Никто из окружающих даже не понимал, сколько страданий принесла Томо чёрствость и грубость сына. Каким бы деспотом и тираном ни был её супруг, у Юкитомо хватало ума и здравого смысла понять, что его жизнь зависит от мнения света. Хотя бы за это его можно было уважать как мужчину. Но для Митимасы не существовало ни этических норм поведения, ни любви - ничего из того, что составляло основу всей жизни Томо. Митимаса был хамоват, он унижал окружающих, а уж к жене не испытывал даже подобия нежных чувств. Им двигала только похоть. Вряд ли Мия смогла бы выдержать столько лет в этом доме, не свались на неё нечаянное счастье любви свёкра.
Когда Томо узнала о связи невестки и мужа, она испытала глубокое презрение. Томо была воспитана в строгих правилах самурайской морали, и для неё Мия являлась бесстыжей распутницей, предававшейся пороку с недостойным упоением. Помимо Суги и Юми у Юкитомо было немало любовниц, так что Томо уже привыкла к жившей в её душе безысходной тоске, однако адюльтер с Мией привёл её просто в смятение.
Томо почувствовала, что её загнали в угол. Теперь её больше заботила не собственная судьба, а благополучие её бесценного Такао. Она даже представить не могла, что будет любить внука такой неистовой любовью. Жалость к сироте со временем переросла в слепое обожание. Какое это имело значение, что он - сын ненормального Митимасы. Узы крови ещё сильнее привязывали Томо к внуку. С собственными детьми Томо всегда была холодна и строга, но Такао любила безграничной любовью. Из-за этой любви Томо переменила своё отношение не только к сыну, но даже к Мие и Суге. Суга, цветок, сорванный нераспустившимся… Мия, которую отвращение к мужу толкнуло в объятия Юкитомо… Обе они заслуживали жалости, а не ненависти. И этих женщин погубили её собственный муж и её родной сын! Да, человек совершенно бессилен перед неотвратимой кармой… Всё это напомнило Томо страдания благочестивой Вайдэи. И молитва "Наму Амида Буцу!" невольно срывалась с её губ. Слепая, всепоглощающая любовь к Такао пугала её, отвратительная трясина связей между мужем, сыном, любовницей и невесткой засасывала всё сильнее. Но не по своей воле Томо несла это бремя, и не дано ей было избавиться от него…
Последнее время у Томо прибавилась ещё одна забота. Однажды она зашла в дом на Цунамати. Мия, сильно располневшая после последних родов, легкомысленно болтала о всяких пустяках. Засовывая в ротик Намико - пятому ребёнку - блестящую соску, она заметила:
- А что, наша Суга-сан собралась замуж? Вы слышали?
- Глупости какие! Кто это тебе сказал? - Голос Томо даже не дрогнул. Она невозмутимо выбила о край жаровни свою короткую трубку, однако сердце у неё так и ёкнуло.
- Папочка говорит: "Наша Суга увлеклась этим парнем, Конно. Он, правда, моложе её, но всё это пустяки. Вот закончит он колледж, надо будет их поженить. Пожалуй, открою для них аптеку…"
- Неужели прямо так и сказал? Шутил, наверное… Да Конно лет на десять моложе Суги! - Томо деланно рассмеялась. Мия тоже залилась смехом, сощурив глаза, словно услышала что-то невероятно смешное.
- В общем-то, да… Но разве возраст имеет значение, если люди любят друг друга? И всё же отец будет очень переживать. Потерять Сугу после стольких лет… - безучастно бросила Мия, словно ей самой нечего было скрывать.
- Думаю, ты права. Это будет тяжко, - если не для отца, то, во всяком случае, для меня. Поздно брать в дом ещё одну женщину, и… Впрочем, я думаю, Суга просто опекает Конно. Ничего такого между ними нет, - отрезала Томо и вышла. Однако с того момента принялась бдительно следить за Сугой и Конно, пытаясь понять, связывают ли их любовные отношения.
