- Шива слушает болтовню ученых и бредни монахов; Ганеш ни о ком не думает, кроме своих жирных торговцев. А я, я живу с моим народом, я не требую у него даров, а он ежечасно подносит мне их.
- И ты очень нежно относишься к этому своему народу, - заметила тигрица.
- Да ведь они мои. Когда старуха ворочается на постели, она видит во сне меня, девушки ищут меня глазами, прислушиваются к моим шагам, когда идут к реке со своими сосудами. Я хожу около молодых людей, когда они в сумерках ждут за воротами, и нашептываю слова одобрения белобородым старикам. Вы знаете, небожители, что из всех нас я один постоянно хожу по земле и не хочу находить удовольствия на наших небесах, пока хоть одна зеленая былинка вырастает из земли, пока хоть одна парочка шепчется в сумерках под сенью рощи. Вы мудры, но вы живете слишком далеко, вы уже забыли, откуда произошли. А я не забыл. Вы говорите, что огненные кареты питают ваши храмы? Что огненные кареты привозят сотни пилигримов туда, куда в прежнее время приходили лишь десятки? Это правда. Это правда на сегодня.
- А завтра они умрут, брат, - сказал Ганеш.
- Молчи! - закричал бык, видя, что Ганумен снова выдвигается вперед. - А завтра, возлюбленный, что же будет завтра?
- Вот что. Новые слова прокрадываются в речи простого народа, слова, которые ни боги, ни люди не могут задержать, - дурные, бездельные слова (неизвестно, кто первый пустил их в ход): будто они устали поклоняться вам, небожители.
Все боги тихонько рассмеялись.
- Ну, а дальше что, возлюбленный? - спросили они.
- Чтобы скрыть эту усталость, они, мои люди, станут сначала приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеш, более щедрые жертвы, будут громче славословить вас. Но слова расходятся все дальше, и скоро они станут меньше давать вашим жирным браминам. После этого они забудут ваши жертвенники, но это будет делаться постепенно, так что никто не скажет, когда именно началось это забвение.
- Я так и знала, я так и знала! Я то же самое говорила, но они не хотели меня слушать, - сказала тигрица. - Мы должны были убивать, мы должны были убивать.
- Теперь уже поздно. Вы должны были убивать с самого начала, когда люди, пришедшие из-за моря, еще ничему не учили мой народ! Теперь мой народ видит, что они делают, и это заставляет его думать. Он думает не о небожителях. Он думает об огненных каретах и о других вещах, которые сделали строители мостов, и когда ваши жрецы протягивают руку и просят милостыни, он дает неохотно и мало. Этим начинается у одного, у двух, у пяти, или у десяти, а я, живя среди своего народа, знаю, что делается в сердцах людей.
- А в конце концов, утеха богов? Что будет в конце? - спросил Ганеш.
- В конце будет то, что было в начале, о, ленивый сын Шивы! Пламя угаснет на жертвенниках и слова молитвы на устах, и вы снова сделаетесь мелкими божками, божествами джунглей, имена которых крысоловы и собаколовы шепчут, охотясь в кустах и в ямах, бедными богами, богами дерева, богами деревенской межи, как вы были вначале. Таков будет твой конец, Ганеш, и твой, Бхайрон, от простонародья.
- Это еще очень не скоро будет, - проворчал Бхайрон. - Значит, это неправда.
- Многие женщины целовали Кришну. Они рассказали ему все это, чтобы развеселить собственные сердца, когда на головах их появились седые волоса, а он передает нам эти сказки, - пробормотал бык.
- Их боги пришли и мы подменили их; мы можем переделать всех их богов, - сказал Ганумен.
- Их богов! Дело вовсе не в их богах. Дело в народе. Народ двигается, а вовсе не боги мостостроителей.
- Пусть будет так. Я заставил одного человека поклоняться огненной карете, когда она стояла и пускала дым. Он и не подозревал, что поклоняется мне, - сказал Ганумен, обезьяна.
- Они только немножко переменят имена своих богов, вот и все. Я буду по прежнему руководить мостостроителей; Шиве будут поклоняться в школах все те, кто сомневается и презирает своих ближних; Ганешу будут принадлежать его магаюнсы, а Бхайрону погонщики ослов, пилигримы и продавцы игрушек. Возлюбленный, они только переменят имена… а это мы видали тысячу раз.
- Конечно, они только переменят имена, - повторил и Ганеш, - но видно было, что боги не спокойны.
- Они переменять не одни только имена. Только меня одного они не могут убить, пока девушка и мужчина ищут встречи, пока весна следует за зимними дождями. Небожители, я не напрасно ходил по земле. Мои люди теперь еще не знают, что они знают; но я, живущий среди них, я читаю в их сердцах. Великие владыки, начало конца настало. Огненные кареты кричат имена новых богов, и это вовсе не старые боги под иными именами. Пейте и ешьте, как можно больше! Наслаждайтесь дымом жертвенников, пока они не остыли! Берите приношения, слушайте музыку барабанов и кимвалов, небожители, пока вам еще приносят цветы и песнопения. По тому, как люди считают время, конец еще не близок, но по тому, как рассуждаем мы, всеведающие, он придет сегодня. Я сказал.
