И едва только он успел это сделать, как колдуньи, закричав по-ястребиному, разлетелись, а смотревшее на него бледное лицо исказилось от боли. Человек отошел к лесу и свистнул. Испанский жеребец в серебряной сбруе выбежал ему навстречу. Вскочив в седло, человек обернулся и печально взглянул на молодого Рыбака.
Колдунья с огненными волосами тоже хотела улететь, но Рыбак, схватив ее за руки, крепко держал.
– Пусти меня, – кричала она, – пусти! Ты призвал Того, кого не нужно было призывать, и совершил знамение, на которое нельзя смотреть.
– Нет, – возразил он, – ты не уйдешь, пока не откроешь мне тайну.
– Какую тайну? – сказала Колдунья, борясь с ним, словно дикая кошка, и кусая свои покрытые пеной губы.
– Ты знаешь, – отвечал Рыбак.
Ее зеленые глаза затуманились слезами.
– Проси у меня чего хочешь, только не этого, – взмолилась она.
Он засмеялся и еще крепче сжал ее.
Тогда, видя, что не может высвободиться, Колдунья прошептала:
– Бесспорно, я так же прекрасна, как и дочери моря, и не менее привлекательна, чем те, которые живут в голубых водах, – и, ласкаясь, она приблизила к нему свое лицо.
Но Рыбак нахмурился и оттолкнул ее.
– Если ты не сдержишь данного мне обещания, я убью тебя, обманщица.
Лицо ее померкло, как цвет иудина дерева, она вздрогнула и пробормотала:
– Пусть будет по-твоему. Душа принадлежит тебе, а не мне, делай с ней что хочешь. – И, вынув из-за пояса маленький нож с рукояткой, покрытой кожей зеленой змеи, она подала его Рыбаку.
– Зачем он мне? – в удивлении спросил Рыбак.
Некоторое время она молчала, и выражение ужаса появилось на ее лице. Затем, откинув со лба свои огненные волосы, она загадочно улыбнулась и проговорила:
– То, что люди зовут тенью тела, – не тень тела, а тело души. Стань на берегу моря, спиной к луне, и обрежь вокруг ног своих тень, которая есть тело твоей души. Прикажи твоей душе оставить тебя, и она послушается тебя.
Молодой Рыбак затрепетал.
– Ты говоришь правду? – прошептал он.
– Да, и хотела бы не открывать тебе ее! – воскликнула Колдунья и с рыданием уцепилась за его колени.
Он оттолкнул ее и, оставив в густой траве, пошел к склону горы; засунув нож себе за пояс, он стал спускаться.
Жившая же в нем Душа обратилась к нему и сказала:
– Послушай! Я жила с тобой все эти годы и хорошо тебе служила. Не прогоняй меня: какое зло я причинила тебе?
Молодой Рыбак засмеялся.
– Зла ты мне не сделала, но ты не нужна мне, – отвечал он. – Мир огромен, кроме того есть ведь Небо и Ад и та обитель мрачных сумерек, что лежит между ними. Иди куда хочешь и не смущай меня: любовь моя призывает меня.
Душа жалобно молила его, но он не обращал на нее внимания и двигался вперед, перепрыгивая, словно дикая коза, с утеса на утес; наконец он достиг равнины и желтого берега моря.
Смуглый и статный, как греческое изваяние, он стоял на песке, отвернувшись от луны, а из белой пены тянулись манившие его белые руки, и из волн подымались приветствующие его смутные образы. Перед ним лежала его тень – тело его Души, а за ним висела луна в медово-желтом сиянии.
И Душа сказала ему:
– Если уж ты в самом деле решил прогнать меня, не отпускай меня без сердца. Мир жесток; дай же мне с собой твое сердце.
Рыбак с улыбкой покачал головой.
– Чем же мне любить мою милую, если я отдам тебе сердце?
– О, сжалься, – просила Душа, – отдай мне сердце; мир очень жесток, и мне страшно.
– Мое сердце отдано моей милой, – отвечал Рыбак, – не медли же больше и уходи.
– А мне разве не нужно любить? – спросила Душа.