За долгие годы семейной жизни, наблюдая за интрижками Юкитомо, Томо научилась интуитивно угадывать едва уловимые признаки физической близости между мужчиной и женщиной. Даже в толпе она мгновенно и безошибочно угадывала тайных любовников - каким-то шестым чувством, по выражению глаз, когда они украдкой обменивались взглядами. Но пока ничто не свидетельствовало о том, что между Сугой и Конно существует подобная связь. Суга во всём поддерживала Конно, заступалась за него. Однако в присутствии Юкитомо не выказывала смущения, а он, казалось, даже радовался дружбе молодых людей.
И тут Конно получил письмо от родителей. Они сообщали, что хотят приехать осмотреть Токио. Конно показал письмо Суге, та передала его Юкитомо, и Юкитомо тотчас же предложил пригласить мать и отца Конно погостить в усадьбе Сиракава. Конно категорически воспротивился:
- Они простые люди, провинциалы, мне будет стыдно, если прислуга начнёт потешаться над ними…
Юкитомо даже вспылил и потребовал, чтобы Конно передал им его приглашение.
- Когда они будут осматривать Токио, пусть их сопровождает Суга, - велел он. - Если с ними будет таскаться Конно, да ещё в своё рабочее время, старикам будет неловко.
Юкитомо достал из ящика крупную сумму денег и подал их Суге. Та непривычно воодушевилась.
- Замечательная идея! Раз уж они едут так издалека, путь у них останутся яркие впечатления. А то ограничатся, как все путешественники, двенадцатиярусной пагодой в Асакусе и мостом Нидзюбаси… Скоро на реке Сумиде как раз будут летние фейерверки… может в тот вечер мне отвести их к Кусуми-сан, чтобы они полюбовались зрелищем из её дома?
Томо отметила про себя, что вряд ли стоит делать столько шума из приезда родственников какой-то прислуги, но она промолчала. Открывать рот в такие моменты - только навлекать на себя раздражение мужа.
В итоге родителям Конно показали не только фейерверки на Сумиде, но и представление на праздник О-Бон, даже свозили на остров Эносиму и в Камакуру. Суга всюду сопровождала стариков, будто и в самом деле собралась замуж за Конно. Волосы она укладывала в девичий пучок, пышно взбив их на лбу, и наряжалась в тонкие летние кимоно из жатого крепа "акаси" в вертикальную полоску, подчёркивавшие её знаменитую белоснежную кожу. Юкитомо это, похоже, нисколько не портило настроения. Напротив, всякий раз после их возвращения он в подробностях расспрашивал о впечатлениях. Словом, всё было совсем не так, как много лет назад, когда даже короткий разговор Суги с посторонним мужчиной вызывал у него приступ бешенства. Неужели он так постарел, что спокойно смотрит на то, как Су-га любезничает с молодым, совершенно ничтожным парнем? Или ему действительно хочется сплавить Сугу подальше - когда у него появилась Мия?
Томо так и не смогла до конца уяснить, что происходит. Она не понимала ни истинных намерений Юкитомо, ни подлинных чувств Суги. Ей захотелось предостеречь Сугу от опрометчивых поступков, но та была слишком возбуждена в последнее время, и даже когда впадала в привычную для неё апатию, любое упоминание о Конно вызывало такую неожиданную реакцию, что Томо решила занять позицию стороннего наблюдателя. Пусть всё идёт как идёт.
Неужели к Суге, которой давно перевалило за тридцать, пришла запоздалая любовь? Тогда она явно ошиблась с избранником. Конно - ничтожество, он не блещет талантами, и увлечение не доведёт её до добра. Томо мучила совесть: она не имеет права позволить Суге наделать глупостей! Ей невольно вспомнилась покойная мать Суги…
И вот однажды, когда Суга ушла за покупками, Томо вызвала Конно и невзначай спросила, намеревается ли он жениться на Суге. Конно даже в лице изменился.
- Я и в уме не держу… Да Суга-сан на десять лет старше! И потом, она не такая крепкая, чтобы быть хорошей женой. Я хочу детишек и внуков… Мне не нужна бесплодная женщина. Увольте! - Конно скривил губы в лицемерной улыбке. По его тону было понятно, что он страшно напуган. Ещё бы, его внимание к Суге вылилось вдруг в такую историю!
