- Если хочешь воевать, нужно сначала стать солдатом, - объяснял я ему. - Ты должен записаться в Кенийский полк и стать аскари. - Аскари называли солдат из частей Королевских африканских стрелков.
- У аскари ружья, а я не умею стрелять, - сказал он.
- Научат, - сказал я. - Тебе должно понравиться.
- Это очень серьезный шаг, бвана, - сказал он. - Нужно как следует подумать.
Дар-эс-Салам
Воскресенье, без даты
Дорогая мама!
На прошлой неделе я наконец поддался малярии и слеге постель в среду вечером с жуткой головной болью и температурой 39,5°. Назавтра было уже 40°, а пятницу - 40,6°. У них какое-то новое чудодейственное снадобье, атербин называется, его огромными дозами колят в зад, и температура мигом спадает; потом вкалывают 15 или 20 грамм хинина, и с тех пор ты уже не хозяин своей задницы - слева атербин, справа хинин.
Думаю, когда ты получишь это письмо, война либо будет объявлена, либо уже закончится, но пока жизнь у нас бьет ключом. Все мы - временные армейские офицеры, с жезлами, ремнями и всякими секретными инструкциями. Уходя из дома, мы должны сообщать о своем местонахождении, чтобы нас могли собрать в любую минуту. Мы знаем, куда нужно идти в экстренном случае, но все держится в секрете, и я не уверен, проходят наши письма цензуру или нет, поэтому не буду рассказывать тебе ничего лишнего. Но если начнется война, нам придется выловить всех местных немцев, и тогда все будет спокойно…
Несколькими днями спустя обстановка в Дар-эс-Саламе накалилась. Надвигалась война, и были разработаны подробные планы интернирования сотен немцев в Дар-эс-Саламе и в глубине страны, планы, подлежащие осуществлению сразу же по объявлении войны. В городе было не так уж много молодых англичан, человек пятнадцать, самое большее двадцать, и всем нам приказали бросить работу и превратиться, посредством какого-то волшебного действа, во временных офицеров. Мне выдали красную нарукавную повязку и поручили командовать взводом аскари, но поскольку я никогда не воевал, разве что в школе, я чувствовал себя неловко перед двадцатью пятью хорошо обученными солдатами при карабинах и одном пулемете, оказавшимися в моем ведении.
Меня вызвали в армейские казармы в Дар-эс-Саламе, где британский капитан кенийских африканских стрелков отдал мне соответствующие распоряжения. Он сидел за деревянным столом в фуражке в удушающе жаркой жестяной хижине, и когда говорил, его рыжие коротко подстриженные усы все время подпрыгивали.
- Как только будет объявлена война, - говорил он, - все немцы мужского пола должны быть задержаны под угрозой применения оружия и препровождены в тюремный лагерь. Тюремный лагерь готов, и немцам известно, что он готов, так что многие немцы попытаются сбежать из страны до того, как мы их поймаем. Ближайшая нейтральная территория - это Португальская Восточная Африка, а туда из Дар-эс-Салама добраться можно только по одной дороге, она идет вдоль берега на юг. Знаете эту дорогу?
Дар-эс-Салам
Пятница, 15 сентября
Дорогая мама!
Прости, что сто лет тебе не писал, но ты могла догадаться, что у нас тут сложилась довольно напряженная обстановка. Сейчас все местные немцы отправлены в лагеря для интернированных. А отлавливали их мы, армейские офицеры. Как только в 1.15 дня в воскресенье объявили войну, по нескольким телефонам дали тревогу, и командиры созвали свои отряды и направились в полицейские участки за оружием и приказами. В то время я вместе с туземными солдатами (аскари) был за городом и охранял дорогу вдоль Южного побережья. Все, что я услышал, это мрачный голос по полевому телефону, который сказал: "Война объявлена, резерву следует арестовать всех германских подданных, пытающихся покинуть город или проникнуть в него".