– Уходи же, не нужна ты мне! – закричал молодой Рыбак, и, взяв маленький нож с рукояткой, покрытой кожей зеленой змеи, он обрезал вокруг ног свою тень. И тень поднялась, встала перед ним и взглянула на него: она была похожа на его двойника.
Рыбак отступил, спрятал нож за пояс, и трепет объял его.
– Уходи, – прошептал он, – и не появляйся больше предо мной.
– Нет, мы должны еще увидеться! – возразила Душа. Голос ее был тих, он походил на звук флейты, а губы едва шевелились, когда она говорила.
– Как же мы увидимся? – воскликнул молодой Рыбак. – Ведь не пойдешь же ты за мной в морские глубины?
– Раз в год я буду приходить сюда и вызывать тебя, – сказала Душа. – Может быть, я тебе еще и понадоблюсь.
– Зачем ты можешь мне понадобиться? Но будь по-твоему! – И молодой Рыбак погрузился в волны. Тритоны затрубили в трубы, а маленькая Сирена выплыла ему навстречу, она обвила его шею руками и поцеловала в губы.
А Душа, стоя на пустынном берегу, смотрела на них. И когда они исчезли в глубине, она, рыдая, побрела по болотам.
И когда миновал год, Душа вернулась на берег моря и позвала молодого Рыбака. Он поднялся из глубин и спросил:
– Зачем зовешь ты меня?
А Душа ответила:
– Приблизься, чтобы я могла говорить с тобою, много чудесного видела я.
И вот он приблизился и, лежа на отмели, оперев голову на руку, стал слушать.
Душа сказала:
– Покинув тебя, я повернулась лицом к Востоку и пошла странствовать. С Востока приходит к нам все мудрое. Шесть дней шла я и на утро седьмого дня пришла к холму, что находится в землях в Татарии. Я села в тени тамарискового дерева, чтобы укрыться от солнца. Земля была суха и выжжена зноем. Люди бродили по равнине, словно мухи по диску из полированной меди.
В полдень облако красной пыли поднялось на плоском горизонте. Увидев его, татары натянули свои раскрашенные луки и помчались ему навстречу. Женщины с воплями бросились к кибиткам и попрятались за войлоками.
В сумерки татары вернулись, но пятерых из них недоставало, а многие из вернувшихся были ранены. Они впрягли лошадей в кибитки и поспешно двинулись в путь. Три шакала вышли из пещер и смотрели им вслед. Потом понюхали ноздрями воздух и побежали в противоположную сторону.
Когда взошла луна, я увидела на равнине огни бивуака и направилась к ним. Несколько купцов сидели вокруг костра на коврах. Их верблюды были привязаны позади, а прислужники-негры устанавливали на песке палатки из дубленой кожи и воздвигали высокую стену из колючего грушевого дерева.
При моем приближении старший из купцов встал и, обнажив меч, спросил, что мне надо.
Я отвечала, что в своей стране я была Принцем, что убежала от татар, хотевших обратить меня в рабство. Предводитель каравана улыбнулся и показал мне пять голов, насаженных на длинные бамбуковые шесты.
Потом он спросил меня, кто Божий пророк на земле, и я ответила – Магомет.
Услышав имя лжепророка, он склонил голову и, взяв меня за руку, посадил возле себя. Негр принес мне кобыльего молока в деревянной чашке и кусок жареной баранины.
На рассвете мы двинулись в путь. Я ехала на рыжем верблюде, рядом с предводителем, впереди бежал скороход с копьем. Вооруженная стража шествовала по обеим сторонам, а за ними следовали мулы, нагруженные товарами. В караване было сорок верблюдов, а мулов – вдвое больше.
Из страны татар мы пришли в страну тех, которые заклинают Луну. Мы увидели грифонов, стороживших золото в белых скалах, и чешуйчатых драконов, спавших в пещерах. Переваливая через горы, мы удерживали дыхание из боязни, что снеговые лавины накроют нас, и каждый завязал глаза газовой вуалью. Когда мы проходили по долинам, пигмеи, прятавшиеся в дуплах деревьев, пускали в нас стрелы, а ночью мы слышали, как дикари били в свои барабаны. Подойдя к Башне обезьян, мы положили там плоды, и они нас не тронули. Когда же мы подошли к Башне змей, мы дали им теплого молока в медных чашах, и они пропустили нас. Во время нашего путешествия мы трижды подходили к берегам Окса. Мы переплывали его на деревянных плотах с большими, полными воздуха мехами из бычьих шкур. Гиппопотамы свирепо набрасывались на нас, стараясь нас растерзать. Верблюды, завидев их, начинали дрожать.
