- Она была очень хорошая, сэр, - с упреком сказал он. - Как-то она спросила у меня дорогу. А у них, на этой вечеринке, дала мне бокал шерри.
- Южно-африканского? - жалобно спросил я.
- Не знаю, сэр, но как она его давала… Мало таких на свете. И мальчик, он тоже… Все время о ней говорит.
- Как он?
- Хворает, сэр. Совсем расхворался. Живот болит.
- Врач был?
- Нет еще, сэр. Я верю в природу. До поры до времени, конечно.
Я оглядел чужих людей, знавших Сару, и спросил:
- Кто они, Паркие?
- Девицу я не знаю, сэр.
- Она со мной.
- Простите. Вон сэр Уильям Мэллок.
- Его я знаю.
- Джентльмен, который обошел лужу, - глава отдела.
- Денстан?
- Именно, сэр.
- Сколько вы знаете, Паркис.
Я думал, ревности нет, я соглашался разделить ее с кем угодно, только бы она жила, но тут проснулась былая ненависть.
- Сильвия! - позвал я, словно Сара меня слышит. - Где вы сегодня обедаете?
- Я обещала Питеру…
- Питеру?
- Ну, Уотербери.
- Плюньте.
"Здесь ты? - спросил я Сару. - Смотришь ты на меня? Видишь, я без тебя обхожусь. Это нетрудно". Ненависть могла верить в посмертную жизнь; только любовь знала, что Сара мертва, как мертвая птица.
Входили новые люди, и женщина у перилец растерянно встала. Она чуть не влезла в чужие похороны.
- Я бы хотела позвонить…
Ненависть, словно скука, застилала вечер. Теперь, не любя, я должен был играть любовь и чувствовал вину еще до преступления - зачем я втянул в свой лабиринт невинную жертву? Половой акт может быть полной ерундой, но в мои годы знаешь, что он может стать и всем на свете. Я-то в безопасности, а вот в этом ребенке нет-нет да и сработает какой-нибудь невроз. В конце вечера я буду очень неловок, и сама эта неловкость (или даже импотенция) способна тронуть ее, а если я проявлю прыть, и это способно тронуть. Я попросил Сару: "Вызволи меня, вызволи, ради нее, не ради меня".
Сильвия сказала:
- Я скажу, мама больна.
Вот, готова солгать. Питеру конец. Бедный он, бедный! Теперь мы с ней сообщники. Она стояла в черных штанах среди подмерзших луж, а я думал: "Тут и начнется долгое будущее…" И попросил Сару: "Вызволи! Я не хочу ее обижать. Я не могу любить никого. Кроме тебя". Седая женщина спешила ко мне по лужам:
- Вы не мистер Бендрикс? - спросила она.
- Да.
- Сара мне говорила… - сказала она и замялась, а я глупо понадеялся, что она что-то передаст мне, что мертвые могут говорить.
- Она говорила, что вы ее лучший друг.
- Один из друзей.
- А я ее мать.
Я даже не помнил, что мать жива. У нас было столько тем, что целые страны нашей жизни оставались белыми, как на карте, - потом закрасим…
- Вы и не слыхали обо мне?
- В сущности…
- Генри меня не любил, так что я держалась подальше.
Она говорила разумно, спокойно, а слезы лились сами собой. Мужья и жены ушли, чужие люди проходили мимо нас троих в часовню. Паркис думал, видимо, что чем-то может помочь мне, но стоял в стороне, как он бы сказал - знал свое место.
- Я хочу попросить вас о большой услуге, - сказала мать Сары. Я старался вспомнить ее фамилию - Камерон, Чендлер? - Сегодня я так спешила, ехала… - она машинально смахнула слезы, словно пыль тряпкой. "Бертрам, - подумал я. - Вот оно, Бертрам".
- Да, миссис Бертрам? - сказал я.
- Я забыла взять деньги.
- К вашим услугам.
- Не одолжите ли вы мне фунт? Понимаете, мне надо пообедать в городе. У нас, в Грейт Миссинден, рано закрывают.
Она снова смахнула слезы, и что-то в ней напомнило Сару - какая-то простота в горе, какая-то неуверенность, быть может. Интересно, слишком ли часто "трогала" она Генри? Я сказал:
- Пообедаем вместе.
- Что вы, не беспокойтесь!
- Я любил Сару.
- И я.
Я пошел к Сильвии и сказал:
- Это ее мать. Я должен покормить ее. Простите. Можно, я вам позвоню?
- Конечно.
- В книжке вы есть?
- Он есть, - мрачно ответила она.
