И снова письмо: с той поры, как я его воскресил, дедушка прихварывает, и ему приходится варить пищу пожирнее. И еще - что я вообще сделал его калекой, так как, восстав из мертвых, он уже не он и вообще никуда не годится и все знай твердит: "Я свое дело, сделал, а теперь наново помирать придется! Уж этого я ему не прощу, он мне за это заплатит, не то я до верховного суда дойду. Так обидеть бедного человека! Да за это, полагается наказание, как за убийство!"
И все в том же духе. Хуже всего, что у меня тогда не был уплачен очередной взнос за страховку машины, а страхкасса - поручительская. Что ж теперь будет? Мне самому придется за все платить, как вы думаете?
Черт
(пер. И. Ивановой)
Начиналось третье действие оперы Дворжака "Черт и Кача". Огни в зале притушили, и шум утих, словно завернули кран. Дирижер постучал палочкой и поднял ее. Пани Малая в первом ряду кресел убрала кулечек с конфетами, а пани Гроссманова вздохнула:
- Я обожаю это вступление.
Пан Колман в седьмом ряду закрыл глаза, готовясь насладиться, как он говорил, "своим Дворжаком".
Полились звуки грациозной увертюры. Тут занавес с правой стороны шевельнулся, и на сцену проскользнуло какое-то маленькое существо; очутившись перед темной пропастью зала, оно в изумлении замерло и тревожно оглянулось в поисках пути к бегству. Но в этот миг его настигли звонкие коготки вступительной польки, и существо задвигало в такт ручками и затопало ногами.
Ростом оно было не выше восьмилетнего ребенка, но грудь его была волосата, все туловище ниже талии тоже покрывала косматая темно-рыжая шерсть; мордочка у него была козья, остренькая, и сквозь курчавые волосы на голове пробивались рожки; существо звонко притопывало копытцами своих козьих ножек. Публика начала тихонько смеяться. Созданьице на рампе в смятении сделало было шаг назад, однако наткнулось на занавес и испуганно оглянулось, но копытца его сами по себе отбивали дробь и кружились в ритме музыки. Казалось, существо на сцене наконец-то преодолело робость: радостно разинув рот, облизнулось длинным розовым язычком и все отдалось танцу - оно подпрыгивало, приседало и с воодушевлением топотало. Ручки его тоже двигались в танце - они взлетали над головой и весело щелкали пальцами, а тонкий, упругий хвост махал из стороны в сторону мерно в такт, как метроном. В этом танце не было большого искусства - по правде говоря, это были просто какие-то скачки, прыжки и топтанье, но все вместе выражало беспредельную радость жизни и движения, это было так же естественно и прелестно, как игры козленка или погоня щенка за собственным хвостом.
Публика размягченно улыбалась и ерзала от удовольствия. Дирижер обеспокоился, почувствовав за спиной какое-то волнение, энергичнее замахал палочкой и строго взглянул в сторону шумовых инструментов - что это там сегодня за странный стук и топот? Но встретил лишь настороженно-преданный взгляд барабанщика с колотушкой в руке, готового к своему вступлению. Оркестр играл старательно и добросовестно, не поднимая глаз от пюпитров, на сцену никто и не глядел.
Там-та-та та-та-там.
"Черт возьми, что-то сегодня не в порядке", - подумал капельмейстер и широкими взмахами погнал оркестр в "форте". Почему в зале смеются? Наверное, что-то случилось. Чтобы отвлечь внимание публики, дирижер повел увертюру все громче, все быстрее.
Созданьице на сцене только обрадовалось этому: оно топало, тряслось, сучило ножками, подскакивало, вскидывало голову и все быстрей мотало хвостом.
…Там-та-та там-там та-та.
Пани Малая, сцепив пальцы на животе, сияла блаженно и растроганно. Она уже слушала однажды "Черта и Качу", четырнадцать лет тому назад, но тогда ничего такого не устраивали.
"Я не сторонница нынешних режиссерских выкрутасов, - подумала она, - однако это мне, пожалуй, нравится". Ей захотелось поделиться с пани Гроссмановой, но та, благоговейно уставившись на сцену, лишь покачивала головой. Пани Гроссманова была страстная меломанка.
