Только один Назиас не выказывал никакого беспокойства. Наши лодки, привязанные одна к другой веревками, плыли по воле случая, когда вдруг небо и воды наполнились таким ярким светом, который трудно было выдержать. Это было самое великолепнейшее северное сияние, когда-либо виденное нами, и в течение двенадцати часов его яркий свет не ослабевал ни на минуту, несмотря на то, что он представлял собою до бесконечности разнообразные феномены форм и красок, одни великолепнее других. Знаменитая корона, которую видят в этом трепете полярного света, стояла совсем отдельно в пространстве, и мы могли убедиться, что она исходит из того места, где находилась вершина горы, так как эта вершина выступила на средине светящегося круга подобно черному острию в золотом обруче.
Восхищение и изумление заставили умолкнуть страх. Наши эскимосы, нетерпеливо жаждавшие достигнуть этого волшебного мира, старались грести, хотя сила течения несла нас вперед и без их бесполезных усилий. Когда наступил день, они снова впали в отчаяние; вершина горы была так же далеко, как и накануне, и казалось даже, что она отдаляется по мере того, как мы приближаемся. Приходилось плыть таким образом еще несколько дней и несколько ночей; наконец, эта ужасная вершина как будто стала ниже; это было признаком несомненного приближения. Мало-помалу выступали на горизонте другие горы, менее высокие, за которыми главная вершина понемногу скрывалась, и пространная земля развернулась перед нашими взорами. С этих пор, с каждым часом приближаясь к земле, росла наша уверенность и радость. При помощи вооруженного взгляда мы уже различали леса, долины, потоки, страну, изобилующую растительностью, и жара сделалась так сильна, что нам пришлось освободиться от наших мехов.
Но как подплыть к этой обетованной земле? Когда мы уже довольно близко подплыли к ней, мы заметили, что она окружена вертикальным отвесом в две или три мили метров вышины, спускающимся прямо в волны; прочная, как крепость, черная и блестящая, как стеклярус, она нигде не представляла ни малейшего выема, по которому можно было добраться до нее. Вблизи оказалось еще гораздо хуже. То, что показалось нам блестящим в этих черных стенах, оказалось сплошной массой, составленной из огромнейших кристаллов турмалина, из которых некоторые величиною равнялись нашим башням, но вместо того, чтоб представлять естественные выступы, как мы надеялись на это, эти странные скалы суживались кверху, как щетина дикобраза, и их острия, повернутые к морю, казались пушечными жерлами гигантской крепости.
Эти блестящие скалы, то черные и матовые, то прозрачные, цвета морской воды, нагроможденные неприступной горой, представляли собою такое странное и вместе с тем очаровательное зрелище, что я не переставал любоваться ими, хотя мы уже целый день плавали вокруг них, и волны, шумно бившиеся о берега, не давали нам никакой возможности подплыть близко.
Наконец, к вечеру, так или иначе, нам удалось проплыть в пролив, и мы добрались с опасностью для жизни до маленькой губы, где наши лодки были разбиты, как стекло, а двое из наших людей убиты от сотрясения, прежде чем ступили на почву.
Тем не менее, это грустное прибытие было ознаменовано радостными криками, несмотря на то, что оставшиеся в живых эскимосы почти все были тяжело ранены; но вечное напряжение нашего опасного плавания, жажда, мучившая нас в течение тридцати шести часов, когда иссякли наши запасы пресной воды, отчаяние, более или менее овладевшее всеми нами, за исключением одного непоколебимого Назиаса, словом, какой-то дикий энтузиазм избегнутой опасности сделали нас почти нечувствительными к потери наших несчастных товарищей.
Измокшие, разбитые, слишком усталые, чтобы чувствовать голод, мы бросились на темный берег, не спрашивая себя, находимся ли мы на подводном камне или на твердой земле, и провели в таком положении больше часа, не разговаривая, не засыпая, ни о чем не думая, минутами смеясь глупым смехом, затем снова впадая в мрачное молчание, а бешеная волна окатывала нас песком и пеной.
Назиас исчез, и только я один заметил его отсутствие, но вдруг небо осветилось блестящими огнями, и мы видели, как на зените образовалась роскошная корона северного сияния; мы были как бы залиты и окутаны ее огромным сиянием.
- Вставать! - крикнул голос Назиаса над нашими головами. - Сюда, сюда! Идите, взбирайтесь, здесь ждут вас и кров, и пища!
Мы вдруг почувствовали прилив сил и легко спустились в овраг, через который попали в долину с живописными незнакомыми нам деревьями и растительностью. Мириады птиц летали вокруг Назиаса, который в уступе скалы отыскал их гнезда и набрал целую массу яиц разных величин. К этому угощению он присоединил несколько великолепных фруктов и, показывая нам на деревья и кустарники, с которых он их сорвал, сказал:
- Ступайте, наберите сколько угодно этих фруктов и кушайте спокойно, я испытал их на себе, ни в одном из них нет отравы.