- Ну, на той неделе.
- Очень буду рада, - она протянула руку. - До свиданья.
Я видел, что она знала: время упущено. Слава Богу, это еще ничего не значило - пожалеет немного в метро, невпопад ответит своему Питеру сквозь музыку Бартока. Оборачиваясь к миссис Бертрам, я снова сказал Саре: "Видишь, я тебя люблю". Но любовь, наверное, труднее расслышать, чем ненависть.
Когда мы подходили к воротам, я заметил, что Паркис исчез. Видимо, решил, что он мне больше не нужен.
Мы с миссис Бертрам отправились в "Изола Белла". Я не хотел идти туда, где мы бывали с Сарой, а сейчас, конечно, стал сравнивать этот ресторан с теми. Ни Сара, ни я нигде не пили кьянти, теперь я пил его и об этом думал. Мог я заказать и наш любимый кларет, все равно я непрерывно о ней помнил. Пустота была заполнена ею.
- Мне не понравились похороны, - сказала миссис Бертрам.
- Простите?
- Они бесчеловечные. Как конвейер.
- Нет, ничего. Потом были молитвы.
- Этот священник, он священник?
- Я его не видел.
- Он говорил, что мы сольемся в Великом Духе. Я долго не могла понять. Думала, в великом ухе, - слезы закапали в суп. - Я чуть не засмеялась, а Генри заметил. Это он мне назло.
- Вы с ним не ладите?
- Он очень плохой человек, - она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель. - Как-то я заняла у него десять фунтов, забыла сумку. С каждым может случиться.
- Конечно.
- Я очень горжусь, что никому на свете не должна.
Речь ее походила на метро, она шла кругами и петлями. Когда я пил кофе, я стал различать узловые станции: Генри плохой, она - очень честная, она любит Сару, ей не нравятся похороны, Великий Дух - и снова Генри.
- Так было смешно, - сказала она. - Я не хотела смеяться. Никто не любил Сару, как я. - Все мы, всегда, это думаем и сердимся, когда говорит кто-то другой. - Но Генри не понять. Он очень холодный человек.
- Какие же еще могли быть похороны? - сказал я, пытаясь перевести стрелку.
- Сара католичка, - сказала миссис Бендрикс, взяла бокал вина и залпом выпила половину.
- Ерунда, - сказал я.
- Она сама не знала.
Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел первую трещину в стене своих ошибок. Глубокая она? Подвластна ли она времени?
- Ничего не понимаю!
- Она вам не говорила, что я была католичкой?
- Нет.
- Так, ненадолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек, - прибавила она.
- Это вы католичка, а не Сара.
Она опять отхлебнула вина.
- Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?
- Ну что вы! Выпейте еще.
Пока мы ждали вина, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.
- В каком смысле она католичка?
- Только не говорите Генри!
- Не скажу.
- Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: "Сара, у нас с тобой тайна". Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!
- Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бендрикс.
- Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.
- Вы не рассердились?
- Он меня через год бросил.
- Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?
- Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Нет. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.
- Что случилось у моря?
- Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать - так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.
- Что он сделал?
- Крестил ее.
- И все? - с облегчением спросил я.
- Ну, это таинство…
- Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.
- Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! - и слезы снова закапали.
- Он не виноват, ведь даже Сара не знала.
- Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.
- У вас что-то не очень привилось, - все-таки сказал я, но она не обиделась.
- Ах, - сказала она, - у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я. - Она отхлебнула вина. - Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.
- Так не привилось же, - злобно сказал я и кликнул счет. По спине у меня прошел холодок - то ли я простудился, то ли ощутил, как серые гуси летят над моей могилой. "Хорошо бы, - подумал я, - простудиться насмерть, как Сара".
По дороге домой, в метро, я твердил "Не привилось". Миссис Бертрам я оставил в Мэрлибоне, одолжив ей еще три фунта, потому что "завтра среда, нельзя выйти, приходит уборщица". Бедная Сара, привилась только эта череда мужей и отчимов. Мать успешно передала ей, что одного мужчины на жизнь мало, а она уж сама поняла, что незачем притворяться, будто это мужья. За Генри она вышла на всю жизнь, кому ж и знать, как не мне.
Но все эти мудрые мысли ничем не были связаны с нечестным делом у моря. "Это не Ты привился, - сказал я Тому, в Кого не верил, выдуманному Богу, Который будто бы спас мне жизнь (зачем?) и разрушил, хоть Его и нет, мое единственное счастье. - Нет, не Ты, ведь тогда это просто магия, а в магию я верю еще меньше, чем в Тебя. Все магия - Твой Крест, Твое Воскресение, Твоя святая католическая церковь, Твое общение святых".
