Мы описывали круг за кругом над дымовой завесой в надежде, что она рассеется. Но ветра совсем не было. Хорошо еще, что удалось разглядеть большой камень, который, как я помнил, обозначал начало посадочной полосы, но все остальное было окутано дымом. Стрелка моего указателя уровня топлива в баках была на нуле, так что теперь или никогда. То же самое было у Дэвида. Он пошел на посадку первым, и я потерял его из вида из-за густого дыма. Выждав шестьдесят секунд, я пошел следом. Нешуточное дело - сажать "Харрикейн" на такую узенькую полоску травы в густом дыму, но, ориентируясь на большой камень, я все-таки сел более или менее куда нужно. Потом, когда самолет бежал по земле со скоростью сто тридцать километров, потом сто десять, потом девяносто пять, я закрыл глаза и молил Бога, чтобы не врезаться в Дэвида или в какую-нибудь преграду на пути.
Не врезался. Я остановился и сразу же вылез из самолета.
- Дэвид! - позвал я. - Ты как?
Я ничего не видел в пяти метрах перед собой.
- Я здесь! - отозвался он. - Сейчас вылезу!
Вместе мы на ощупь добрались до лагеря. Здесь царил некоторый беспорядок, но, к нашему изумлению, земля вовсе не была завалена окровавленными трупами. Даже раненых оказалось на удивление мало.
А произошло вот что. Я взлетел ровно в шесть. Дэвид последовал за мной в одну минуту седьмого. Еще трое успели оторваться от земли, то есть всего в воздух поднялось пять самолетов. Но когда шестой набирал скорость для взлета, из-за оливковых деревьев выскочила свора "Мессершмитов". Во взлетавшего летчика попала пуля, и он погиб. Седьмой выскочил из своего "Харрикейна" и нырнул в щель. Его примеру последовал весь лагерь. Там они все и сидели, согнувшись в три погибели, пока "Мессершмиты" кружили над лагерем и методично расстреливали все, что попадалось на глаза, - самолеты, палатки, бензовоз, склад боеприпасов, ведра с маслинами и бутылки с вином.
Все это случилось более сорока лет тому назад, но даже по прошествии времени я почти уверен, что нас семерых следовало отправить в полет задолго до шести с заданием не патрулировать несуществующие военные эвакуационные корабли, а охранять наше родное летное поле. И произошло бы грандиозное сражение. Скорее всего, мы потеряли бы больше самолетов, но мы бы наверняка подготовились и напали на них со стороны солнца, кроме того, у нас было бы серьезное преимущество в высоте. Возможно, мы даже многих бы сбили. С другой стороны, легко критиковать командиров задним числом, такие игры любят все младшие чины. Не следует этим увлекаться.
Мы с Дэвидом на ощупь брели по задымленному лагерю. Кто-то, кажется, строевик, кричал:
- Все пилоты сюда! Быстро! Быстро!
Мы пошли на голос и нашли строевика, вокруг него собрались пилоты, появившиеся здесь Бог знает откуда. Стояли шестеро наших - все, что осталось от нашей эскадрильи, - но кроме них я увидел еще, наверное, десять незнакомых лиц. Сквозь дым пробирался открытый грузовичок. Он остановился возле нас, а потом строевик зачитал имена самых старших пилотов среди всех нас. Ни Дэвида, ни меня в этом перечне, ясное дело, не было.
- Вы пятеро, - приказал строевик, - немедленно вылетаете на Крит на оставшихся "Харрикейнах". Все прочие пилоты, и только пилоты, садятся в этот грузовик. На поле стоит небольшой самолет, на котором вы все вместе покинете страну. Ничего с собой не брать, кроме бортжурналов.
Мы разбежались по палаткам за своими бортжурналами. Я поискал свой драгоценный фотоаппарат. Его нигде не было. Скорее всего, его стащил один из многочисленных греков, шатавшихся по лагерю. Кто бы он ни был, я его не винил. Теперь он сможет продать хороший цейсовский фотоаппарат немцам, когда они придут. Но я нашел две отснятые пленки и сунул их в карман брюк. Схватив бортжурнал, я выбежал из палатки и вместе с другими пилотами залез в грузовик.