Пан Колман в седьмом ряду сидел мрачный. "Еще никто не позволял себе ничего подобного, это попросту неуместно. Чего только не выделывают нынешние режиссеры с Дворжаком - уму непостижимо, это переходит уже всякие границы, - возмущался пан Колман. - И в таком бешеном темпе увертюру тоже никогда не играли. Просто неуважение к Дворжаку, - рассерженно заключил он и решил: - Непременно напишу в газету. И озаглавлю: "Руки прочь от нашего Дворжака!" - или как-нибудь в этом духе".
Но вот замерли последние звуки увертюры. Дирижер перевел дух и вытер платком вспотевшее лицо. (Что приключилось сегодня с публикой?) Занавес вздрогнул и пополз вверх. Танцующая фигурка смятенно оглянулась и, сдавленно мекнув, скрылась за кулисой, не успел занавес подняться. Пани Малая из первого ряда захлопала, но пан Колман из седьмого сердито зашипел, в результате чего публика смутилась, и редкие хлопки потерянно замолкли. Нервные движения лопаток дирижера выражали явное возмущение.
"Наверно, не надо было хлопать при поднятом занавесе", - подумала пани Малая и, чтобы замять неловкость, зашептала пани Гроссмановой:
- Неправда ли, это было очень мило?
- Великолепно! - выдохнула пани Гроссманова, и пани Малая с облегчением достала из пакетика конфету. "Никто и не заметил, что я аплодировала".
Успокоился и пан Колман. Больше уже ничто не нарушало достойного течения спектакля. "Непременно напишу дирекции театра, чтоб убрали подобные безобразия", - сказал себе пан Колман, но тут же позабыл об этом.
- Странная была нынче публика, - ворчал дирижер после спектакля, - хотел бы я знать, чему все смеялись?
- Сегодня же понедельник, - ответила ему первая скрипка, - а по понедельникам всегда бывает самая ужасная публика.
Вот и все.
Паштет
(пер. И. Ивановой)
"Что же мне купить сегодня на ужин…- задумался пан Михл, - опять что-нибудь копченое… От копченого бывает подагра… А если сыр и бананы? Нет, сыр я покупал вчера. Однообразная пища тоже вредна. А сыр ощущаешь в желудке до самого утра. Боже мой, как это глупо, что человеку надо есть".
- Вы уже выбрали? - прервал его размышления продавец, заворачивая в бумагу розовые ломтики ветчины.
Пан Михл вздрогнул и сделал судорожный глоток. Да, конечно, надо что-то выбрать.
- Дайте мне, пожалуй… паштет, - выпалил он, и во рту у него набежала слюна. Паштет, конечно, вот что ему нужно. - Паштет! - решительно повторил он.
- Паштетик, извольте, - защебетал продавец, - какой прикажете - пражский, с трюфелями, печеночный, гусиный или страсбургский?
- Страсбургский, - без колебаний выбрал пан Михл.
- И огурчики?
- Да… и огурчики, - снисходительно согласился пан Михл. - И булку. - Он энергично оглядел магазин, словно выискивая, что еще взять.
- Чего еще изволите? - застыл в настороженном выжидании продавец.
Пан Михл чуть дернул головой, как бы говоря: нет, к сожалению, больше мне взять у вас нечего, не беспокойтесь.
- Ничего, - сказал он вслух. - Сколько я вам должен?
Цена, названная продавцом за красную консервную банку, слегка испугала его.
"Господи, ну и дороговизна, - сокрушался он по дороге домой, - видно, паштет настоящий страсбургский. А ведь я, честное слово, в жизни его не пробовал, но какие безбожные деньги они за него берут! Что поделаешь, иногда ведь хочется паштетика. И не обязательно съедать его весь сразу, - утешал себя пан Михл. - К тому же паштет - тяжелая пища. Оставлю себе и на завтра".
- Ты еще не знаешь, Эман, - интригующе воскликнул пан Михл, отпирая дверь, - что я нынче несу на ужин!
