знаешь, мама всегда плохо переносит беременность. Никто не подумал, что она серьёзно больна. - Тут Рурико снова загрустила и всхлипнула. - Пойдёшь к ней сегодня - сам увидишь. Ты просто поразишься. Она была такая пухленькая, а теперь совсем исхудала, просто вся высохла. И такая бледная… Очень красивая, но это так ужасно! И совсем не может говорить - голоса нет. Но к ней нельзя наклоняться, чтобы лучше расслышать - можно подхватить заразу. Так бабушка говорит, да и все остальные тоже.
- Да… Болезнь есть болезнь. - Такао нахмурился, брезгливо скривив губы. - Неужели она так похудела?
- Да. Просто половина от неё осталась.
Когда Мие было едва за двадцать, она была так тонка и изящна, что Юкитомо сравнивал Мию, к её вящему восторгу, с серебристой форелькой. Но Мия любила выпить, и каждый вечер на пару с мужем поглощала огромное количество пива и сакэ. После рождения четвёртого ребёнка, Ёсихико, она начала прибавлять в весе пока не растолстела до такой степени, что, глядя на неё, люди невольно задавались вопросом: где в этом теле скрываются кости? Её белая кожа лоснилась, как дамасская ткань, как сатин, пухлые щёки дрожали, точно желе. Митимаса доводил её до исступления своими издёвками, дразня белой свиньёй и гусыней. Только Юкитомо мог утешить Мию и утолить её ненасытную похоть. Он утверждал, что в Китае женщины с таким мягким и жирным телом считались идеалом чувственности, и что когда он держит её в объятиях, то забывает про возраст и воспаряет в неземное блаженство.
Разумеется, ни Такао, ни Рурико не догадывались об отношениях, связывавших маму и дедушку. Дедушка возил Рурико в театры и магазины, где покупал ей всё, что душе угодно, и потому она обожала деда, в отличие от родного отца, вечно брюзгливого и сварливого. К тому же дед был всесильным. Почти таким же всесильным был братец Такао.
Хотя и мать, и отец считали Такао нелюдимым и относились к нему с долей презрительной неприязни, его суровая молчаливость, его капризное лицо странным образом влекли к себе Рурико. Она любила Такао куда сильнее, чем родных братьев, например, приветливого и ласкового Кадзуя. Но Такао так редко заговаривал с ней, так скупо улыбался, что Рурико решила - братец не любит её. Потому она робела в его присутствии.
- Врачи говорят, что мамочка не поправится… Все так считают. А я не верю! Братец… Ты никогда не видел свою родную маму?
- Нет, не видел. Она ведь умерла при родах. Мне дала жизнь, а сама умерла!
- Значит, тебе повезло. Это лучше, чем смотреть, как умирает мама, когда ты уже взрослая и всё понимаешь.
- Кто может сказать, что лучше - что хуже…
- Но… - Рурико подняла глаза на Такао, собираясь что-то ему возразить, как вдруг чёрная тень стремительно скользнула перед её лицом, заслонив Такао.
Рурико взвизгнула.
- Это они! Опять эти жуткие бабочки! - Рурико отчаянно размахивала веером с длинной лакированной ручкой, который держала в руках.
Пара огромных чёрных бабочек "кавалер ксут" кружилась по комнате.
- Те самые, что летали вокруг тебя на лужайке, да?
- Да, да! Это они! Они преследовали меня, с самого начала, как только я вышла в сад! Они… Они ужасны… Это, наверное, духи зла! Злые духи в чёрном, они сулят мне несчастье!
Такао сухо рассмеялся.
- Смотри, смотри! Они возвращаются!.. Да поймай же их, братец!
- Как я могу их поймать? Они слишком быстро летают. - Такао выхватил из рук Рурико веер и попытался сбить пролетавшую бабочку. Однако та метнулась вниз, почти коснувшись пола, и снова взлетела - прямо в лицо Рурико.
- А-а! Мне страшно! Братец… - С пронзительным воплем Рурико, словно маленькая, прижалась лицом к груди Такао. Волосы волнами рассыпались по её плечам, дрожавшим мелкой дрожью. От тела Рурико исходил благоуханный аромат, и Такао, забыв обо всём, обнял эти хрупкие плечи. Казалось, малейшее усилие, - и он сомнёт, раздавит их…
Ярко-синяя лента в волосах Рурико, прижавшейся к груди Такао - вот что увидела Томо, подъезжавшая к усадьбе на рикше.