Правители всех городов брали с нас пошлины, но не хотели впускать нас в городские ворота. Они подавали нам пищу через стены – маисовые пирожки, сваренные в меду, и пироги из нежной муки, начиненные финиками. За каждые сто корзин мы давали им шарик амбры.
Завидев наше приближение, жители деревень отравляли колодцы и убегали на вершины гор. Мы сражались с Магадеями, которые родятся стариками, с каждым годом становятся все моложе и умирают, превратившись в маленьких детей. Мы бились с Лактроями, которые называют себя сынами тигров и раскрашивают себя желтыми и черными полосками; с Аурантами, которые хоронят своих мертвецов на вершинах деревьев, а сами живут в темных пещерах, чтобы Солнце, их божество, не поразило их; с Кримниями, поклоняющимися крокодилу, которому они приносят в дар серьги из зеленого стекла и которого кормят маслом и молодыми цыплятами; с Агазонбаями с собачьими головами, с Сибанами на лошадиных копытах, бегающими быстрее любого скакуна. Треть из нас погибла в битвах, другая треть умерла от лишений. Остальные роптали на меня, говоря, что я принесла им несчастье. Я взяла из-под камня рогатую ехидну и заставила ее меня ужалить. Увидев, что укус ее на меня не действует, они испугались. На четвертый месяц мы достигли города Иллель. Была ночь, когда мы подошли к роще, лежавшей за стенами города; воздух был знойный, потому что Луна стояла в созвездии Скорпиона. Мы срывали с деревьев спелые гранаты и, разломив их, пили их сладкий сок. Потом мы растянулись на коврах и стали ждать рассвета.
На заре мы встали и постучали в ворота города. Они были выкованы из красной бронзы и украшены изображениями морских чудовищ и крылатых драконов. Стража, наблюдавшая за нами из бойниц, спросила, что нам надо. Толмач каравана ответил, что мы пришли с острова Сирии с богатыми товарами. Они взяли у нас заложников и сказали, что в полдень откроют ворота, а до тех пор мы должны ждать.
В полдень они открыли ворота, и когда мы вошли в город, народ высыпал из домов, чтобы на нас посмотреть, а глашатай бежал по улицам, трубя в раковину. Мы остановились на торговой площади, и негры развязали тюки узорчатых тканей и открыли ларцы из дерева сикоморы. И когда они покончили с этим, купцы разложили свои диковинные товары – навощенные льняные ткани Египта, разрисованное полотно из страны эфиопов, пурпурные тирские губки и голубые сидонские ткани, кубки из прохладного янтаря, тонкую стеклянную посуду и изделия из обожженной глины. С крыши дома на нас смотрела группа женщин. На одной из них была маска из золоченой кожи.
В первый день пришли жрецы и выменивали у нас товары; на второй день приходили благородные, а на третий – ремесленники и рабы. Таков их обычай по отношению ко всем купцам, пока те пребывают в городе.
Мы пробыли там в продолжение одной луны; когда же она пошла на убыль, мне стало скучно, и я отправилась бродить по улицам города; и вот я пришла к священному саду божества этой страны. Жрецы в желтых одеяниях безмолвно двигались между зелеными деревьями, а на ступенях из черного мрамора стоял бледно-красный храм, где обитало божество. Двери храма были покрыты глазурью, их украшали рельефные изображения быков и павлинов из блестящего золота. Крыша была из зеленоватой фарфоровой черепицы, а выдающиеся карнизы заканчивались маленькими колокольчиками. Когда мимо пролетали белые голуби, они крыльями задевали колокольчики, заставляя их звенеть.