Потом мы выехали из лагеря и по разбитой грязной колее докатили до небольшого поля. На нем стоял маленький "Хэвиленд Рапид", тот самый, который я чуть не сбил тридцать минут назад. Мы сели в самолет. Теперь мне стало понятно, почему строевик приказал взять с собой только бортжурналы. Поле в длину и двухсот метров не достигало, и, когда пилот открыл дроссельные задвижки и пошел на взлет, мы все были уверены: у него ничего не выйдет. Каждый лишний килограмм груза в салоне самолета осложнял его задачу. Мы подскочили у каменной стены в конце поля и затаили дыхание, пока самолет пошатывался в воздухе. Получилось. Все приветствовали пилота радостными криками.
Я сидел у окна, Дэвид - рядом со мной. Всего двадцать минут назад мы были среди дымящихся оливковых деревьев и догорающих палаток. А теперь летели на высоте 300 метров над Средиземным морем по направлению к Северо-Африканскому побережью. Садилось солнце, и море под нами из светло-зеленого становилось темно-синим.
- Садиться придется ночью, - сказал я.
- Такому пилоту это раз плюнуть, - отмахнулся Дэвид. - Раз уж он ухитрился взлететь с крошечного поля, да еще с такой толпой на борту, значит, он все может.
Мы приземлились через два часа на освещенном лунным светом клочке песка, который назывался Мартин Багуш. Это в Ливии, в Западной пустыне. В темноте мы нашли грузовик, который возвращался в Александрию, и все летчики забрались в его кузов. В Александрию мы въехали на рассвете, грязные, небритые, не имея при себе ничего, кроме бортжурналов. Ни у кого не было египетских денег.
Я повел всех девятерых молодых пилотов по александрийским улицам к великолепному особняку майора Бобби Пила и его жены, той самой богатой английской пары, которая приютила меня после госпиталя несколько недель назад. Я позвонил. Дверь открыл дворецкий-суданец. Он встревожено уставился на толпу взъерошенных молодых людей, собравшихся у парадного входа.
- Привет, Салех, - поздоровался я. - Майор и миссис Пил дома?
Он продолжал удивленно смотреть на нас.
- О, сэр! - наконец воскликнул он. - Это вы! Да, сэр, майор и госпожа Пил сейчас завтракают.
Я вошел в дом и окликнул своих друзей из столовой. Пилы были замечательными людьми. Они предоставили в наше распоряжение весь дом. На всех четырех этажах были ванные комнаты, и мы сразу ринулись туда. Откуда ни возьмись появились бритвы, мыло для бритья и полотенца. Все мы выкупались, побрились, затем уселись вокруг огромного обеденного стола и за роскошным завтраком стали рассказывать Пилам о Греции.
- Вряд ли кому-то еще удастся оттуда выбраться, - сказал Бобби Пил. Он был слишком стар для службы в армии, но занимал какую-то высокую должность при военном штабе. - Военные моряки стараются спасти как можно больше наших солдат, - сказал он, - но им очень трудно. У них нет никакого прикрытия с воздуха.
- Это вы нам говорите, ага, - сказал Дэвид Кук.
- Там сам черт ногу сломит, - сказал кто-то.
- Согласен, - сказал Бобби Пил. - Не надо было нам вообще лезть в эту Грецию.
Александрия
15 мая 1941 года
Дорогая мама!
Даже не знаю, что тебе рассказать. В Греции нам пришлось несладко. Хорошего мало, когда приходится сдерживать половину германских ВВС, имея на руках буквально горсть истребителей. Мою машину немножко подбили, но мне всегда удавалось как-то выкручиваться. Труднее всего было улучить момент и приземлиться тогда, когда немецкие истребители не бомбят наш аэродром. Потом мы скакали с места на место, пытаясь прикрыть эвакуацию, прятали самолеты под оливковыми деревьями, забрасывали их ветками, напрасно надеясь, что враг не заметит их сверху. Во всяком случае, по-моему, хуже уже не будет…
Греческие события были лишь мелким эпизодом свирепствовавшей во всем мире войны, но для Среднего Востока они имели крайне серьезные последствия. Наши войска в Западной пустыне лишились людей и самолетов, потерянных в ходе этой провальной кампании, и в итоге численность этих войск сократилась до такой степени, что на протяжении двух следующих лет наша армия в пустыне терпела поражение за поражением, и в какой-то момент Роммель едва не занял Египет и весь Средний Восток. Только через два года армия пустыни вновь набрала силу, выиграла Аламейнское сражение и обеспечила безопасность Среднего Востока до конца войны.
