- Да успокойся! Они там сейчас смотрят, как приглашённые гейши из квартала Синбаси исполняют танец "Журавль и черепаха". Только начали. Все поглощены представлением, так что никто сюда не войдёт. Ну же, Суга-сан! Ты тоже надень!.. Вряд ли нам когда ещё в жизни выпадет случай поносить свадебное кимоно. - Юми быстро сняла кимоно и набросила на плечи Суге. Суга затрепетала от страха, однако кимоно не сняла. Спокойно встав, она огляделась по сторонам, а потом покрутилась у зеркала, - как Юми.
- Какое тяжёлое! Я не умею держаться как ты. Мне оно не идёт…
- Идёт! Ты в нём такая красавица! А знаешь, на тебе оно смотрится лучше, чем на молодой госпоже…
- В самом деле? - недоверчиво протянула Суга, однако явно была польщена. Она поправила воротничок кимоно и пристально уставилась на своё отражение. Алый шёлк озарил розовым отсветом её белые щёки, придав лицу непривычную живость. Она была похожа на куклу с картины "осиэ".
Суга, проданная в наложницы ещё девчонкой, и Юми, служанка, возвышенная до наложницы, потеряли невинность и выросли в стенах этой усадьбы. Сейчас обеих терзала острая зависть: не они, а другая женщина наслаждалась сказочно прекрасной свадебной церемонией, принимала поздравления окружающих и становилась законной супругой - на глазах у гостей, перед всем миром.
- Взгляни-ка, кимоно-то из ломбарда! Красный шёлк на подкладке совсем выцвел, - заметила Юми, внимательно разглядывая рукав. - Выходит, кто-то его уже надевал… Наверное, прежняя хозяйка не обрела счастья, раз кимоно отправили в ломбард.
- И эта тоже не обретёт… - вздохнула Суга, снимая с плеч тяжёлое кимоно. Не следовало говорить подобные вещи в торжественный день, однако Суга не сдержала своего раздражения на негодного Митимасу, дразнившего её, как собачонку или обезьянку, и придумывавшего ей всякие обидные прозвища.
- Ну конечно же, - с готовностью подхватила Юми. - Выйти замуж за такого… Да ещё стать второй женой… Вполне понятно, что и кимоно подержанное! Вот я - я бы ни за какие сокровища мира за Митимасу не пошла! Наплевать, что у него куча денег и что он - единственный сын… Выйти замуж за идиота - нет уж, увольте! Бр-р… Мерзость какая!
Юми даже передёрнуло, словно по спине у неё проползла мохнатая гусеница.
- Интересно, почему он таким родился?.. - задумчиво протянула Суга. - Ведь и хозяин, и госпожа - оба такие умные… Как-то хозяин сказал, всё потому, что госпожа родила, когда ей было всего пятнадцать. Вот и вышел такой ребёнок. …Как он не похож на свою родную сестру…
- А Сэки сказала, что хозяин много грешил и обманывал женщин, вот теперь сынок и расплачивается за это.
- Перестань. Страшно же! - Суга нахмурилась и помрачнела. Юми сказала - и тут же забыла. Но Суга не умела легко забывать. Слова липли к ней, словно призраки, полные яда чужих проклятий и злобы. Посмотрев на совершенно беззаботную Юми, только что произнёсшую такие ужасные вещи, Суга возненавидела себя: она подобна забившейся сточной канаве, в которой скапливается вся грязь!
Несколько дней после свадебной церемонии Томо с болью в душе наблюдала за Мией. Та ходила поникшая и поблёкшая, словно цветок, сломанный ветром, и ни с кем не заговаривала. Даже Юкитомо, хорошо понимавший женщин, не на шутку перепугался, представив себе, что мог наговорить молодой жене Митимаса в первую брачную ночь. Обычно он отворачивался от сына с выражением крайнего раздражения на лице. Но сейчас, пересилив себя, стал обходительней: подарил сынку на память о свадьбе золотые швейцарские часы с платиновой цепочкой, на которые тот давно имел виды, и заказал из ресторана европейские яства, дабы ублажить Митимасу, питавшему страсть ко всему экзотическому. Он хорошо знал сына и понимал, что бесполезно его наставлять, как надо лелеять жену, куда проще подкупить его вкусной едой и подарками, - это всегда помогало. Теперь новоявленный муж будет сговорчивей. Вряд ли он станет для неё приятной компаний, но хотя бы не будет изводить молодую жену придирками.