Молодой бог умолк, и его собратья переглядывались в молчаньи.
- Этого я никогда прежде не слыхал, - прошептал Перу на ухо своему товарищу. - А все-таки иногда, когда я мазал маслом машину на "Гурко", мне приходило в голову, неужели наши жрецы в самом деле уж такие умные, такие умные? Скоро рассветет, сагиб. Они уйдут перед утром.
Желтоватый свет разлился по небу, и с исчезновением темноты шум реки изменился.
Вдруг слон громко заревел, точно будто человек ударил его.
- Пусть Индра рассудит. Отец всех, говори! Скажи свое слово о том, что мы сейчас слышали? Лжет Кришна или…
- Вы знаете, - сказал олень, поднимаясь на ноги, - вы знаете загадку богов. Когда Брама перестанет грезить, и небо, и ад, и земля исчезнут. Будьте довольны. Брама еще грезит. Сонные грезы приходят и уходят, содержание грез меняется, но Брама еще грезит! Кришна слишком долго ходит по земле, но я еще больше полюбил его за то, что он сейчас рассказал. Все боги меняются, возлюбленный, все, кроме одного!
- Да, кроме одного, кроме того, кто сеет любовь в сердца людей, - сказал Кришна, завязывая свой пояс. - Подождите немного, и вы увидите, солгал ли я.
- Правду ты говоришь, надо немного подождать, и мы узнаем. Возвращайся к своим мужикам, возлюбленный, и распространяй веселье среди молодежи, ибо Брама еще грезит. Идите, дети! Брама грезит, а пока он не проснется, боги не умрут.
- Куда они ушли? - сказал ласкарец, дрожа от холода и охватившего его ужаса.
- Бог знает! - отвечал Финдлейсон.
Река и остров были теперь озарены ярким дневным светом, и на сырой земле под деревом не видно было никаких следов, ни копыт, ни лап. Только попугай кричал в ветвях его и махал крыльями, сбрасывая целые потоки воды.
- Вставайте! мы окоченели от холода! Прошло действие опиума? Можете вы двигаться, сагиб?
Финдлейсон поднялся на ноги и стряхнулся. Голова его болела и кружилась, но действие опиума прошло и, помочив себе лоб водою из лужи, главный инженер моста Каши стал в недоумении раздумывать, как он попал на этот остров, как ему выбраться с него и, главное, что сталось с его мостом.
- Перу, я как-то не все помню. Я был около сторожевой башни и смотрел на реку; а потом… неужели нас снесло водой?
- Нет. Барки отвязались, сагиб, и (если сагиб забыл про опиум, Перу, конечно, не станет напоминать ему), когда мы старались привязать их, мне кажется, - в темноте плохо было видно, - какая-то веревка задела сагиба и сбросила его в лодку. Я подумал, что ведь мы с вами вдвоем, ну, не вместе с Гичкок сагибом, конечно, строили мост, и тоже вскочил на эту лодку. Лодку понесло водой прямо на нос этого острова и здесь нас выбросило на землю. Я громко закричал, когда лодка вышла из вагона, наверно Гичкок сагиб приедет за нами. А что касается моста, - так много людей умерло при постройке его, что он не может рушиться.
После бури на небе засияло яркое солнце, под лучами которого поднялись самые разнообразные запахи из смоченной земли; при свете его исчезли все призраки мрачной ночи. Финдлейсон смотрел вверх по реке через блестевшие струи воды, пока у него не заболели глаза. Берега Ганга исчезли, не видно было ни малейшего признака моста.
- Нас унесло далеко по течению, - проговорил он. - Удивительно, как мы сто раз не потонули.
- Это еще не большое чудо, ни один человек не умирает раньше положенного ему времени. Я видал Сидней, и видал Лондон и десятки больших портов, но… - Перу глянул в темный обветшалый храм под деревом, - никто из людей не видал того, что мы здесь видели.
- Что такое?
- Разве сагиб забыл? или разве только мы, черные, видим богов?
- У меня был жар. - Финдлейсон продолжал с тревогой глядеть на воду. - Мне казалось, что остров наполнился какими-то людьми и животными, которые ведут между собой разговоры, но я ничего не помню. Теперь, пожалуй, лодка могла бы проехать по реке.
- Ого! Значит, это правда. "Когда Брама перестанет грезить, боги умрут". Теперь я знаю, что это значит. Один раз гуру сказал мне что-то такое, но тогда я не понял. Теперь я понимаю.
- Что такое? - спросил Финдлейсон, взглянув на него через плечо.