Горстке летчиков, уцелевших после греческой кампании, невероятно повезло. У нас почти не было шансов остаться в живых. Те пятеро, что улетели на Крит на оставшихся "Харрикейнах", доблестно сражались на острове во время массированной воздушной атаки немцев. Знаю, что, по крайней мере, один из них, Билл Вейл из 80-й эскадрильи, выжил, выбрался с острова, когда его оккупировал враг, и потом продолжал сражаться, но что произошло с остальными, мне неизвестно.
ПАЛЕСТИНА И СИРИЯ
Захватив в мае 1941 года Грецию, немцы предприняли мощное вторжение с воздуха на Крит. Они взяли этот остров, а также остров Родос, и, окрыленные успехом, обратили свой взгляд на самые уязвимые территории Среднего Востока - Сирию и Ливан. Уязвимыми они считались потому, что их контролировала мощная боеспособная профашистская армия Виши.
Едва ли не все знают, сколько неприятностей доставил Британии французский флот Виши в 1942 году после падения Франции. Нашим военным морякам пришлось выводить из строя боевые французские корабли, бомбардируя их в Оране, чтобы они не достались немцам. Большинству об этом известно. Но мало кто слышал о том, какой хаос устроила армия Виши в то самое время в Сирии и Ливане. Она фанатично ненавидела Британию и поддерживала фашизм, и, если бы немцам в тот момент удалось укрепиться с их помощью в Сирии, им бы ничего не стоило оккупировать Египет. Поэтому французских вишистов надо было прогнать из Сирии, и как можно скорее.
Сирийская кампания, как она называлась, началась почти сразу же после греческой кампании, и многочисленная армия, состоявшая из британских и австралийских войск, отправилась в Палестину воевать с омерзительными пронацистскими французами. Эта маленькая война обернулась кровавой бойней, в которой были погублены тысячи жизней, и лично я никогда не прощу французских вишистов за бессмысленное кровопролитие.
Прикрывать нашу армию и флот с воздуха поручили остаткам старой доброй 80-й эскадрильи, и из Англии срочно доставили дюжину новых "Харрикейнов" взамен потерянных в Греции. Теперь я начинал понимать, почему так важно было вытащить нас, пилотов, из греческой мясорубки, пусть даже без самолетов. На подготовку пилота уходит больше времени, чем на изготовление самолета. Кстати, те наши греческие "Харрикейны" принесли бы еще много пользы, но, к сожалению, их не удалось спасти.
Восьмидесятая эскадрилья должна была собраться в Хайфе на севере Палестины в последнюю неделю мая 1941 года. Каждый пилот получил приказ забрать новый "Харрикейн" в Абу-Сувейре на Суэцком канале и лететь на аэродром Хайфы. Я обратился к командованию истребительной авиации на Среднем Востоке с просьбой, чтобы мой самолет в Хайфу отогнал кто-нибудь другой, потому что мне хотелось доехать туда самому на собственной автомашине. Я стал гордым обладателем девятилетнего седана марки "Моррис-Оксфорд" 1932 года выпуска. Машина была выкрашена ядовитой коричневой краской цвета собачьих экскрементов и на прямой ровной дороге развивала максимальную скорость до шестидесяти километров в час. С некоторой неохотой командование удовлетворило мою просьбу.
Через Суэцкий канал до Исмаилии ходил паром. Обыкновенный бревенчатый плот, который на веревках перетягивали с одного берега на другой. Я въехал на этот паром на машине, и меня перетащили на Синайский берег. Но прежде чем мне позволили пуститься в длительное и одинокое путешествие через Синайскую пустыню, пришлось предъявить чиновникам канистры с запасом бензина и пресной питьевой воды. Только после этого мне разрешили ехать.