- Вот как… Ну и прекрасно. Вам лучше думать о собственном будущем. Если между вами и Су-гой что-то и было, следует положить конец этой связи, хотя это очень непросто для вас обоих. Хозяин пока смотрит на всё сквозь пальцы, даже настроен вполне благодушно, но… С некоторыми вещами он мириться не будет. Знаете, временами он весьма беспощаден…
Томо в упор посмотрела на Конно. Она даже не обмолвилась про тайные планы Сиракавы, о которых проболталась Мия. Выяснив, что Конно отнюдь не питает нежных чувств к Суге, Томо решила пойти ва-банк. Как она и думала, это сработало превосходно: под её пристальным взглядом Конно побелел, как бумага, и лицо его уродливо исказилось.
С того дня Конно стал явственно отдаляться от Сути. О разговоре с Томо он не сказал ей ни слова, хотя следовало ожидать, что уж Суге-то он поведает об этом первой.
Возможно, Конно отреагировал бы иначе, допусти его Суга ближе. Со стороны отношения между ними казались почти фривольными, на самом же деле всё обстояло не так. Наедине с Конно Суга держалась подчёркнуто холодно и словно отталкивала его от себя. Конно за годы жизни в дешёвых пансионах привык иметь дело с женщинами старше себя и поражался пассивности Суги. Она ясно давала понять, что с ней нельзя переходить границу, что малейшие попытки к сближению получат отпор. Конно так и не понял, что во взрослой Суге по-прежнему живёт подросток, маленькая девочка. И чем больше Суга позволяла себе на людях, тем больше замыкалась наедине, чем приводила Конно в полное замешательство.
Наступила осень, и Суга слегла с очередным обострением геморроя. Конно даже не потрудился навестить больную. Что касается Юкитомо, выросшего в самурайской семье, то он с молоком матери впитал презрение к человеческим слабостям. Даже в лучшие годы он не подходил к Суге, когда та болела. Лёжа в постели, Суга слышала, как Юкитомо бранит окружающих. Он был вне себя от того, что с болезнью Суги лишился привычных удобств.
В такие минуты Суга особенно остро чувствовала одиночество и тоску по покойной матери. С каждым днём она теряла всё больше и больше крови и наконец так ослабела, что ноги перестали её держать.
- Какая ты бледная… В самом деле, может, позвать к тебе доктора? - обеспокоенно спросила Томо, всматриваясь в белое, как мел, лицо Суги. Она заходила к ней несколько раз на дню.
- Благодарю вас. Всё хорошо… У меня всегда так. Ещё неделя - и я совсем поправлюсь… - отвечала Суга, глядя на Томо жалобными глазами, из которых вдруг испарилась враждебная угрюмость. Томо тоже склонялась над Сугой почти с материнской заботой, без насторожённости.
Однажды Томо увидела, как Суга пытается приподняться, нахмурив брови и закусив от боли губу. Она кинулась к ней на помощь.
- Проводить тебя в уборную? Ты же сама не дойдёшь… Обопрись на меня!
- Простите меня, госпожа… Не стоит беспокоиться! Я попрошу кого-нибудь…
- Не изводи себя попусту, - ответила Томо, обнимая Сугу за плечи. Та едва держалась на ногах. Они побрели по коридору, прижимаясь друг к другу. Закрыв за Сугой дверь, Томо вдруг заметила пятна крови - на полу коридора и даже на подоле собственного кимоно. Томо оторопела. Эта кровь вытекла из тела Суги! Томо вдруг стало стыдно, словно она увидела что-то нечистое. Но тут же брезгливое отвращение схлынуло, уступив место всепоглощающей жалости.
Томо достала из-за пазухи кусок мягкой бумаги и принялась вытирать ею кровь. Пятна, похожие на маленькие алые цветы, тянулись цепочкой по всему коридору. Томо присела на корточки и вытерла все - одно за другим. Из уборной доносились слабые стоны Суги.
- Как ты? Всё в порядке? Можно войти?