Юкитомо не ошибся в расчётах. Митимаса как-то бессмысленно оживился, а Мия снова стала смеяться, забавно щуря узкие щёлочки глаз, пока они вовсе не утопали в пухленьких щёчках.
На фотографиях Мия выходила простушкой - не то, что классические красавицы Суга и Юми, - но в жизни она была совершенно иной. Пухлая плоть ладно сидела на хрупких изящных косточках, а её кожа - на лице, руках и даже ногах - светилась розовым светом, как лепестки сакуры. У Мии был слегка слабовольный рот с оттопыренной нижней губкой, но когда она улыбалась, сузив и без того узкие глазки, в ней появлялось невыразимое очарование, какая-то ускользающая, непрочная красота. Её стройное тело двигалось легко и грациозно, а весёлое лепетание вносило оживление в чопорную атмосферу усадьбы. Мия говорила немного в нос с просторечивыми оборотами Нижнего города, но это тоже было прелестно.
Первой жертвой чарующей женственности Мии пала Томо. Провожая Томо до двери после смотрин, Мия так мило, так непринуждённо сказала: "Матушка, разрешите поправить ваше хаори!" - и, подойдя, отвернула поднятый воротник. В ней было столько тепла, что Томо пронзила отчаянная надежда: с новой невесткой не нужно будет возводить привычных барьеров, и в доме станет немного теплее. Это было подобно волшебному озарению, когда мужчина впервые испытывает влюблённость, и Томо вознесла молитву богам, чтобы брак состоялся. Эцуко она лелеяла как безупречный, чистой воды бриллиант, однако в дочери всегда ощущалась холодная твёрдость, как у безжизненного кристалла. Скрытная Суга смотрела мрачно и насторожённо глазами красивой неприрученной кошки, и с годами эта её черта только усугублялась. Самая открытая, Юми, была беззаботной девчонкой, бесхитростной и весёлой, простой, как цветущий персик, и ей недоставало романтической чувственности, которой жаждала Томо. Обе любовницы стояли между Томо и мужем, словно глухая стена, и все физические отношения между супругами оборвались. Но хотя посеянные матерью семена веры в милосердие Будды Амиды мало-помалу давали всходы, Томо была ещё чересчур молода для воздержания. Ей едва исполнилось сорок. К тому же она отличалась отменным здоровьем, так что её постоянно терзала неутолимая жажда - желание прикоснуться к живому, тёплому телу.
Кодекс чести не позволял ей завести любовника при живом муже. Наверное, поэтому её подавленные желания причудливым образом переродились, сконцентрировавшись на женщинах. Томо смотрела на женщин мужскими глазами, невольно пытаясь найти в них то, чего ищут мужчины, - округлую мягкость, уступчивую покорность - словом, то, что может дать настоящая женщина. Мия как нельзя более соответствовала тому идеалу, что искала Томо.
Ещё одной причиной желания Томо заполучить Мию была забота о Такао. Такао лишился матери сразу после рождения. Томо пришлось самой растить ребёнка, и она излила на него всю свою нерастраченную любовь. Малыш не знал матери, но улыбался младенческой блаженной улыбкой, и Томо испытывала бесконечное сострадание, смешанное со странным, завораживающим ощущением неукротимой, бурлящей силы новой жизни.