Путешествие было чудесным. Впервые в жизни я за целые сутки не видел ни одного человека. Мало кому это удается. От канала до города Беэр-Шева на границе Палестины вела одна узкая твердая дорога, пролегавшая по вязким пескам пустыни. Мне предстояло преодолеть около трехсот километров, и на всем пути не было ни деревни, ни хижины, ни шалаша, вообще никаких признаков человека. И трясясь по этой бесплодной и безжизненной пустыне, я стал гадать, сколько же часов или суток придется мне просидеть в ожидании помощи, если вдруг моя старая машина сломается.
Выяснил я это очень скоро. Проехав пять часов подряд, мой радиатор закипел под свирепым полуденный солнцем. Я остановился, поднял капот и стал ждать, когда он остынет. Примерно через час мне удалось снять крышку радиатора и влить в него немного воды, но я понял, что ехать дальше нельзя, потому что двигатель закипит снова; Надо подождать, сказал я себе, до захода солнца.
Но опять же, я знал, что не могу ехать ночью - у меня не работают фары. Я не собирался рисковать, потому что в темноте наверняка съехал бы с твердой дороги и увяз в зыбучих песках. Я видел только один выход из создавшегося положения - дождаться рассвета и мчаться к Беэр-Шеве, пока солнце опять не начнет поджаривать мой мотор.
В качестве неприкосновенного запаса я прихватил с собой огромный арбуз, и теперь отрезал от него кусок и, выковырнув ножом черные семечки, с удовольствием съел сочную прохладную розовую мякоть, стоя рядом с машиной на самом солнце. Спрятаться было негде - только в машине, но она напоминала раскаленную печку.
Я мечтал хотя бы о маленькой тени, но ничего не было. На мне были военные шорты, рубашка и синяя летная пилотка на голове. Я нашел тряпку, смочил ее тепловатой питьевой водой и, намотав на голову, нахлобучил сверху пилотку. Помогло. Я медленно бродил туда и обратно по раскаленной полоске дороги и с восхищением разглядывал изумительный пейзаж, окружавший меня.
Палящее солнце, бескрайнее небо и со всех сторон бледное море желтого песка - словно бы из другого мира. Вдали виднелись горы, по правую сторону от дороги, бледные, но как бы подкрашенные яркими, как оперенье тропических птиц семейства танагра, чернилами, в которые подмешали немного синевы или покрыли голубоватой эмалью, они вдруг вырастали из пустыни и расплывались в знойном мареве на фоне неба.
Вокруг стояла всепоглощающая тишина. Не было слышно ни звука - ни щебета птиц, ни стрекота насекомых - и, стоя посреди величественного раскаленного неземного ландшафта, я чувствовал себя богоподобным существом, словно находился на другой планете, на Юпитере или Марсе, или в другом необитаемом месте, где никогда не вырастет зеленая трава и не расцветут красные розы.
Я вышагивал по дороге, дожидаясь, пока зайдет солнце и наступит прохладная ночь. И вдруг в песке почти у самой дороги заметил огромного скорпиона. Это была самка, иссиня-черная, сантиметров пятнадцать в длину, а на спине у нее, как пассажиры в открытом автобусе, сидели ее детишки. Я наклонился, чтобы сосчитать их. Раз, два, три, четыре, пять… всего четырнадцать! И тут она меня увидела. Уверен, за всю свою жизнь она не видела ни одного человека. Она высоко задрала хвост и растопырила клешни, приготовившись встать на защиту своего семейства. Я шагнул назад, не сводя с нее глаз. Засеменив по песку, она вскоре нырнула в дыру, оказавшуюся ее норой.
Когда солнце село, резко наступила темнота, и вместе с ней пришла благословенная прохлада. Я съел еще один ломоть арбуза, выпил немного воды и, устроившись поудобнее, заснул на заднем сиденье.