Тут-то и началось веселье. Больше ничего рассказывать не буду, иначе цензор не пропустит письмо…
Я ответил, что знаю ее очень хорошо.
- По этой дороге, - сказал капитан, - каждый немец в Дар-эс-Саламе попробует улизнуть в тот момент, когда будет объявлена война. Вы обязаны остановить их, задержать и препроводить в тюремный лагерь.
- Кто, я? - опешил я.
- Вы с вашим взводом, - сказал он. - У нас нет других людей. А нам нужно расставить патрули по всей стране. Займите выгодную оборонительную позицию и разместите своих людей в надежном укрытии. Некоторые немцы наверняка попытаются пробиться силой и могут устроить стрельбу.
- То есть, - сказал я, - я со своим взводом должен остановить всех немцев, бегущих из Дара?
- Таков приказ, - ответил он.
- Их же, наверное, сотни.
- Точно, - ухмыльнулся он.
- А что будет, если они возьмут ружья и затеют бой? - спросил я.
- Перестреляете их всех, - сказал капитан. - У вас же есть пулемет. С одним пулеметом можно перебить пятьсот человек с винтовками.
Мне стало не по себе. Я не хотел брать на себя ответственность за убийство пятисот гражданских человек на прибрежной дороге, ведущей в Португальскую Восточную Африку.
- Что, если с ними будут женщины и дети? - спросил я.
- Действуйте по обстоятельствам, - уклонился от ответа капитан.
- Но… но… - промямлил я, - ведь эта дорога - основной путь бегства из страны. Не кажется ли вам, что столь важное задание следует поручить вам или другому офицеру регулярных войск?
- У нас и так все руки заняты, - сказал капитан.
Но я никак не унимался.
- Ведь я ничему такому не обучен, - убеждал его я. - Я просто работаю на "Шелл".
- Чушь! - рявкнул он. - Немедленно отправляйтесь! И не подведите нас!
И я отправился.
Отыскав телефон, я позвонил домой и предупредил Мдишо, чтобы он меня не ждал.
- Я знаю, куда ты собрался, бвана! - закричал он в трубку. - На германцев идешь! Я угадал?
- Ну, - сказал я, - посмотрим.
- Я хочу с тобой, бвана! - взмолился он. - Пожалуйста, возьми меня с собой!
- Боюсь, на этот раз не получится, Мдишо, - сказал я. - Тебе придется остаться и приглядывать за домом.
- Будь осторожен, бвана, - сказал он. - Будешь вести себя осторожно - останешься жив.
Я вышел на площадь перед казармами, где меня ожидал мой взвод. Аскари в шортах и гимнастерках цвета хаки с винтовками наперевес выстроились по стойке смирно рядом с двумя открытыми грузовиками. На них было приятно посмотреть. Завидев меня, сержант отдал честь и приказал взводу садиться по машинам. Я сел в кабину первого грузовика между водителем и сержантом, и мы поехали через город к прибрежной дороге, ведущей в Мозамбик, что в Португальской Восточной Африке. В кузове второго грузовика аскари везли огромную катушку телефонного кабеля, намереваясь по пути уложить кабель вдоль дороги, чтобы обеспечить постоянную связь со штабом, из которого мне должны были сообщить о начале войны. Раций у них не было.
- Много у нас кабеля? - спросил я сержанта. - На сколько его хватит?
- Километров на пять, бвана, - усмехнулся сержант.
Сразу же по выезде из Дар-эс-Салама мы остановились возле маленькой хижины, и два связиста соскочили с машины, открыли дверь и подключили наш кабель к розетке внутри хижины. Потом мы поехали дальше, а связисты шли следом и укладывали кабель в траву на обочине, так что ехали мы медленно.
Дорога шла по самому краю Индийского океана. Сквозь чистую светло-зеленую воду просвечивало песчаное дно, и на тонкой полоске берега росли кокосовые пальмы, тянущие свои взлохмаченные головы к горячему синему небу. Вид был очень красивый. Кабины наших грузовиков продувал легкий ветерок с моря.