Томо, терзавшаяся угрызениями совести из-за Митимасы, поражалась себе, наблюдая за малышом, жизнерадостно болтавшим ножками. Как она может испытывать такую привязанность к ребёнку урода-сына? Юкитомо тоже души не чаял в Такао, хотя собственные дети раздражали его в младенчестве, и он часто отсылал их с женой в дальний флигель, чтобы только не слышать детского плача. А теперь Юкитомо выхватывал Такао из рук Маки и с раскатистым смехом подбрасывал его в воздух: "Лети, Такао! Лети выше, наш сокол!" Поскольку Юкитомо так обожал внука, Суга и Юми тоже обхаживали на все лады "маленького господина". Малыша передавали с рук на руки, и всё внимание в доме было сосредоточено на нём. Только рядом с Такао Юкитомо начинал разговаривать с Томо, как встарь, да и Томо могла отвечать ему без смущения и страха. Этот ребёнок, отпрыск недостойного Митимасы, объединил их, став свидетельством неразрывных уз между Томо и Юкитомо, теперь мужа и жены лишь на словах. Такую мысль заронила в голову Томо её мать, скончавшаяся год назад в Кумамото, как раз перед рождением Такао, и Томо бережно лелеяла её в своей одинокой душе. Юкитомо был настолько привязан к Такао, что принял решение: сколько бы детей ни родилось в дальнейшем у Митимасы, именно Такао унаследует усадьбу Юкитомо, - и составил на его имя дарственную, согласно которой Такао уже сейчас являлся владельцем части поместья. Так что Такао ничто не угрожало, пока живы дедушка с бабушкой, однако смерть всегда приходит незваной, и Томо терзали смутные страхи, что второй женой сына будет женщина с сильным характером. Мия проходила и по этим параметрам.
Не прошло и месяца, как Мия успела сдружиться со всеми обитателями усадьбы Сиракава. Она не прикладывала к этому ни малейших усилий, просто от неё исходил такой благоуханный аромат искренней доброжелательности, что вскоре не только Томо с Юкитомо, но даже Суга с Юми, которые, казалось, должны были испытывать некую ревность по отношению к молодой конкурентке, встречали её такими же доброжелательными, открытыми улыбками.
- Ах, какой милый ребёнок! - восклицала она при виде Такао и, подхватив его своими изящными ручками, осыпала щёчки младенца бесчисленными поцелуями. При этом глаза её смешливо щурились, превращаясь в две узкие щёлочки. Она словно бы и не задумывалась над тем, что Такао родила её предшественница, и это безмерно радовало дедушку с бабушкой.
В погожие дни Мия торчала на втором этаже, любуясь видом на море, и радовалась, как ребёнок. Её родной дом был зажат среди жилых строений, так что Мия была в восторге от того, что усадьба Сиракавы стоит на холме.
Мия хорошо исполняла баллады в стиле "токивадзу", и вот, как-то вечером её упросили исполнить отрывок из пьесы "Осоно и Рокусабуро" о любви куртизанки и плотника, где несчастные юноша и девушка, собравшиеся покончить жизнь самоубийством, объясняются друг другу в любви. Юми, которую в детстве тоже обучали исполнению в стиле "токивадзу", аккомпанировала Мие на сямисэне. Когда Мия мягким, но сильным голосом запела, сдвинув брови и напрягая белую шею, словно захлёбываясь от рыданий, всем показалось, что перед ними сидит сама Осоно, и присутствующих охватила неподдельная скорбь. Закончив петь, Мия откинула назад растрепавшиеся пряди и вытерла носовым платком пот, струившийся по лицу. В этот момент Митимасу, перебравшего сакэ, вырвало прямо на татами. Его подняли и отнесли в соседнюю комнату.
Мия нахмурилась и неохотно приподнялась, однако Юкитомо махнул рукой - мол, служанки уберут! - и Мия с видимым удовольствием пересела к свёкру.
- Не угодно ли чашечку сакэ? - протянула она, обращаясь к Юкитомо. - А то из-за моего ужасного пения молодого господина стошнило. - И Мия протянула свёкру бутылочку, приподняв её на ладони таким соблазнительным жестом, что Томо, сидевшая рядом, даже оторопела. Мия вела себя как молодая, но опытная гейша.
- Не говори глупостей! Ты прекрасно пела, - сказал Юкитомо. - Мне даже показалось, что это я сам собираюсь совершить самоубийство из-за несчастной любви! Посмотри, все просто потрясены твоим пением! Выпей-ка и ты чашечку. Что-то подсказывает мне, что ты любительница выпить…
Юкитомо протянул Мие собственную чашечку и наполнил её до краёв. С самого дня свадьбы Мия старалась держаться скромно и отказывалась от сакэ. Однако в тот вечер, поощряемая Юкитомо, она выпила три чашечки подряд. Уголки глаз у неё слегка порозовели, и сама она стала похожа на пышно распустившийся цветок. Суга, не удержавшись, бросила многозначительный взгляд на Юми.