Выехал я засветло и через пару часов добрался до Беэр-Шевы. Я катил к северу через всю Палестину, миновал Иерусалим и Назарет, и к вечеру, обогнув гору Кармель, оказался в Хайфе. Аэродром располагался за городом на берегу моря, и я торжественно заехал на своей старой машине мимо охраны в ворота и поставил ее рядом с офицерской столовой - небольшой хижиной из досок и рифленого железа.
В Хайфе было девять "Харрикейнов" и столько же летчиков, и в последующие дни у нас не было ни минуты отдыха. Нашей главной задачей было охранять военные корабли. В Хайфе стояли два больших крейсера и несколько эсминцев, изо дня в день ходивших вдоль берега к Тиру и Сидону бомбардировать войска вишистов, засевшие в горах близ реки Дамур. И стоило нашим кораблям выйти из гавани, как налетали немцы и начинали их бомбить.
Прилетали они с Родоса, где сосредоточилась крупная эскадра "Юнкерсов-88", и почти каждый день мы сталкивались с этими Ю-88 над нашими кораблями. Они летали на высоте 2500 метров, и мы, как правило, их поджидали. Мы пикировали на них, стреляли по их двигателям, в нас стреляли их передние и задние стрелки, и по небу метались разрывные пули, вылетавшие с кораблей снизу, и когда такая пуля взрывалась рядом с тобой, то самолет подскакивал, как ужаленная лошадь.
Иногда к немцам присоединялись воздушные силы вишистов. Они летали на американских "Глен-Мартинах", французских "Девуасьенах" и "Поте-638", и нескольких мы сбили, а они убили четырех из наших девяти пилотов. А потом немцы подбили эсминец "Изида", и мы весь день по очереди охраняли его, отбивая атаки Ю-88, пока флотский буксир не оттащил его назад в Хайфу.
Однажды мы отправились бомбить самолеты вишистов на аэродроме близ Райяка, и когда среди бела дня спикировали на этот аэродром, то просто остолбенели, увидев у самолетов кучку девушек в ярких ситцевых платьях с бокалами в руках. Они пили с французскими пилотами, и я увидел бутылки вина, стоявшие на крыле одного самолета. Было воскресное утро, и французы явно развлекали своих подружек, показывая им самолеты, - только французы способны пригласить девушек на прифронтовой аэродром в самом разгаре войны.
На первом круге над аэродромом никто из нас не стрелял, и было очень смешно смотреть, как девицы побросали бокалы с вином и вприпрыжку побежали на высоких каблуках к ближайшему зданию. Мы сделали второй круг, но на этот раз они нас ждали и успели подготовить свою противовоздушную оборону. Наше благородство обошлось нам повреждениями нескольких "Харрикейнов", включая мой собственный. Все же мы уничтожили пять вражеских самолетов на земле.
Однажды утром в Хайфе командир эскадрильи отозвал меня в сторону и сказал, что в пятидесяти километрах за горой Кармель подготовлена небольшая взлетно-посадочная площадка, которую мы могли бы использовать в случае, если разбомбят наш аэродром в Хайфе.
- Я хочу, чтобы вы туда слетали и осмотрелись, - сказал майор. - Садитесь, только если будете полностью уверены в безопасности, и если вы все-таки сядете, я хочу знать, что это поле из себя представляет. Предполагается, что оно станет нашим тайным укрытием, где нас не найдут Ю-88.
Я полетел, как всегда, в одиночку, и через десять минут заметил посреди большого поля сладкой кукурузы ленточку укатанной сухой земли. С одной стороны росла плантация фиговых деревьев, и среди них стояли несколько деревянных хижин. Я приземлился, остановил самолет и выключил двигатель.
Вдруг из фиговой рощицы и из хижин ко мне устремилась толпа ребятишек. Они окружили самолет, подпрыгивая от возбуждения, кричали, хохотали и показывали на него пальцами. Их собралось не меньше пятидесяти. Потом появился высокий бородатый человек, подошел к детям и велел им держаться подальше от самолета. Я вылез из кабины, а человек шагнул ко мне и протянул руку.
- Добро пожаловать в наше маленькое селение, - сказал он с сильным немецким акцентом.