Я лежал на спине и смотрел, как по потолку плывут тени деревьев. "Это совпадение, - думал я, - мерзкое совпадение чуть не вернуло ее к Тебе. Нельзя отметить двухлетнего ребенка на всю жизнь, вода и молитва - не клеймо. Если я поверю в это, я поверю и в Тело, и в Кровь. Все эти годы она была не Твоя, а моя. В конце концов Ты победил, можешь не напоминать мне, но она меня с Тобой не обманывала, здесь, на этой кровати, с этой подушкой под спиной. Я входил к ней, не Ты".
Свет ушел, кругом была тьма, и мне снилось, что я хожу по ярмарке с ружьем. Я стрелял в бутылки, вроде бы - стеклянные, но пули отскакивали, словно это сталь. Стрелял и стрелял, ни одна бутылка не треснула, и в пять часов утра проснулся, думая все то же: "Все эти годы ты была со мной, не с Ним".
5
Я мрачно шутил, когда думал, не предложит ли мне Генри переселиться к нему. На самом деле я этого не ждал и очень удивился. Я удивился даже, что он пришел через неделю после похорон, он никогда у меня не бывал. Не думаю, что он вообще заходил дальше, чем тогда, когда я встретил его под дождем. Внизу зазвонил звонок, я выглянул, - я не хотел гостей, а думал, что это Уотербери с Сильвией, - и увидел в свете фонаря его черную шляпу. Тогда я пошел вниз и открыл.
- Проходил мимо, - сказал Генри.
- Прошу.
Он неловко топтался, пока я вынимал бутылки из буфета. Потом сказал:
- Кажется, вы занимаетесь Гордоном.
- Мне заказали биографию.
- Будете писать?
- Наверное, да. Сейчас мне не до работы.
- И мне, - сказал он.
- Королевская комиссия еще заседает?
- Да.
- Значит, вам есть о чем подумать.
- Есть? Да, наверное. Пока мы не идем завтракать.
- Во всяком случае, это важная работа. Вот вам шерри.
- Она совершенно никому не нужна.
Сколько же он прошел с той поры, как благополучное фото из "Тэтлера" так разозлило меня! На столе у меня лежал, лицом вниз, портрет Сары, увеличенный моментальный снимок. Он перевернул его и сказал:
- Помню, как я ее щелкнул.
Она говорила, что снимала подруга - видимо, щадила мои чувства. На снимке она была моложе, счастливей, но никак не прекрасней, чем в те годы, когда я знал ее. Хотел бы я, чтобы со мной она глядела вот так, но любовник чаще видит, как горе застывает вокруг лица его любовницы, словно гипс - такая уж у нас судьба. Генри сказал:
- Я валял дурака, чтобы она засмеялась. Интересный человек Гордон?
- Скорее да.
- Дом теперь такой странный. Я стараюсь почаще уходить. Вы не могли бы пообедать со мной в клубе?
- Работы много.
Он оглядел мою комнату и сказал:
- Вам негде разместить книги.
- Да, - сказал я. - Я их держу и под кроватью.
Он взял журнал, который прислал Уотербери, чтобы показать перед нашей встречей образец своего творчества, и сказал:
- У меня место найдется. Собственно, вы можете устроиться как бы отдельно.
Я слишком удивился, чтобы ответить. Он быстро продолжал, листая страницы, словно и впрямь занят журналом:
- Подумайте. Не решайте сейчас.
- Спасибо вам, Генри.
- Вы бы оказали мне большую услугу.
"А что? - думал я. - Считают, что писатель выше условностей. Неужели я чту условности больше, чем чиновник?"
- Сегодня, - сказал Генри, - я видел всех нас во сне.
- Да?
- Я плохо помню. Мы вместе пили. Мы были счастливы. Когда я проснулся, я вспомнил, что она умерла.
- Я ее во сне не вижу.
- Лучше бы мы не мешали священнику.
- Но это же глупо. Она такая же католичка, как мы с вами.
- Вы верите в жизнь после смерти?
- Отдельного человека? Нет.
- Это нельзя доказать.
- Ничего нельзя доказать. Вот я пишу роман. Как вы докажете, что ничего такого не было? Сегодня я встретил человека о трех ногах.
- Ужас какой!
- Да, и покрыт чешуей.
- Вы шутите.
- Докажите это, Генри. Не можете - а я не могу доказать, что нет Бога. Я просто знаю, что Его нет, как вы про эти ноги.
- Непременно найдутся доводы.