Незаметно наблюдая за Мией, Юкитомо пришёл к выводу, что невестка искрится молодостью и весельем, порхая как беззаботная бабочка, только когда Митимасы нет рядом. Когда все деликатно удалялись, чтобы оставить молодожёнов наедине друг с другом, личико Мии приобретало унылое выражение. И под любым предлогом она старалась поскорее улизнуть, чтобы присоединиться к Суге и Юми, крутившимся вокруг Юкитомо.
Как-то раз Юкитомо намеренно отослал Митимасу, отправив его вместо себя на пикник, который устроила некая фирма, торговавшая цементом, а сам отправился вместе с Сугой, Юми и Мией в знаменитый парк в Хорикири любоваться расцветшими ирисами. Томо оставили дома на хозяйстве.
На поверхности большого пруда, помещавшегося посередине парка, лежали дощечки, образовывавшие зигзагообразный мостик. Вся водная гладь была усыпана тёмно-зелёными остроконечными листьями ирисов, и их лиловые, белые и пёстрые чашечки раскачивались под свежим ветром раннего лета.
Над прудом стремительно носились ласточки, сверкая белыми грудками, едва не касаясь зеркальной поверхности воды. Три девушки с разными причёсками, одетые в многослойные красочные одежды, являли такое ошеломляющее по красоте зрелище, что приковывали к себе взоры проходивших мимо людей.
- Три красавицы среди цветущих ирисов… Похоже на старинную гравюру, - восхищённо заметила пожилая дама.
Из всех троих больше всех резвилась и веселилась Мия. Когда под её ножкой хрустнула деревянная дощечка, она с притворным испугом взвизгнула:
- Ах! Сейчас сломается!.. Боюсь-боюсь… - и ухватилась за Сугу и Юми.
Когда они выбирались на берег, Юкитомо помог Мие подняться, почти подхватив её лёгкое тело. В этот момент ему вспомнилась полузабытая сцена в квартале Синбаси: тогда он точно так же поднял одну из молоденьких гейш-учениц. У девочки было такое же невесомое, гладкое тело.
- Молодая госпожа совсем не скучает вдали от супруга. Верно? - словно бы вскользь заметила вечером Суга, лёжа в постели с Юкитомо. - Без него она даже молодеет. Совсем как юная девочка…
За десять лет служения хозяину она выучилась незаметно проникать в самые потаённые его мысли. Возможно, Юкитомо не заметил скрытого намёка в словах Суги, во всяком случае, ничего не сказал - только лёгкая двусмысленная улыбка скользнула в уголках рта.
- Чему вы смеётесь?! Фу-у-у… Перестаньте…
- Да я не над тобой смеюсь. Над Мией…
- Над молодой госпожой? А что такое?
- Она тебе никого не напоминает, когда смеётся? Не замечала?
- Да нет… Не замечала. - Суга растерянно пожала плечами.
- А ты вспомни хорошенько. Я тебе когда-то показывал - помнишь женщин на эротических гравюрах?
- Ах вот вы о чём… - Суга стыдливо зарделась.
- Возможно, это хорошо для женщины, которая вышла замуж за такого идиота, как Митимаса. Но…
Юкитомо не закончил фразы, предоставив остальное воображению Суги, и, обняв её холодные, как свежевыпавший снег, плечи, привлёк к себе. Суга прижалась к нему, расценив недосказанную реплику Юкитомо, как безразличное презрение к Мие.
Опасения Томо оказались не беспочвенными.
Лето в том году выдалось ужасно жаркое, и Мия, перенёсшая в детстве плеврит, чудовищно страдала. Она страшно исхудала и, совершенно измученная и больная, большую часть дня проводила в постели на втором этаже. Однажды утром, когда впервые повеяло прохладным ветерком, в комнатах молодожёнов послышался подозрительный шум - и вдруг вниз по лестницы чуть ли не кубарем скатилась Мия в ночном кимоно. Она буквально рухнула у ног Томо в коридоре.