Километра через три с лишним дорога резко пошла в гору и повернула вглубь материка, направляясь в густые тропические заросли.
- Что если нам остановиться среди деревьев? - спросил я сержанта.
- Хорошее место, - согласился он, так что мы остановились там, где дорога вступала в джунгли, и вылезли из грузовиков.
- Поставьте грузовики поперек дороги, - приказал я сержанту, - и проследите, чтобы все бойцы хорошенько спрятались на опушке леса. Оружие надо распределить так, чтобы вся проезжая часть за грузовиками находилась под прицелом пулемета и винтовок.
Когда все это было сделано, я отвел сержанта в сторону и заговорил с ним на суахили.
- Послушайте, сержант, - сказал я, - думаю, вы понимаете, что я не солдат.
- Понимаю, бвана, - вежливо ответил он.
- Поэтому если я совершу какую-нибудь глупость, скажите мне, пожалуйста, об этом.
- Хорошо, бвана, - кивнул он.
- Вы довольны нашей позицией? - спросил я его.
- По-моему, место удачное, бвана, - ответил он. До конца дня мы слонялись без дела, ожидая звонка полевого телефона. Я сидел в тени рядом с телефоном и курил трубку. Помню, на мне были шорты цвета хаки, гимнастерка хаки, носки хаки и коричневые ботинки, а на голове - пробковый тропический шлем цвета хаки. Здесь все так одевались, я чувствовал себя в этой одежде удобно и уютно. Но далеко не уютно было у меня на душе. Мне было двадцать три, и меня никогда не учили убивать. У меня не было твердой уверенности, что я смогу хладнокровно отдать приказ открыть огонь по кучке штатских немцев. Поэтому я чувствовал себя крайне неуютно.
Стало совсем темно, а телефон все не звонил.
В кузове одного из грузовиков стоял большой круглый чан с питьевой водой, и все пили вволю. Потом сержант набрал хворосту, развел костер и стал готовить ужин для солдат. Он варил рис в огромном котле, и пока рис кипел, он принес из грузовика большую связку бананов, очистил их, нарезал на кусочки и бросил в котел с рисом. Когда ужин был готов, каждый аскари достал по оловянной миске с ложкой, и сержант черпаком щедро разложил рис по мискам. До сих пор я не задумывался о еде и, разумеется, ничего с собой не взял. Глядя на ужинающих солдат, я тоже захотел есть.
- Можно мне попробовать? - спросил я сержанта.
- Конечно, бвана, - сказал он. - Миска у вас есть?
- Нет, - ответил я.
Тогда он нашел для меня оловянную миску и ложку и положил мне огромную порцию. Оказалось очень вкусно. Сержант использовал неочищенный коричневый рис, и зернышки не слипались друг с другом. Горячие сладкие ломтики банана смазывали рис как масло. Я никогда еще не пробовал такого вкусного блюда из риса и съел все без остатка. На душе стало хорошо, и я начисто забыл про немцев.
- Восхитительно, - похвалил я. - Вы превосходно готовите.
- Всякий раз, когда мы выезжаем из своих казарм, - сказал он, - я должен сам кормить своих бойцов. Всем сержантам приходится этому учиться.
- Рис был просто потрясающий, - еще раз похвалил я. - Вам нужно открыть ресторан, и вы станете богатым человеком.
По всей округе в лесу непрестанно квакали лягушки. У африканских лягушек необычайно громкое скрипучее кваканье, и к тому же, как бы далеко лягушка не находилась, всегда кажется, что она квакает у вас под ногами. Лягушачье кваканье - это ночная музыка восточно-африканского побережья. Квакает вообще-то только самец, он раздувает свой подгрудок, а потом выпускает воздух с громким врруупп. Это его брачный зов, и самка, заслышав томный клич, быстро скачет к потенциальному жениху.