Перед храмом находился бассейн с прозрачной водой, обнесенный ступенями из оникса с прожилками. Я прилегла около бассейна и своими тонкими пальцами принялась перебирать широкие листья растений. Один из жрецов подошел и остановился около меня. На ногах у него были сандалии, одна – из мягкой змеиной кожи, другая – из птичьих перьев. На его голове была черная войлочная митра, украшенная серебряными полумесяцами. Семь желтых полумесяцев были вытканы на его одежде, а завитые волосы были выкрашены сурьмой.
Помолчав несколько минут, он заговорил со мной и спросил, зачем я тут.
Я отвечала ему, что хочу увидеть божество.
– Божество на охоте, – сказал жрец, странно глядя на меня своими маленькими косыми глазами.
– Скажи мне, в каком лесу, и я пойду к нему, – ответила я.
Длинными ногтями жрец поправил бахрому своей туники.
– Божество спит, – ответил он.
– Укажи мне где, и я буду бодрствовать у его изголовья, – отвечала я.
– Божество на пире! – закричал он.
– Если вино сладко, я выпью с ним; если оно горько, я также разделю его с ним, – был мой ответ.
Жрец в удивлении опустил голову и, взяв меня за руку, поднял и повел в храм.
И в первой комнате я увидела идола на троне из яшмы, окаймленном крупными восточными жемчужинами. Идол этот был из черного дерева и размером с человека. Во лбу у него блестел рубин, и густое масло каплями падало с волос на колени. Ноги идола были обагрены кровью только что принесенного в жертву козленка, а бедра – опоясаны медным поясом с семью бериллами.
И я спросила жреца:
– Это и есть божество?
– Да, это божество, – ответил он.
– Покажи мне божество, или я тотчас же убью тебя! – закричала я и дотронулась до его руки; она тотчас же отсохла.
Жрец стал молить меня, говоря:
– Пусть мой господин исцелит своего слугу, и я покажу ему божество.
Я дунула на его руку, и она снова стала здоровой; а жрец затрепетал и повел меня в следующую комнату. Тут я увидела идола, стоявшего на яшмовом лотосе, украшенном крупными изумрудами. Этот идол был из слоновой кости и величиной вдвое больше человека. Лоб его украшал хризолит, а грудь была натерта миррой и корицей. В одной руке он держал изогнутый яшмовый скипетр, а в другой – круглый хрустальный шар. На ногах у него были бронзовые котурны, а на толстой шее – ожерелье из селенита.
– Так это и есть божество? – спросила я жреца.
Он ответил мне:
– Да, это божество.
– Покажи мне божество, – закричала я, – или я тотчас же умерщвлю тебя! – Я дотронулась до его глаз, и он мгновенно ослеп.
Он стал умолять меня, говоря:
– Пусть мой господин исцелит слугу своего, и я покажу ему божество.
Тогда я дунула на его глаза, и зрение вернулось к нему, и он, снова задрожав, повел меня в третью комнату – и что же! – там не оказалось ни идола, ни какого-нибудь изображения, а только круглое металлическое зеркало на каменном алтаре.
– Где же божество? – спросила я.
И жрец отвечал мне:
– Никакого божества нет, но зато есть это зеркало, которое ты видишь. Это – Зеркало Мудрости. В нем отражается все, что есть на небе и на земле, кроме лица, смотрящегося в него. Последнего оно не отражает, чтобы созерцающий мог стать мудрым. Много есть зеркал, но те зеркала отражают лишь мысли глядящего в них. Одно лишь это зеркало – Зеркало Мудрости. И те, которые им обладают, знают все, и ничто от них не скрыто. Те же, которые им не обладают, не ведают Мудрости. Поэтому оно-то и есть божество, которому мы поклоняемся.
Я заглянула в зеркало: все, что говорил жрец, было правдой.
И я совершила странный поступок, но не все ли это равно? В долине, всего в одном дне пути отсюда, я спрятала Зеркало Мудрости. Позволь мне только снова соединиться с тобою и снова служить тебе, и ты будешь мудрейшим из мудрых, и Мудрость будет принадлежать тебе. Позволь мне войти в тебя, и никто не сравнится мудростью с тобою.
Но молодой Рыбак засмеялся.