- Матушка… - выдохнула она и расплакалась в голос. Было слышно, как на втором этаже Митимаса топает ногами и изрыгает проклятия, однако никто не осмелился подняться к нему.
Томо была потрясена, хотя понимала, что этот момент рано или поздно всё равно наступит. Она обняла за плечи дрожащую, рыдающую Мию и отвела её в дальнюю комнату. Утешая невестку почти виноватым голосом, она попыталась выяснить подробности ссоры.
Поначалу Мия лепетала только что-то бессвязное вперемешку с рыданиями:
- О, как я была глупа… Невыносимо… с этим человеком… - но потом постепенно успокоилась и, путаясь и запинаясь, рассказала всё, что она думает о бессердечном поведении мужа. Как и предполагала Томо, Митимаса не вызывал у Мин симпатий с самого первого дня, однако это лето окончательно проявило всю скотскую жестокость его натуры. Не обращая внимания на физические страдания жены, Митимаса заставлял её заниматься любовью почти каждую ночь. Мия не сопротивлялась, поскольку сопротивление лишь сильней разжигало в нём похоть. Однако несколько дней назад у неё начались месячные. В такие периоды Мия воздерживалась от физической близости с мужем, но на сей раз он был неумолим. Прошлой ночью она всё же отвергла его, и наутро он проснулся в ужасной ярости, заявив, что жёны, которые прекословят мужьям, должны нести наказание по закону. А потом стал швырять в неё всё, что попадало под руку. Если она останется жить с таким человеком, то в один распрекрасный день он просто убьёт её, заявила Мия. А потому она возвращается в свой родной дом, к родителям. Прямо сегодня.
Даже со скидкой на истерическое состояние Мии, вероятно приукрасившей детали скандала, Митимаса был вполне способен на такие поступки - это Томо хорошо понимала. Тем не менее она как могла попыталась утешить Мию, уговаривала не уходить, обещала поговорить с Митимасой.
Мия, которую рисовала себе Томо, была девушка мягкого нрава, с доброй душой. Однако сейчас перед ней сидела другая женщина - бледная и суровая. И её узкие глазки, обычно так мило смеявшиеся, бесстрастно и холодно щурились. Томо попыталась воззвать к её состраданию, к женскому пониманию, поведав о том, какие унижения она претерпевает от Юкитомо, однако Мия выслушала равнодушно столь ужасающие подробности. Она не хотела разговаривать ни о чём, кроме своего неудачного брака, - как будто во всём была виновата Томо. Томо вдруг болезненно поняла: чем больше она говорит, тем презрительней смотрит на неё Мия - как на деревенщину, живущую старыми представлениями. Томо вдруг охватило чудовищное отчаяние. Да, Мия была совсем не такой, как она представляла - не мягкосердечной и тёплой, несущей свет любви к людям, - и Томо вдруг разозлилась на себя, на своё неумение видеть людей насквозь.
Посоветовав Мие всё хорошенько обдумать, прежде чем принять окончательное решение, Томо вышла из комнаты. Её затрясло при мысли, что вся эта история вызовет ярость супруга, и свою злость на Мию и Митимасу он опять выместит на ней. Когда Митимаса выкидывал очередной фокус, Юкитомо имел обыкновение срывать недовольство на Томо, как будто Митимаса был исключительно её сын и не имел к Юкитомо ни малейшего отношения.
Однако всё вышло иначе. Юкитомо пребывал в прекрасном расположении духа: он прогуливался по саду с Такао и Маки, показывая малышу красных стрекоз, плясавших над молодыми метёлками мисканта. Увидев Томо, он быстро передал Такао в руки Маки и вернулся на веранду.
- Значит, Митимаса опять взялся за прежнее… - пробормотал он с кривой улыбкой, прежде чем Томо успела открыть рот. - И Мия собирается вернуться к родителям…
Ему явно доложили об утреннем инциденте - либо Суга, либо Юми, - тем не менее, Томо сочла необходимым самолично изложить суть дела в мельчайших подробностях.