Говоря это, он нагнулся, сорвал горсть сухой травы, набил ею свою трубку и стал преспокойно покуривать, распространяя вокруг нас клубы чудного ароматного дыма, в то время как мы утоляли наш голод и нашу жажду, поедая вкусные яйца и сочные плоды.
Нам легко было бы полакомиться также и мясом. Птицы здесь были такие же ручные, как и на островке Кеннеди, но никто сначала не подумал об этом, до такой степени мучителен был первый голод. Когда он был удовлетворен, наши эскимосы, заботившиеся о будущем в силу пережитой опасности, хотели свернуть шеи этим бедным птицам, подлетавшим к нам с красноречивыми криками, когда мы опустошали их гнезда. На этот раз Назиас энергически воспротивился убийству.
- Друзья мои, - сказал он, - здесь не убивают, было бы вам известно раз навсегда. Земля производит в изобилии все, что необходимо человеку, и у человека здесь нет врагов, если только он сам не создаст их себе.
Не знаю, поняли ли наши товарищи это, по моему мнению, превосходное замечание; побежденные сном, они уснули на земле, поросшей мягкой тальковой травой. Я сделал то же, что и они, потому что я не обладал сверхчеловеческими силами Назиаса, который куда-то исчез и снова появился лишь на другое утро.
IV
Когда он разбудил меня, я был очень удивлен, не найдя подле себя ни одного из наших товарищей.
- Они мне больше не были нужны, - сказал он мне спокойно, - и я их отпустил.
- Отпустили? - вскричал я в изумлении. - Куда же? Как? Каким же образом?
- Какое тебе дело! - ответил он, усмехаясь. - Разве ты так интересуешься этими прожорливыми и глупыми дикарями?
- Да, конечно, столько же, если не больше, чем верными и послушными домашними животными. Эти десять человек и те двое, погибшие при нашей переправе сюда, были избранными нашей шайки; они выказали много храбрости и терпения. Я начал понимать их язык и привыкать к их костюму, и даже тот был полон истинно человеческих чувств. Ну, куда же вы отослали их, дядюшка? Эта земля, без сомнения, есть Эдем, по которому они могут блуждать, не боясь ничего.
- Эта земля, - ответил Назиас, - есть Эдем, который я вовсе не рассчитываю делить с существами, недостойными обладать им. Эти ослы не прожили бы здесь и трех дней, не возбудив против нас всех животных сил природы. Я рассчитал их; имей в виду, что ты никогда больше не увидишь ни их самих, ни их лодок, ни их товарищей, ни их саней и собак. Мы с тобой единственные властители этой земли и этого моря. Это одни мы должны найти средства выйти отсюда, когда мы этого пожелаем. Нечего торопиться, нам здесь хорошо. Вставай-ка, выкупайся в этом чудном источнике, журчащем в двух шагах от тебя, сорви себе завтрак на первой попавшейся ветке и подумаем об исследовании нашего острова, так как это, без сомнения, остров, отдаленный от всякого видимого континента и с вдавленной срединой, как я тебе это предсказывал, только внутри него есть довольно высокий вулкан, но это не более как естественный маяк электрического света.
Всякое возражение, всякие упреки оказывались совершенно бесполезными. Я был один в этом неведомом мире с существом более сильным, более развитым, более неумолимым, более верующим, чем я. Надо было думать не о том, как бы побороть его, а как бы смягчить, если это возможно.
Я бросил последний взгляд назад и, поднявшись на возвышение, увидал то место, куда мы подплыли. Море ли превратило их в щепы или Назиас спас их и спрятал, но только лодок не было и следа. Но что же сталось с людьми? Даже следы от их ног на песке были сглажены. Я посмотрел себе под ноги и увидал струйки крови, мои руки также были запачканы ею. Я задрожал, спрашивая себя, не принимал ли я участия, как на "Тантале", в какой-нибудь ужаснейшей сцене безумия и резни?
Назиас, наблюдавший за мною, начал смеяться и, сорвав дикий плод величиною с гранат, он выдавил его сок у меня на глазах.
- То, что ты видишь, - сказал он мне, - это следы твоего вчерашнего ужина.
Я хотел еще расспросить его; но он повернулся ко мне спиною и отказался отвечать. Приходилось покориться обстоятельствам. Осмотрев уже окрестности, он наметил какую-то цель и шел к ней. Я молча следовал за ним без оружия, без провианта, как будто мы попали в страну, где человеку уже нечего было завоевывать.