Но когда она добирается до своей цели, происходит забавная вещь, хотя это не совсем то, о чем вы подумали. Самец не поворачивается и не приветствует самку. Где там. Он ее в упор не видит, сидит себе и поет свою песнь звездам, а самка терпеливо ждет рядом. Она ждет и ждет и ждет. А он поет и поет и поет, часто несколько часов кряду, и происходит на самом деле вот что. Зачарованный звуком своего голоса самец напрочь забывает, ради чего он, собственно, начал квакать. Мы-то знаем, что он начал квакать, потому что ему захотелось ласки. Но сейчас он не слышит ничего, кроме прелестной музыки, льющейся из его глотки, он не замечает ничего вокруг, даже вздыхающую рядом самку. В конце концов она теряет терпение и начинает толкать его передней лапкой, и только тогда самец выходит из транса и обращает на нее внимание.
Нуда ладно. Лягушачий самец ненамного отличается от самцов человеческих, думал я, сидя в темном лесу.
У сержанта я позаимствовал армейское одеяло и устроился на ночлег рядом с полевым телефоном. В голове промелькнула мысль о змеях. Интересно, сколько их ползает в густой траве? Наверное, тысячи. Но раз уж аскари их не боятся, то почему бы и мне не рискнуть?
Ночью телефон не звонил, и на рассвете сержант снова развел костер и опять приготовил тот же рис с бананами. Утром он уже не казался таким вкусным, как вчера вечером.
В двенадцатом часу резко звякнул телефон.
- Великобритания объявила войну Германии. Будьте в полной боевой готовности, - произнес голос в трубке.
Я приказал сержанту расставить бойцов по местам.
В течение часа все было тихо. Аскари сидели в засаде со своими винтовками, я стоял рядом с грузовиками на дороге.
И вдруг вдалеке показалось облачко пыли. Чуть погодя я разглядел первый автомобиль, за ним второй, третий и четвертый. По-видимому, все немцы в Даре решили выехать вместе одной колонной сразу после объявления войны, потому что теперь я видел шеренгу автомобилей, следующих с интервалом метров в двадцать друг за другом и растянувшихся по дороге примерно на километр. Среди них были грузовики, доверху нагруженные вещами. Пикапы с привязанной к крышам мебелью. Я вызвал сержанта из леса.
- Едут, - сообщил я, - и их много. Сидите тихо и не высовывайтесь. А я останусь здесь и встречу немцев. Если я подниму обе руки над головой, вот так, стреляйте: один залп из винтовок и пулемета поверх голов. Не по этим людям, а поверх голов.
- Так точно, бвана, залп поверх голов.
- В случае насилия по отношению ко мне и если они попытаются пробиться силой, берите командование на себя и действуйте по обстановке.
- Есть, бвана, - сказал сержант, прикидывая разные возможности, и вернулся в лес. Я стоял на дороге, дожидаясь первой машины. Во главе колонны ехал большой фургон "Шевроле", за рулем которого сидел мужчина, а рядом с ним, в кабине, на переднем сиденье еще двое мужчин. Все остальное место в автомобиле занимал багаж. Я поднял руку, давая водителю знак остановиться, что тот и сделал. Подходя к окну водителя, я чувствовал себя копом из дорожной полиции.
- Боюсь, дальше проезд для вас закрыт, - сказал я. - Всем вам придется развернуться и поехать назад в Дар-эс-Салам. Один из моих грузовиков встанет во главе колонны. Второй поедет сзади.
- Што за чепукка? - закричал мужчина с сильным немецким акцентом. Возраста он был среднего, с бычьей шеей и почти совершенно лысой головой. - Уберите грузовики с дороги! Мы ехать будем!
- Боюсь, что не получится, - возразил я. - Вы теперь военнопленные.
Лысый человек медленно выбрался из кабины. Он разозлился и двигался угрожающе. Те двое, что ехали вместе с ним, тоже вышли из кабины. Повернувшись, лысый махнул рукой, из всех пятидесяти машин выскочили мужчины и двинулись к нам. Во многих автомобилях сидели женщины и дети, но они остались на своих местах.