Суга не отвечала, только продолжала стонать. Тогда Томо решительно распахнула дверь и вошла.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1 СВОДНАЯ СЕСТРА
Такао Сиракава сидел, откинувшись на спинку плетёного ротангового кресла, выставленного на веранду второго этажа. Просторная угловая комната во флигеле дедовского дома выходила окнами на юго-восток. Её насквозь продувал напоенный запахом моря ветер, прилетавший со стороны Синагавы. Это была самая прохладная комната во всей огромной усадьбе. Томо всегда отдавала её Такао, когда тот приезжал домой на летние каникулы. Во время учебного года Такао жил в общежитии. На будущий год ему предстояли экзамены в университет, и бабушка делала всё, чтобы внуку было комфортнее заниматься.
Полупустая комната в японском стиле, отделанная ценными породами дерева и украшенная изысканными бамбуковыми шторами, после приезда Такао разительно преображалась, становясь вдруг тесной и захламлённой. На полу валялись груды японских и английских книг, не помещавшихся на полках, стол драгоценного красного дерева пестрел чернильными пятнами… Однако Томо приходила от такого бедлама в неописуемый восторг. Ей казалось, что творческий беспорядок свидетельствует о страсти к учёбе. Сама Томо с трудом могла читать иероглифы, подписанные фуриганой, и потому тратила все свои личные деньги на книги для внука, даже не спрашивая разрешения у Юкитомо. Желание Такао было законом. Когда купленные книги доставляли в комнату внука, Томо наблюдала с искренним восхищением, как он увлечённо листает новенькие издания. Так молодая мать любовно следит за своей юной дочерью, примеряющей красивое платье. Томо была борцом. Она не смирилась с тем, что её сын Митимаса так и не стал полноценным мужчиной. А вот его первенец Такао с малых лет отличался сообразительностью, блестяще учился и взлетал всё выше и выше, с честью выдерживая самые трудные испытания. Он возродил надежду в Томо и Юкитомо, уже не чаявших иметь достойных внуков по прямой линии. Такао вырос под крылышком дедушки с бабушкой, так что его успехи доставляли им особую радость.
Такао формировался в ненормальных условиях - без матери, без отца, в огромном доме деспотичного деда, державшего в страхе всех Домочадцев. При этом его безмерно баловали и потакали во всём бабушка, Суга и Маки, но всё равно мальчик вырос замкнутым и нелюдимым. Очки с толстыми линзами, худое лицо с орлиным носом, впалые щёки… В Такао не было и намёка на юный задор и свежесть…
- Наш молодой господин любит книги сильней, чем людей, - шушукались служанки, вышедшие из бедных кварталов Токио, где люди умели радоваться жизни. - И читает, и читает… и по-нашему, и по-заграничному… Каждый божий день! И что он только нашёл, в этих книжках… Как старичок какой-то…
Такао не обращал внимания на подобные разговоры. В сущности, он бы не смог отличить одну девушку от другой, настолько они были ему безразличны. Приезжая в дом деда, он затворялся в комнате и читал свои книги в гордом молчании. Однако никто не назвал бы его книжным червём. Ум у Такао был очень живой и быстрый, мальчик схватывал всё на лету. На лекциях делал краткие записи, а потом бегло пролистывал их, чтобы освежить в памяти. Он не ведал страха перед экзаменом. Все считали его усердным студентом, однако он зачитывался не учебниками: Такао глотал, повинуясь минутной прихоти, всё без разбору - романы и пьесы, труды по религии и философии.
В данный момент у него на груди лежал маленький томик с вытисненными на переплёте золотыми буквами - английский перевод трагедии Софокла "Царь Эдип". Он как раз перевернул последнюю страницу и теперь обдумывал прочитанное.
Эдипу было предсказано ещё в утробе матери, что он вырастет и убьёт родного отца, а потом совершит кровосмесительный грех с собственной матерью. Он едва не умер сразу же после рождения, но чудом выжил, стал правителем вражеской страны, завоевал отцовское государство, убил отца и взял в жёны мать. Он слишком поздно узнал о предсказании… В ужасе от содеянного, царь Эдип выколол себе глаза и побрёл по свету, искупая свои прегрешения. Греческая трагедия с её темой неотвратимости рока и безразличной, безжалостной кармы, напоминала буддийскую притчу об Аджаташатру или христианские апокрифы.