Томо ездила навестить умиравшую Мию и выяснить, как обстоят дела. Ей сказали, что в ближайшие два дня ухудшения не предвидится, и Томо решила вернуться домой. Мия просила, чтобы к ней приехал сам Юкитомо, значит, она хочет что-то сказать ему на прощание лично. Будет бестактно мешать их свиданию, и, препоручив Мию заботам её родни, Томо отправилась в Готэнъяму.
Солнце нещадно палило. Томо рассеянно покачивалась в коляске рикши. Она даже немного вздремнула, - как вдруг очнулась от женского крика. Кокетливого, даже немного чувственного. Кричала молодая женщина. После долгих лет замужества Томо научилась понимать, в каких ситуациях женщина издаёт подобные крики. Томо огляделась. Рикша бежал по дороге, вившейся вокруг пологого холма, а значит, они уже въехали в ворота усадьбы. По обеим сторонам дороги зеленели густые заросли, над которыми возвышались, как огромные зонтики, кроны сосен. Горькая усмешка скользнула по её губам. Юкитомо уже вошёл в такой возраст, когда мужчина не в силах заставить женщину так кричать. Может, ей просто приснилось? Значит, она дошла до того, что даже во сне видит любовные сцены? Томо вздрогнула от отвращения к самой себе.
Неужели она никогда не выберется из пучины плотских желаний? Она зажмурилась, потом широко раскрыла глаза и посмотрела вверх, на веранду второго этажа, где помещалась комната Такао. Интересно, что он сейчас делает? Как всегда, читает с привычным угрюмо-усталым выражением лица или прилёг вздремнуть? В его комнате не бывает москитов… Однако при мысли о том, что во сне Такао могут искусать, Томо встревожилась, будто Такао был малым ребёнком.
Сначала ей бросилась в глаза коротко стриженная голова Такао, стоявшего на веранде, и ворот его лёгкого, в крапинку, кимоно. Чуть пониже его лица торчали концы ярко-синей ленты, словно забавные уши. Именно эту ленту Томо видела совсем недавно, в больничном коридоре на голове у бежавшей Рурико. В этом не было никакого сомнения. Густые распущенные волосы Рурико волнами накрывали грудь Такао. Длинные пальцы Такао с выступающими костяшками суставов легонько постукивали по спине девушки, словно по клавишам пианино.
От этого зрелища Томо невольно привстала в коляске рикши. Её вспотевшее от жары тело вдруг охватил леденящий холод. Томо затрясло, как в лихорадке.
- Ничего ещё не случилось… Не может быть… - бормотала Томо, словно в бреду.
Но почему же "не может быть"? В конце концов, Рурико - достойная дочь своей матери. Этой бесстыжей Мии…
Узнав о том, что Мия смертельно больна, Томо заставить себя подавить привычную ненависть и презрение к этой женщине. Конечно, слабоумный Митимаса никуда не годился как муж. Но всё равно Мие не было оправданий. Она пошла на поводу у похотливого Юкитомо и стала жить в своё удовольствие на положении любимой наложницы. Всё было бы ничего, если бы Мия изначально продавала себя мужчинам. Но она вошла в дом Сиракава невинной девушкой. И такая распущенность делала её в глазах Томо совершенно безнравственным существом - хуже дворовой кошки. Впрочем, что до безнравственности, то тут Юкитомо нисколько не уступал любовнице, однако Томо с её старомодным моральным кодексом судила мужчин исключительно по их поведению в обществе, в то время как к женщине предъявлялись иные требования. Женщина должна быть добродетельной и блюсти свою репутацию. И по этим меркам поведение Мии было куда отвратительнее, чем распутство Юкитомо. Мия уже родила Митимасе семерых детей - Кадзуя, Рурико, Томоя, Ёсихико, Намико, Томико и Кацуми. Злые языки утверждали, что четвёртый сын - Ёсихико - родился от Юкитомо. Томо с холодной усмешкой наблюдала за Юкитомо, буквально трясшимся над этим ребёнком. Вот уже несколько десятилетий Томо считала Юкитомо бесплодным. Благодаря этому обстоятельству в семье никогда не возникало проблем хотя бы с наследством. Неужели он действительно верит в то, что на старости лет, когда ему перевалило за шестьдесят, Мия могла забеременеть от него? Выходит, мужчины - законченные глупцы, которых любая женщина запросто обведёт вокруг пальца. Но с другой стороны… Последнее время Юкитомо совсем отдалился от Суги и был поглощён одной Мией, так что мысль об общем ребёнке, возможно, тешила его и превращала тайную связь в нечто большее, нечто жизненно важное…
Именно потому Юкитомо забрал Ёсихико, учившегося в начальной школе, из родительского дома в усадьбу - дескать, ему одиноко, когда Такао живёт в своём общежитии. Томо становилось жутко при мысли, что когда-нибудь из-за этого малыша в их семействе грянет скандал с наследством, и в этом плане скорбное обстоятельство преждевременной смерти Мии было лишь в интересах Такао.