Тем не менее, однако, мы не обошлись без встречи с бесконечно ужасными существами, хоть они и не сделали нам вреда; это были дикие волы, степные бараны, северные олени, зубры, лоси, по величине значительно превосходившие знакомые нам породы; все они принадлежали к остаткам пород, совершенно исчезнувших на земле. Многие из этих животных не были достойны даже имени, которым я их называю, за незнанием их настоящего имени, так как все они показались мне чем-то средним между исчезнувшими породами и теми, которые встречаются в настоящее время. Мы не видали там ни пресмыкающихся, ни кровожадных животных. Что же касается травоядных, большими стадами направлявшихся к луговым местам, то они лишь смотрели на нас с некоторым удивлением, не пугаясь и не отворачиваясь от нас. Они едва беспокоили себя подвинуться, чтобы дать нам пройти, и мы могли бы срисовать их, если б с нами были принадлежности для рисования.
К тому же, Назиас уделял им крайне мало внимания и не позволял мне останавливаться. Я следовал за ним неохотно, так как с той минуты, как нам не грозила никакая опасность, никто и нигде не ждал нас больше, и, когда мы исключительно принадлежали этой новой жизни, в которую мы так решительно окунулись, я, право, не понимал, чего мы еще ищем и почему дядюшка, вместо того чтобы удовольствоваться реализацией его предчувствий в границах возможного, упорствовал в преследовании химеры. Я делился с ним моими размышлениями, рискуя подвергнуться опасности, так как он сделался заносчив, лихорадочен, пасмурен, и я прекрасно видел, что в случае открытого упорства он не задумается отделаться от меня. Он едва отвечал мне, а если иногда и снисходил на объяснения, то лишь для того, чтобы горько упрекать меня за мое недоверие и самовольное затемнение моих драгоценнейших способностей.
Меня не особенно сильно поразило то, что в стране, исследуемой нами, я ежеминутно встречал новые породы всевозможных животных, растений и минералов: я должен был ожидать этого под этими градусами широты; но меня поразило то, что все эти породы росли в вышину по мере того, как мы двигались к северу, и этот факт, разрушающий все мои рациональные познания, мог объясниться лишь быстро усиливающейся теплотой климата. Тем не менее, однако, мы еще не достигли местности влажной жары и гигантского развития.
Мы достигли высоких площадок, поддерживавших турмалиновые стены. Центральная вершина снова представилась нам во всем своем великолепии, но мы не могли рассмотреть ее основания, так как оно было окутано туманом. Я сообразил, что вершина эта находится на расстоянии пяти или шести дней доброй ходьбы, если идти по прямой линии, и, предполагая также, что она занимает центральную часть острова, я сообразил, что этот остров должен иметь, по крайней мере, сто миль в диаметре.
Через два дня ходьбы, в продолжение которых мы не переставали взбираться на отлогие равнины, мы остановились на последнем возвышении, откуда весь остров развертывался у наших ног. В общем, это представляло великолепный вид. Вся эта страна обязана своим происхождением огромному подъему, совершившемуся в различные геологические эпохи. Я мог заметить следы громаднейших вулканических превращений, но в общем первобытные уступы были обнажены, и грунт осадка занимал незначительное пространство.
Через три или четыре дня мы покинули плодородные страны, населенные четвероногими. Тенистые овраги, живописные леса, раскинутые на скалах, узкие долины, орошенные быстрыми потоками и буквально усеянные цветами, уступили место таким скудным равнинам, что травоядные животные не паслись на них, и скоро нам стало невозможно больше двигаться вперед.
Вынужденные остановиться и довольствоваться портулаком и мхом, мы стали думать о том, как бы вернуться обратно и поискать более удобный спуск, как вдруг я был испуган ревом до того поразительным, что никакое сравнение с криками знакомых нам животных не может дать о нем определенного понятия. Звук этот был похож па протяжный звон набата, сливающийся со свистом паровой машины. Когда я оглядывался по сторонам, я услышал шум над моей головой и увидал, что летит что-то такое огромное, что я инстинктивно нагнулся, чтобы не быть задетым полетом этого непонятного существа.
Оно упало подле нас, и я узнал в нем индивидуума, принадлежащего к породе мегалозомов. Величиною он был с буйвола и к тому же имел плоские рога и темную шкуру. Хотя это чудовище и причинило мне сильный испуг, но я не мог удержаться, чтобы не полюбоваться им, так как во всяком случае это было красивое животное. Его шкура была покрыта мехом зеленовато-оливкового цвета с золотистым отливом, а на его спине величественно возвышался роговой нарост - признак самца. Он, по-видимому, не обратил на нас ни малейшего внимания и принялся пастись подле нас, как домашнее животное; затем он развернул свои могучие крылья в форме прозрачных плавников, и, поднявшись не более как на два или на три метра, грохнулся в нескольких стах шагах далее.