Кот Эман взмахнул хвостом и замяукал.
- Ах ты, негодник, - проговорил пан Михл, - ты тоже не прочь отведать страсбургского паштетика, а? Нет, друг мой, не выйдет. Паштет - дорогая жратва, дружок, я сам его сроду не пробовал. Страсбургский паштет, это, любезный мой, только для гурманов, но, чтоб ты не обижался, дам тебе понюхать.
Пан Михл достал тарелку и не без труда открыл коробку с паштетом, затем взял вечернюю газету и с каким-то торжественным чувством сел ужинать. Kот Эман, как обычно, вспрыгнул на стол, аккуратно подобрал хвост и в нетерпеливом предвкушении вонзал в скатерть коготки передних лап.
- Понюхать тебе дам, - повторил пан Михл, поддев на вилку маленький кусочек паштета. - Чтоб ты знал, как он пахнет. На́.
Эман прижал усы и осторожно, недоверчиво принюхался.
- Что? Не нравится? - раздраженно воскликнул пан Михл. - Такой дорогой паштет, ах ты, олух!
Кот оскалил зубы и, наморщив нос, продолжал обнюхивать паштет.
Пан Михл немного встревожился и сам понюхал паштет.
- Хорошо пахнет, Эман. Ты только принюхайся! Великолепный аромат, чудак.
Эман переступил с лапки на лапку и вонзил когти в скатерть.
- Хочешь кусочек? - спросил пан Михл.
Кот беспокойно дернул хвостом и хрипло мяукнул.
- Что? Что такое? - воскликнул пан Михл. - Ты хочешь сказать, что паштет несвежий?
Он принюхался, но ничего не почувствовал. "Черт его знает, у кота нюх-то получше. А в паштетах бывает, как его, этот… ботулин. Ужасный яд, господи. Без запаха и без всякого вкуса, а человек отравляется". У пана Михла что-то противно сжалось где-то под сердцем. Слава богу, что я еще не взял его в рот. Наверное, кот определил по запаху или инстинктом, что в этом паштете что-то неладно. Лучше я не стану его есть, но уж коли заплачены такие деньги…
- Слушай, Эман, - обратился пан Михл к коту. - Я дам тебе попробовать. Это самый нежный и самый дорогой паштет, настоящий страсбургский. Надо же и тебе попробовать чего-нибудь получше. - Он взял в углу кошачью мисочку и положил в нее кусок паштета. - Кис-кис, поди сюда, Эман!
Эман спрыгнул со стола так, что загудел пол, и, помахивая хвостом, не спеша подошел к своей мисочке, присел и осторожно обнюхал еду.
"Не жрет, - с ужасом подумал пан Михл. - Тухлый".
Хвост Эмана вздрогнул, и понемножку, аккуратно, словно с опаской, кот начал обкусывать паштет.
- Ну вот, видишь, - с облегчением вздохнул пан Михл, - ничего.
Кот доел паштет и стал мыть себе лапкой усы и голову. Пан Михл выжидательно смотрел на кота. "Ну вот, и не отравился, и ничего с ним не случилось".
- Ну, как, - покровительственно воскликнул он. - Вкусно? Ах ты, негодник!
И успокоенный сел за стол. Еще бы, такой дорогой паштет не может быть плохим. Он наклонился над тарелкой и втянул аромат, закрыв глаза от наслаждения. Восхитительный аромат… "А может, отравление ботулином дает себя знать не сразу? - вдруг осенило его. - Того и гляди, у Эмана начнутся судороги…"
Пан Михл отодвинул тарелку и пошел поискать том энциклопедии на Б. "Б… ботулизм, или аллантиазис… проявляется через двадцать четыре или даже через тридцать шесть часов (проклятие!)… следующими признаками: паралич глазных мышц, потеря зрения, сухость в горле, покраснение слизистой, отсутствие выделения слюны (пан Михл непроизвольно проглотил слюну), хриплый голос, отсутствие мочеиспускания и запор, в тяжелых случаях - судороги, паралич и смертельный исход (благодарю покорно!)". У пана Михла как-то отпала охота есть, он спрятал паштет в буфет и стал медленно жевать булку с огурцом. "Бедный Эман, - думал он, - глупое животное, возьмет сожрет испорченный паштет и пропадет как собака".