"Но даже теперь прелюбодеяние с матерью считается отвратительным… вне религиозного фанатизма и догм морали", - подумал Такао. Он вдруг почувствовал себя отчаянно одиноким, - ведь у него не было матери, к которой можно было бы испытать греховное чувство. Правда, была Мия, молодая красивая женщина, которую ему велели называть мамой, однако она переехала жить в другой дом. А уж к родному отцу - Митимасе - Такао не испытывал ни уважения, ни любви. Так его воспитали. Да, Мию и Митимасу он должен был называть матерью и отцом, но они были ему безразличны, как дальние родственники. Холодность деда и бабушки по отношению к Митимасе и неприкрытая ненависть Митимасы к сыну, обожаемому дедом и бабушкой, не по-детски ожесточили сердце Такао.
А теперь мачеха лежала в больнице, беременная восьмым ребёнком, и умирала от туберкулёза горла. Вчера дедушка с бабушкой сообщили Такао, когда он приехал домой на каникулы, что осталось недолго. Но это известие, по правде сказать, не вызвало в нём никаких эмоций.
Светлокожая Мия, чья плоть была так мягка и воздушна, что, казалось, вот-вот растворится, истает в воздухе, её оживлённый голос, весёлый смех и забавные шутки в общем были приятны Такао. Он никогда не испытывал ненависти - того жгучего чувства, что овладевает ребёнком при одном слове "мачеха". И всё же… Нет, её смерть не принесёт никаких перемен для Такао. Лишь одно обстоятельство, связанное с этим событием, трогало душу Такао. Рурико, его сводная сестра, будет очень горевать. Эта печально…
"Неужели я влюблён в Рурико? Или это просто братская любовь?" - Такао вспомнился царь Эдип, женившийся на собственной матери. Затем мысли снова перенеслись к Рурико, и тут Такао словно уткнулся в глухую стену.
Стоп. Как можно испытывать братскую любовь к сводным братьям и сёстрам, рождённым чужой женщиной и выросшим в её доме, если ты даже не жил там? В сущности, ко всем своим младшим братьям, сыновьям Мии - к Кадзуя, ходившему теперь в среднюю школу Кэйо, к Томоя и Ёсихико, - Такао испытывал такое же вежливое безразличие, как к сыновьям тёти Эцуко.
И только к Рурико, учившейся в пятом классе Токийской средней женской школы в Тора-но мон, его тянула необъяснимая сила. Ему всё время хотелось быть рядом с Рурико. Ближе, ещё ближе… Всё это было весьма странно. Такао знал, что его притягивает завораживающая красота девочки. Но он не мог понять другого, - влекла ли его абстрактная красота - как красивая музыка или цветок, или же красота Рурико-женщины, посеявшей в его одинокой душе зёрнышко первой любви.
В приступе непонятного раздражения Такао с неожиданной яростью скинул книгу на ручку кресла. Он устремил взгляд в небесную синеву, где пылающий солнечный диск угасал, катясь к горизонту. Потом рассеянно посмотрел на лужайку перед главным зданием усадьбы - и даже привстал от изумления.
- Рурико! Здесь?
Действительно, на лужайке стояла Рурико, которая, по его расчётам, сейчас как раз должна находиться в больнице. Рурико не догадывалась, что на неё смотрит Такао. Роскошные волосы волной ниспадали на плечи, и только несколько верхних прядей были уложены пышным валиком, венчая головку полной "маргариткой". Пучок скреплял радужно-синий бант из шёлкового газа, похожий на крылья цикады. На Рурико было летнее муслиновое кимоно с узором из лилий на белом фоне, повязанное красным оби. Она потерянно стояла у большого куста распускающегося мисканта и, похоже, плакала. Две огромные траурные бабочки "кавалер ксут" порхали над красными соцветиями, словно олицетворение отчаяния Рурико.
Скоро у неё не станет мамы, подумал Такао. При мысли о том, какое скорбное бремя обрушится на эти хрупкие плечи, Такао затопила волна сострадания.
- Рурико!
Не сознавая, что делает, Такао сжал ладонями перила веранды и неожиданно громко окликнул девушку.