Дело принимало неприятный оборот, и мне это совсем не нравилось. Что я буду делать, спрашивал я себя, если они откажутся вернуться и попытаются пробиться? Я прекрасно понимал, что никогда не смогу скомандовать пулеметчику скосить их всех под корень. Вышла бы жуткая, отвратительная бойня. Я стоял и ничего не говорил.
Через несколько минут за спиной лысого образовалась толпа человек из семидесяти.
Лысый отвернулся от меня и обратился к своим соотечественникам.
- Все в порядке, - сказал он. - Давайте уберем эти два грузовика с дороги и поедем дальше.
- Стоять! - скомандовал я, стараясь придать голосу солидность. - Мне приказано остановить вас любой ценой. Если вы попытаетесь двинуться дальше, мы будем стрелять.
- Кто ппутет стрельять? - презрительно спросил лысый. Он вытащил револьвер из заднего кармана своих брюк цвета хаки, и я увидел, что это длинноствольный "Люгер". Сразу же у половины собравшихся в руках появились такие же пистолеты. Лысый направил "Люгер" в мою грудь.
Подобное я тысячу раз видел в кино, но в жизни все выглядит по-другому. Я по-настоящему испугался. И изо всех сил старался этого не показать. Потом поднял обе руки над головой. Лысый заулыбался. Он решил, что я сдаюсь.
Трах! Трах! Трах! Все оружие за моей спиной, в том числе пулемет, защелкало, и над нашими головами засвистели пули.
Немцы подскочили. В буквальном смысле. Даже лысый. И я тоже.
Потом я опустил руки.
- Вам не проехать дальше, - сказал я. - Любой, кто попытается прорваться, будет застрелен. Если вы все вместе рванетесь, все вы будете убиты. Таков мой приказ. У меня достаточно огневой силы, чтобы остановить целый полк.
Воцарилось полнейшее безмолвие. Лысый опустил свой "Люгер", и вдруг весь тон его переменился. Он одарил меня кривой натужной улыбкой и негромко спросил:
- Потшему вы нас не ппускайете?
- Потому что мы ведем войну с Германией, - сказал я, - а вы все - подданные Германии, следовательно, вы наши враги.
- Ми - граштанские, - возразил он.
- Может быть, - согласился я. - Но как только вы доберетесь до Португальского Востока, вы вернетесь в свой фатерлянд и станете солдатами. Я вас не пропущу.
Вдруг он схватил меня за руку и ткнул стволом своего "Люгера" мне в грудь. Потом повысил голос и прокричал моим невидимым бойцам на суахили:
- Попробуйте только помешать нам, и я пристрелю вашего офицера!
То, что произошло потом, стало полнейшей неожиданностью. Из зарослей раздалось одиночное "тррах!" какой-то винтовки, и вцепившийся в меня лысый получил пулю прямо в лицо. Зрелище было ужасающее. Голова словно раскололась надвое, из нее во все стороны полетели серые ошметки. Крови не было, только серая масса и осколки кости. Кусок этого серого угодил мне в щеку. Всю гимнастерку заляпало серой жижей. "Люгер" упал на дорогу, а лысый замертво свалился подле своего оружия.
Все мы были потрясены, но мне удалось взять себя в руки и сказать:
- Давайте обойдемся без новых убийств. Разворачивайте ваши машины и следуйте за нашим грузовиком до города. Вам гарантируется хорошее обращение, а женщинам и детям позволят вернуться домой.
Толпа мужчин развернулась и уныло разбрелась по своим машинам.
- Сержант! - крикнул я, и из леса на мой зов поспешно явился сержант. - Труп - в грузовик, и поставьте его во главе колонны, - приказал я. - Поедете в первом грузовике и поведете колонну к тюремному лагерю. Я поеду замыкающим во втором грузовике.
- Очень хорошо, бвана, - сказал сержант.
Вот так мы и взяли в плен всех штатских немцев Дар-эс-Салама, когда разразилась война.