Со стесненным сердцем он поднял кота и посадил себе на колени. Эман усердно замурлыкал, блаженно жмуря глаза, а пан Михл сидел, не двигаясь и гладил его, озабоченно и с сожалением поглядывая на непрочитанную газету.
Этой ночью пан Михл взял Эмана к себе в постель. "Может, завтра его уже не станет, пусть хоть понежится". Всю ночь пан Михл не спал, часто подымался, чтобы потрогать кота рукой. Нет, с ним как будто ничего. И нос холодный. После каждого поглаживания кот начинал мурлыкать чуть ли не в голос.
- Вот видишь, - сказал пан Михл наутро, - паштет-то был хороший, правда? Но вечером я сам его съем, чтоб хоть знать, что это такое. Не думай, пожалуйста, что я буду всю жизнь кормить тебя паштетами.
Эман разинул рот, чтобы издать нежное и хриплое "мяу".
- Погоди-ка, - воскликнул пан Михл строго, - ты не хрипишь? Покажи глаза.
Кот уставился на хозяина неподвижным взглядом золотых глаз.
"Уж не паралич ли это глазных мышц? - ужаснулся пан Михл. - Какое счастье, что я и в рот не взял этого паштета. А какой у него был аромат!"
Когда пан Михл вернулся вечером домой, Эман с урчанием долго терся о его ногу.
- Ну, - спросил пан Михл, - как дела? Покажи глаза.
Эман махнул хвостом и уставился на хозяина золотисто-черными глазами.
- Еще не все позади, - поучал его пан Михл. - Иногда отравление начинается через тридцать шесть часов, понимаешь? А как стул? Нет запора?
Кот снова потерся о его ногу и сладко мяукнул хриплым голосом. Пан Михл поставил на стол паштет, положил рядом газету. Эман прыгнул на стол и стал переминаться, царапая когтями скатерть.
Пан Михл понюхал паштет; пахло приятно, но, черт его знает, вроде по-другому, не как вчера.
- Нюхни, Эманчик, - попросил его пан Михл, - хороший паштет?
Приблизив к банке короткий нос, кот подозрительно принюхался. Пан Михл испугался. Может, выкинуть этот проклятый паштет? Кот чует, что с паштетом что-то неладно. Нет, не буду я его есть. Не хватало еще отравиться. Выкину, и дело с концом.
Пан Михл перегнулся через подоконник, выбирая место, куда закинуть консервную банку. Вон туда, на соседний двор, под акацию. "Жалко паштета, - подумал пан Михл, - такой дорогой… Настоящий страсбургский. И никогда я его не ел. Может, он и не испорчен вовсе, но… Нет, не стану его есть, но уж коли выброшены такие деньги… Хотелось бы когда-нибудь попробовать. Хоть раз в жизни. Страсбургский паштет, это такое лакомство!"
- Господи, жалко-то как! - жалобно приговаривал пан Михл. - Ни с того ни с сего взять да выкинуть…
Пан Михл оглянулся. Эман сидел на столе и мурлыкал. "Мой единственный друг, - растроганно подумал пан Михл. - Ей-богу, мне бы не хотелось его потерять. Но не выбрасывать же паштет совсем, ведь экие деньги заплачены! Настоящий страсбургский, тут так и написано, погляди".
Кот Эман нежно урчал.
Пан Михл схватил красную банку и молча поставил ее на пол. Делай с ним что хочешь, скотина. Слопай все или не знаю что, а выбрасывать у меня рука не подымается. Сам я этой штуки в жизни не едал. Ну, да что я, я обойдусь безо всяких этих штучек, дайте мне кусок хлеба, и ничего мне другого не надо. С какой стати я буду есть этакий дорогущий паштет? Но выбросить его грех. Он стоит кошмарных денег, дружище. Выбрасывать его не годится.
Эман соскочил со стола и подошел к паштету. Он долго обследовал банку и наконец как-то неуверенно съел паштет.