– Любовь лучше Мудрости! – воскликнул он. – А маленькая Сирена меня любит.
– Нет, ничто не может сравниться с Мудростью, – возразила Душа.
– Любовь лучше Мудрости, – отвечал молодой Рыбак и погрузился в волны; а Душа, рыдая, побрела по болотам.
И по прошествии второго года Душа снова пришла на берег моря и позвала молодого Рыбака; и он поднялся из глубин и спросил:
– Зачем зовешь ты меня?
А Душа отвечала:
– Приблизься, чтобы я могла говорить с тобой. Много чудесного видела я.
И вот он приблизился и, лежа на отмели, оперев голову на руку, стал слушать.
И Душа сказала:
– Покинув тебя, я обратилась лицом к Югу и отправилась в путь. Юг – страна сокровищ. Шесть дней брела я по большой дороге, ведущей в город Аштер. Я шла той большой, покрытой красной пылью дорогой, которой обыкновенно ходят пилигримы; на утро седьмого дня я подняла глаза – и вот, у ног моих в долине лежал город.
Девять ворот ведут в этот город, и перед каждыми воротами стоит по бронзовому коню, который ржет, как только с гор начнут спускаться бедуины. Стены города обиты медью, а сторожевые башни на стенах увенчаны крышами из бронзовой черепицы. В каждой башне стоит стрелок с луком в руке. С восходом солнца он пускает стрелу в гонг, а при заходе трубит в рог.
При попытке войти стража остановила меня и спросила, кто я. Я отвечала, что я – Дервиш, иду в Мекку, где хранится зеленое покрывало с изречениями из Корана, вышитыми серебром руками Ангелов. Стража преисполнилась удивления и просила меня войти в город.
Внутри он был похож на базар. Право, тебе бы следовало побывать там со мной. На узких улицах, точно большие бабочки, покачиваются веселые бумажные фонарики. Когда ветер проносится по крышам, они срываются и падают, словно цветные пузыри. Перед своими лавочками на шелковых ковриках сидят купцы. У них прямые черные бороды, а тюрбаны украшены золотыми цехинами, и длинные нити из янтаря и точеных косточек персиков скользят в их холодных пальцах. Некоторые из них продают гилбан, нард и необыкновенные духи с островов Индийского океана, густое масло красных роз, мирру и мелкую гвоздику. Когда кто-нибудь останавливается поговорить с ними, они бросают щепотки ладана на жаровню с углями и воздух наполняется ароматом. Я видела сирийца, державшего в руках длинный, тонкий как тростник, прут. Спиральки серого дыма поднимались от этого прута и благоухали, как цветы миндального дерева весною. Другие продают серебряные браслеты, унизанные млечно-голубой бирюзой, кольца из медной проволоки, усеянные мелкими жемчужинами, оправленные в золото когти тигров и диких, золотого цвета, кошек – леопардов, серьги из просверленных изумрудов и выдолбленные из яшмы перстни. Из чайных домиков несутся звуки гитар, и курильщики опиума с бледными улыбающимися лицами поглядывают на прохожих. Продавцы вина с большими черными бурдюками на плечах локтями прокладывают себе путь в толпе. Большинство из них продают сладкое, как мед, ширазское вино. Они подают его в маленьких металлических чашечках, посыпая сверху розовыми лепестками. На торговой площади стоят продавцы самых разных фруктов, они торгуют спелыми фигами, с пурпурной, словно поблекшей мякотью; пахнущими мускусом желтыми, как топазы, дынями; лимонами, розовыми яблоками и гроздьями белого винограда; круглыми красно-золотистыми апельсинами и овальными, золотисто-зелеными лимонами. Однажды я видела проходившего мимо слона. Его туловище было выкрашено киноварью и шафраном, а уши покрыты сеткой из алых шнурков. Он остановился у одного из лотков и принялся за апельсины, а продавец только смеялся. Ты не можешь себе представить, что это за странный народ. Когда они веселы, они идут к продавцу птиц, покупают заточенную в клетку птицу и выпускают ее на волю, чтобы радость их увеличилась; когда же они в горе, они бичуют себя терновником, чтобы печаль их не уменьшалась.