- Я тоже могу их найти. Сошлюсь на Аристотеля.
Генри резко сменил тему.
- Вам и дешевле будет, если вы ко мне переедете. Она всегда говорила, ваши книги не слишком раскупают.
- Нет, кое-какой успех есть, - сказал я, припомнив статью Уотербери. - Приходит такое время, когда критики просто ладони отбивают, даже заранее. Надо подождать.
Я говорил, потому что не решил, что делать.
- Вы ведь не обижены, правда? - сказал Генри. - Я на вас тогда рассердился, но сейчас ведь это неважно.
- Я ошибся. Тот человек - просто глупый болтун, ее занимали его теории. Забудьте это, Генри,
- Она была добрая, Бендрикс. Вот сплетничают, а она - хорошая. Она не виновата, что я… ну, не любил ее, как надо. Понимаете, я очень осторожный, скучный. Ей нужен был такой, как вы.
- Она меня бросила, Генри.
- Знаете, она меня уговорила прочитать вашу книгу. Там женщина умерла, и ее дом…
- "Честолюбивый хозяин".
- Да, да. Тогда мне понравилось, но вы все напутали, Бендрикс. Вы пишете, что муж ходит по комнатам, передвигает мебель, чтобы казалось, будто он не один. Наливает вино в два бокала.
- Забыл. Как-то уж очень литературно.
- Это неверно, Бендрикс. То-то и плохо, что дом - не пустой. Раньше, бывало, я вернусь, а ее нету, ушла - наверное, к вам. Вот тогда он был пустой. Я ведь по-своему ее любил. Не застану ее и думаю, что сейчас найду письмо: "Дорогой Генри…" Знаете, как в романе.
- Да.
- А теперь он не пустой. Не знаю, как это выразить. Ее никогда нет, но ее ведь нет нигде. Она ни с кем не завтракает, не сидит с вами в кино. Ей негде быть, кроме дома.
- Где же ее дом?
- Вы уж простите меня, Бендрикс. Я измотался, устал… сплю плохо. Нельзя говорить с ней, так поговорю хоть о ней, а кроме вас - не с кем.
- У нее масса друзей. Сэр Уильям…
- Не могу я с ним о ней говорить. Лучше уж с этим Паркисом.
- С Паркисом! - вскричал я. Что ж он, навеки пристал к нам?
- Он говорил, он у нас был в гостях. Странных людей она приглашала. Он сказал, вы с ним тоже знакомы,
- Какого черта ему от вас нужно?
- Он говорит, она сделала что-то хорошее его сыну. Бог его знает, когда! Сын болеет. Кажется, Паркис хотел что-нибудь взять на память. Я дал ему ее детские книжки. Их у нее много, все исчирканы карандашом. Надо же от них избавиться. Не продавать же их, правда? Вот и отдал, что тут плохого?
- Ничего. Это он за ней следил, от Сэвиджа.
- Господи, если б я знал!.. А как ее любит вроде бы…
- Он человек, не машина. И чувствительный.
Я оглядел комнату. Там, у Генри, не больше Сары, чем тут, даже меньше, там она растворяется.
- Хорошо, я перееду, - сказал я, - только разрешите платить мою часть за жилье.
- Спасибо, Бендрикс! Дом - наш. Вы давайте денег на расходы.
- Сообщите за три месяца, когда соберетесь жениться.
Он принял это всерьез.
- Я не женюсь. Мне вообще не следовало жениться. Я причинил ей большой вред, когда женился на ней.
6
И я переехал на северную сторону. Генри торопил меня, так что я потерял плату за неделю и еще заплатил пять фунтов шоферу грузовика, надо же было перевезти книги и костюмы. Мне отвели комнату для гостей, под кабинет приспособили кладовую, была и ванная наверху. Генри поселился в гардеробной, а спальную с двумя холодными кроватями отвели для гостей, которых не бывало. Через день-другой я понял, почему теперь дом не пустой. Я работал в Британском музее, пока не закроют, потом работал дома, ждал Генри, мы вместе шли в "Герб" и выпивали. Как-то он уехал на конференцию, и я привел девицу. Толку не было. Я сразу понял, что ничего не выйдет, и чтобы не обижать ее, сказал, что обещал одной женщине никогда ни с кем не спать. Она все поняла, умилилась, проститутки очень почитают чувства. На этот раз я мстить не хотел, я просто опечалился, что навсегда ушло такое приятное занятие. Потом я видел во сне Сару, мы лежали там, у меня, опять ничего не вышло, но я не печалился, нам было и так хорошо.