- Это животное, - сказал мне ничему не удивлявшийся Назиас, - должно питаться листвою, так как оно без всякого удовольствия щипало низкие растения, растущие здесь. Я готов думать, что оно вышло из той лесистой местности, которую мы только что покинули, а теперь спускается к бесплодной пустыне. Следовательно, нужно предполагать, что за этой грудой нагроможденных скал скрывается лиственная страна. Теперь я жалею, что не вскарабкался на спину этого жесткокрылого, так как полет его хоть и тяжел, но верен, и избавил бы нас от многих бесполезных шагов.
- Это фантазия, которую мы можем себе позволить, - ответил я, показывая дядюшке еще с дюжину тех же самых жесткокрылых, которые летали над нами и, по-видимому, следовали за первым путеводителем. - Надо только достигнуть места, где они останавливаются, прежде чем они поднимутся снова, так как, если они действуют так же, как первый, то их полет непродолжителен.
И действительно, мегалозомы опустились довольно близко от нас, и мы могли подойти к ним, не спугнув их. Не знаю, могли ли они отчетливо видеть нас сквозь свои тяжелые упругие веки. Они показались нам очень глупыми животными и, несмотря на то, что они могли пропороть нас своими клыками или разорвать зубами, они покорно подпустили нас к себе. Мы выбрали двух хороших, рослых самцов, сели на их спины, уперлись ногами и руками в складки их кожи, чтобы крепче сидеть, и без всякого волнения дали им поднять себя. Этот способ езды оказался очень приятным, только взмах их жестких крыльев, производивший сильный ветер, понятно, не мог доставить нам никакого удовольствия.
- Я думаю, - сказал я дядюшке, когда мы в первый раз опустились на землю, - что будущие колонисты этого острова будут употреблять этих животных лишь для перевозки тяжестей. Мне кажется, что они достаточно послушны, чтобы следовать по одному направлению и даже…
- Что ты мне толкуешь о колониях? - вскричал дядюшка, пожимая плечами. - Не воображаешь ли ты, что я вошел в такие издержки и подверг себя стольким опасностям ради того, чтобы в несколько дней обогатить это глупое человеческое поколение, которое только и умеет, что разрушать и истощать самые богатейшие святилища природы? Стоит нам привести сюда какую-нибудь кучку людей, как они в один месяц истребят эту редкую и любопытную породу животных и вырубят эти ароматные леса, вместо того, чтобы сохранить их. Разве же ты не знаешь, что человек - зловреднейшее из всех животных? Нет, нет, оставим в покое зверей и сохраним для себя одних открытие этого драгоценнейшего острова.
- Однако, - возразил я, - хоть нас здесь только двое, но я не вижу, чтобы мы с особым уважением относились к свободе этих животных. Право, не знаю, приятно ли им нас носить, и признайтесь, что вы мысленно приспосабливаете их к перевозке драгоценностей, которые надеетесь найти.
- Никогда на свете, - ответил Назиас. - Богатства, которые я хочу открыть, останутся там, где они лежат до тех пор, пока я не приму необходимых мер, чтобы воспользоваться ими. Весь этот остров со всем, что таится в его недрах, принадлежит мне; никто не будет эксплуатировать его, кроме моих рабов, и если мне их понадобится много, то я и достану много.
При всяких иных обстоятельствах я разбил бы антисоциальные и античеловеческие теории моего дядюшки, но мой мегалозом замахал своими крыльями, и я поторопился сесть на него верхом; мы сделали таким образом несколько перелетов и опустились у края турмалинового оврага, как я и предполагал. Тут наши мегалозомы оказали нам большую услугу, так как без них нам никогда не удалось бы спуститься по этой отвесной стене гигантских кристаллов.
Едва спустились мы вниз (не без головокружения, по крайней мере, у меня), как увидали широкий могучий поток, бежавший через великолепнейший лес, но вместо того, чтобы переплыть его, мегалозомы сели на деревья вышиною в пятьсот метров и стали жадно сосать их влажные листья. Их фантастический переход с одного дерева на другое сделал наше положение невыносимым, и нам пришлось расстаться с нашими мегалозомами и с большими предосторожностями, медленно спускаясь с ветки на ветку, достигнуть земли.
Там мы увидали цветы и плоды, совершенно не похожие на те, которые мы видели на более возвышенных местах. Вместо ягод розовидных растений, составлявших главным образом нашу пищу в предыдущие дни, мы нашли ягоды породы чертополоха, а вместо яиц (мы не встретили в лесу ни одной птицы) мы нашли личинки бабочек необыкновенной величины и очень тонкого вкуса.
Но нам необходимо было переплыть поток и, к счастью, мы заметили на берегу земноводных черепах от пяти до шести метров длиною; они позволили нам вскарабкаться на них, и после нескольких остановок у островков, испещрявших поток, мы медленно достигли противоположного берега.