Юкитомо жил, как хотел, и делал то, что хотел. Наверное, он мог бы вернуть из-за горизонта уходящее солнце… Однако вырвать Мию из лап смерти было не в его силах. Он менял докторов и больницы, передавая Мию из одних рук в другие, бился изо всех сил, но всё было тщетно. Иногда Томо приходила в голову мысль, что такой ужасный конец ниспослан Мие самими Небесами.
Хотя Мия, чувствуя себя в безопасности под крылом обожавшего её Юкитомо, частенько выказывала пренебрежение к Томо, Томо не могла торжествовать, видя, как умирает, корчась в агонии, человеческое существо. Подобная жестокость была противна её натуре. Чем ближе подходила Мия к последней черте, тем больше сострадания испытывала Томо к её невежеству, и частенько сидела, обняв Мию, как будто то была её родная дочь. Возможно именно потому Мия, которая ослабела и стала худенькой, почти бесплотной, судорожно сжимала руку Томо и шептала:
- Простите меня, матушка… Я доставляю вам столько хлопот…
В её словах Томо слышала невысказанную мольбу о прощении - за все страдания, что причинила ей Мия. Просто Мия не умела выразить это иначе. И всякий раз Томо низко склоняла голову - в знак прощения.
Неужели судьбе угодно, чтобы Рурико сыграла такую же роль и соблазнила Такао? Томо прогнала прочь эту нелепую мысль, однако крик, что она услышала на подъезде к усадьбе, волна чёрных волос, накрывшая грудь Такао, - всё это вселило в Томо предчувствие страшной беды. В жилах Такао течёт кровь Юкитомо. Рурико - дочь Мин. Чем обернётся бесстыдство и страсть переходить недозволенные границы, присущие мужчинам дома Сиракава, и развратная чувственность Рурико, унаследованная от Мии?
- Рурико, ты заходила в комнату Такао? На днях? - как бы невзначай поинтересовалась Томо за ужином. В тот вечер в гостиной собрались Юкитомо, Такао, Рурико, Ёсихико и Суга.
- Да. Я очень испугалась. - Рурико метнула взгляд на Такао поверх чашки с рисом, которую держала в руке.
- Чего же ты испугалась? - спросил Юкитомо, сидевший во главе стола.
- Чёрных бабочек… Они преследовали меня! Их было две! Две бабочки!
- О-о… Чёрные бабочки?.. - Суга, большая любительница страшных историй, сдвинула брови и распахнула глаза. - Преследовали… В каком смысле - преследовали?
- Ну-у… сначала они летали за мной на лужайке, у искусственной горки. Я всё пыталась их отогнать, но они не отставали. Потом я увидела на втором этаже братца и поднялась к нему… А эти бабочки прилетели за мной прямо туда!
- Во флигель? Так далеко?
- Вы бы слышали, как она закричала! У меня просто мурашки по спине побежали… - прокомментировал Такао.
- Но мне действительно было страшно! Братец попытался сбить их веером, и тогда они бросились мне прямо в лицо!
- Может, ты их приворожила? Рурико-сан чересчур красивая… - совершенно серьёзно заметила Суга, подкладывая Юкитомо в чашку новую порцию риса.
- Да нет… Думаю, это были вестники смерти. Знак, что мамочка умирает… Правда, я сразу же позвонила в больницу, но мне сказали, что всё по-прежнему. - Рурико бросила многозначительный взгляд на окружающих.
Юная девушка, обожающая загадки… В её глазах был только восторг - и ни тени вины, так что Томо, пристально наблюдавшая за выражением Рурико, почувствовала с облегчением, как её постепенно покидает чудовищный страх.