- Видали, - ворчал пан Михл, - живется ли какому коту на свете лучше тебя? Везет же некоторым! Мне вот не везет.
И этой ночью он раз пять вставал к коту и трогал его. Эман урчал, чуть не захлебываясь.
* * *
С тех пор пан Михл нет-нет да и сорвет зло на коте.
- Брысь, - прикрикивал он на Эмана, - сожрал мой паштет - и молчи!
Контора по переселению
(пер. В. Мартемьяновой)
…Видите ли, я еще смутно представляю, как это осуществить, но была бы плодотворная идея, а техническое решение всегда найдется. Моя идея обещает сказочные барыши, а все остальное пустяки, детали. Отыщется какой-нибудь умница и подскажет, как практически подступиться к этому делу. А потом все пойдет словно по маслу.
Ну, как бы это попроще растолковать? Скажем, вам не нравится улица, на которой вы живете: может, там пахнет кондитерской или она очень шумная и вы страдаете бессонницей; может, там вообще все вызывает у вас недовольство; одним словом, вы убеждены, что эта улица вам не подходит. Как вы поступаете в таком случае? Подыскиваете себе квартирку в другом месте, нанимаете грузовое такси и переселяетесь в новый дом, так? Все очень просто. Любая гениальная идея, сударь, всегда, в сущности, очень проста.
А теперь вообразите, что вам или еще кому не нравится наше столетие. Есть ведь люди, которые обожают тишину и покой: кое-кого просто тошнит от газет, где что ни день пишут о войне, - дескать, в одном месте она уже вспыхнула или вот-вот вспыхнет, в другом - изволите знать - казнят и сажают в тюрьмы, а в третьем несколько сот или несколько тысяч людей ни с того ни с сего поубивали друг друга. На все нужны нервы, сударь. Не всякий такое выдержит. Кое-кому не по себе, коли на свете всякий день безобразия творятся. Неужто, дескать, и мне собственными глазами такое увидеть придется? Я человек мирный, семейный, цивилизованный, у меня дети, не желаю я, чтобы они росли и воспитывались в это дикое… я бы сказал, рас…распущенное и небезопасное время. Таких чудаков, я уверен, немало наберется. Да и то сказать, оно, пожалуй, и правда: нету нынче у человека никакой уверенности, что сам жив-здоров будешь, что удержишься на службе; даже в своей собственной семье - и то уверенности нет. Старые-то времена и впрямь понадежнее были. Слоном, отыщутся у нас мудрецы, которым нынешние нравы никак не по нутру. Некоторые от этого просто очень несчастны. Им прямо жизнь не в жизнь - как если бы их занесло на какую-нибудь глухую, воровскую улицу, где и носа из дому не высунешь. А что поделаешь? Ничего. Жизнь-то бежит!
Вот тут-то я и появлюсь, голубчик, и вручу этакому типу проспект своей конторы по переселению.
Вам не нравится двадцатый век? Положитесь на меня - на своих специальных, прекрасно оснащенном транспорте я перемещу вас в любое столетие. И это будет не какое-нибудь путешествие, а всамделишное переселение. Изберите себе столетие, какое вам больше подходит, - и мы с помощью квалифицированных специалистов быстро, дешево и удобно доставим вас вместе с вашей семьей и со всеми вашими мебелями, куда потребуете. Мои машины надежно действуют пока только в радиусе трехсот лет, однако мы трудимся над созданием двигателей, радиус действия которых позволяет играючи одолеть два и даже три тысячелетия. Такса за каждый пройденный килограммогод - столько и столько-то…
Сколько это в деньгах - я пока тоже не имею понятия; то есть и машин, которые перемещались бы во времени, у меня тоже нет; однако не извольте беспокоиться, все образуется, стоит лишь взять карандаш и подсчитать прибыль. А что до организации - организацию я давно продумал. Скажем, приходит ко мне клиент; дескать, так и так, желаю переселиться из этого треклятого столетия, хватит, мол, с меня отравляющих газов, гонки вооружения, фашизма и вообще всего этого прогресса…