Перу продолжал, как будто говорил сам с собой:
- Шесть, семь, десять муссонов тому назад, я стоял на вахте на "Ревале", большом компанейском корабле, и начался сильный тифон, вздымавший зеленые и черные волны. Я крепко держался за перила, и меня беспрестанно обливало водой. Тогда я стал думать о богах, о тех, которых мы видели сегодня ночью. - Он с любопытством посмотрел на Финдлейсона, стоявшего к нему спиной, но белолицый человек продолжал смотреть на реку. - Да, я думал о тех, кого мы видели сегодня ночью, и я просил их защитить меня. И пока я молился, продолжая глядеть вперед, налетела громадная волна, подхватила меня и бросила на кольцо большого черного якоря, а "Реваль" поднялся высоко высоко, наклонившись на левую сторону, и вода ушла из под его носа; а я лежал на животе и смотрел вниз в бездонную глубину; я был на волос от гибели и в то же время думал: если я перестану держаться, я умру и не увижу никогда больше ни "Реваля", ни своего места в кухне, где варится рис, ни Бомбея, ни Калькуты, ни Лондона. Почему я знаю, говорил я самому себе, что те боги, которым я молюсь, в самом деле существуют? - Только что я это подумал, как "Реваль" опустил свой нос, точно большой молот, и вода залила его и снесла меня назад на бак, перенесла через бак, и я сильно ударился спиной о загородку машинного отделения: но я не умер и увидел, что боги есть. Они очень добры к живущим людям, ну, а после смерти… Они сами высказались сегодня. За то, как только я приду в деревню, я поколочу гуру, зачем он говорит загадками, когда ничего нет загадочного. Когда Брама перестанет грезить, боги исчезнуть.
- Посмотрите на реку. Свет слепит мне глаза. Виднеется там дымок?
Перу застенил глаза рукою.
- Он умный и проворный человек, Гичкок сагиб, он не решился ехать в лодке. Он взял паровой катер Рао сагиба и едет искать нас. Я всегда говорил, что нам надобно около моста держать свой собственный паровой катер.
Земли Рао Бараон находились в десяти милях от моста. Финдлейсон и Гичкок проводили значительную часть своего короткого свободного времени, играя на билльярде и охотясь на черных оленей с этим молодым человеком. Его в течение пяти или шести лет воспитывал англичанин-гувернер, любитель всякого рода спорта, и теперь он щедрою рукою тратил доходы, которые индийское правительство скопило ему за время его малолетства. Паровой катер с поручнями накладного серебра, с полосатым шелковым тентом и палубами черного дерева был его новой игрушкой, которую Финдлейсон сильно раскритиковал, когда Рао приезжал осматривать мост.
- Какое счастье, - прошептал Фнндлейсон, но он все таки сильно беспокоился, что ему скажут насчет моста.
Блестящая труба катера, синяя с белыми полосами, быстро двигалась вниз по реке. Они увидели Гичкока, который стоял на носу, держа в руках бинокль, и был необычайно бледен. Перу громко закричал, и катер повернул к острову.
Рао сагиб в охотничьем костюме и чалме всех цветов радуги сделал им знак рукой, а Гичкок крикнул приветствие, но он не успел ничего сказать, так как первый вопрос Финдлейсона был о мосте.
- Все благополучно! Право, я думал, что никогда больше не увижу вас, Фнндлейсон. Вас унесло по течению за семь миль. Да, ни одного камня не вырвало ни откуда; но как вы себя чувствуете? Я попросил Рао сагиба одолжить его катер, а он был так добр, что сам поехал. Скачите сюда!
- Э, Финдлейсон, вы живы и здоровы, не правда ли? Э? Такого бедствия, как в прошлую ночь, никогда не бывало, э? Мой дворец весь промок, как чорт, и жатва на моих полях вся уничтожена. Вы поведете его назад, Гичкок? Я не умею управлять машинами. Вы промокли? Вы прозябли, Финдлейсон? У меня есть здесь закусочка, выпейте хороший глоток вина.
- Бесконечно благодарен, Рао сагиб. Мне кажется, вы спасли мне жизнь. Как мог Гичкок?..
- Ого! Он страх как волновался. Он приехал ко мне и разбудил меня, когда я был в объятиях Морфуса. Я очень встревожился, Финдлейсон, и потому тоже поехал. Мой главный жрец сердится на меня. Поедем поскорей, мистер Гичкок. В три четверти первого я должен быть в храме, где мы освящаем какого-то нового идола. Если бы не это, я попросил бы вас провести весь день со мной. Чертовски скучны все эти религиозные церемонии, Финдлейсон, э?
Перу, которого команда катера отлично знала, взялся за руль и сильною рукою вел катер против течения. Но в это время он мысленно держал в руке полурассученый конец веревки и колотил им по спине своего гуру.
Переводъ с англiйскаго А. Анненской.