В свете электрической лампочки, подвешенной под белым потолком больничного коридора, плясали огромные мотыльки, трепеща жёлтыми крылышками. Несколько бабочек, устав от бесконечного танца, неподвижно застыли на стеклянной двери, так и не сложив крылья. Ветерок совсем стих, и в жаркой ночной духоте середины лета едкий запах карболки ощущался ещё острее. Юкитомо, в дымчатых очках и лёгком летнем хаори поверх кимоно, стремительно шёл по больничному коридору, стараясь держать прямо горбящуюся спину. В левом бедре сверлила острая боль ущемлённого нерва, однако ещё острей и мучительней была боль в душе. Для Сиракавы была непереносима мысль, что он теряет Мию. Ноги отказывались нести его к её смертному одру.
Пока ещё была жива надежда, он заставлял себя истово верить в чудо, в то, что медицина вернёт жизнь в распутное тело Мии. Но теперь все надежды угасли, и очарование тайны, связывавшей Мию и Юкитомо уже много лет, истаяло вместе с ними. В ушах Юкитомо звучал сухой, безжизненный смех. За всю свою жизнь Юкитомо не испытал уважения ни к одной женщине, разве что к матери. Но он был воспитан в духе конфуцианской морали и понимал, что любовные отношения с женой сына - это прелюбодейство. И всё же сумел убедить себя в своей правоте. Митимаса - неполноценный, никчёмный урод, влачащий бессмысленное существование, и роскошь есть, одеваться и иметь красавицу-жену дарована ему лишь потому, что Митимасе выпало счастье быть сыном Юкимото. Незаслуженное счастье… Его сын слишком глуп, чтобы оценить по достоинству прелести собственной супруги, он даже не способен на любовь. Он просто спал с ней и делал детей. Без Юкитомо Мия вряд ли бы пробыла почти двадцать лет женой Митимасы. Да, она могла развестись, но её жизнь вряд ли сложилась бы удачней, чем в доме у свёкра… Юкитомо с лихвой возместил ей всё, что недодал муж - и в страсти, и в привязанности. Он сумел пробудить в ней чувственность, редкую даже для проститутки.
Неужели Мия будет каяться перед смертью? Нет, ни за что! Она должна умереть как жила - порочной и распутной, чтоб Юкитомо навеки остался во власти её запахов и прикосновений. Всю эту неделю он намеренно избегал случая остаться с Мией наедине, смутно страшась последнего взгляда меркнущих глаз.
Перед дверью в палату на полу и на стульях сидели родственники Мии. Они вяло обмахивались веерами. От жары и изнеможения ни у кого не было сил говорить. Все дети на ночь ушли домой.
- А где Митимаса? - спросил Юкитомо, обводя взглядом привставших поприветствовать его мать, братьев и сестёр Мии.
- Господина сегодня нет здесь, - ответил его работник Томосити, дежуривший в палате день и ночь. Юкитомо, испытывая тайное облегчение, обвёл окружающих гневным взглядом и не сказал ничего. Чтобы разрядить обстановку, Томосити добавил:
- Он так устал… ему нужно немного отдохнуть.
На самом деле Митимаса отправился вовсе не домой, а в кинотеатр - смотреть очередную серию американского фильма. Ему было под пятьдесят, однако кино и театр по-прежнему оставались его излюбленным развлечением, и даже смерть жены не могла помешать ему жить в своё удовольствие.
Утром Мие стало так плохо, что все решили - эту ночь она не переживёт, однако главный врач, осмотрев её, сказал, что ближайшие день-два резкого ухудшения не предвидится. Сию информацию Юкитомо почерпнул из сбивчивых рассказов родственников. Во время разговора мать Мии вдруг заметила Такао, стоявшего за спиной у деда, и елейно пропела:
- О-о, да это Такао-сан! Как вы выросли, возмужали! Я даже и не узнала…
Все эти люди, изображающие скорбь и вымучивающие слёзы, похожи на скверных актёров, подумал Такао.
- Она сейчас спит? - спросил Юкитомо.
- Нет. Она так давно не видела Такао-сан… Очень обрадуется, - ответила мать Мии и провела Юкитомо с Такао в палату с белыми стенами и двумя окнами. Высокая железная кровать была застелена шёлковым бельём. Тело страшно исхудавшей Мии едва угадывалось под сбившейся простынёй.
В ногах и у изголовья сидели медсестры в белых платьях с глухими воротничками. Они тихонько обмахивали больную круглыми бумажными веерами.
- Мия… Посмотри, кто к тебе пришёл! Это же Такао… - сказал Юкитомо, усаживаясь у кровати. Распахнув ворот кимоно, он принялся обмахиваться веером. Голос у него был по-прежнему молодой и бодрый.