Назавтра после трудного полета с неработающим (или, если хотите, работающим так, что им было невозможно пользоваться) "Окном" Литвинов пришел на стоянку. И увидел ту же картину, которую оставил вчера: зияющий снятыми люками и раскрытыми створками, опутанный проводами контрольной аппаратуры, окруженный стремянками, как строящийся дом лесами, - в таком виде уныло стоял самолет. Даже народу вокруг него стало вроде бы меньше, чем было накануне: только два или три техника с безнадежно скучными лицами делали, явно далеко уже не в первый раз, какие-то контрольные замеры.
Весь мозговой трест вавиловского КБ набился в тесную мастерскую. Когда Литвинов вошел и поздоровался, ему ответили непривычно хмуро.
- Ну, что же все-таки нашли? - спросил Марат. Он почувствовал, что появился не очень вовремя, но ретироваться, не сказав ни слова, было бы совсем уж неудобно.
- В том-то и дело, Марат Семенович, что ничего не нашли. Ничего. Понимаете, станция исправна. Все в норме! Ни к чему не придерешься, - раздраженно ответил Маслов, инженер вавиловского КБ, редко покидавший конструкторский зал, но сейчас тоже приехавший на аэродром. Одно это свидетельствовало о том, что положение признано серьезным и дана команда "свистать всех наверх".
- Спокойно, спокойно, Григорий Анатольевич! - поморщился Вавилов. - Рановато капитулируете. Давайте сначала посмотрим станцию еще раз.
- А что ее смотреть? Смотрели. Всю прозвонили, Виктор Аркадьевич! Параметры-то в норме! Куда от этого денешься?
- В норме тоже может быть по-разному. По центру допуска или ближе к границе. А границы эти мы же сами и назначали, ручаться за них трудно, - поддержал Главного конструктора Терлецкий.
- Так работала же станция при этих допусках в лучшем виде! Значит, годятся они. Практика показала. Которая критерий истины, согласно диамату. Помните? Учили? - не сдавался Маслов.
- Помню, помню, - сказал Вавилов. - И все-таки давайте не будем раньше времени впадать в пессимизм. Лучше попробуем еще подрегулировать. Чтобы все параметры поближе к середке допустимых диапазонов загнать.
И, заключая обсуждение, добавил:
- Ничего другого пока не придумывается. Однако той меди в голосе, которая звучала в словах
Главного конструктора вчера и столь успокоительно подействовала на Литвинова, сегодня уже что-то не прослушивалось.
На то, чтобы "загнать параметры поближе к середке", ушло еще два дня. К их исходу Федя Гренков пришел к Литвинову в летную комнату с чистым бланком полетного задания в руках:
- Давайте составим задание, Марат Семенович. Виктор Аркадьевич сказал: попробуем слетать еще разок.
Правда, как тут же выяснилось, употребленное Федей слово "составим" представляло собой явную гиперболу - новое задание ни на йоту не отличалось от предыдущего, с которого его, не мудрствуя лукаво, прямо и списали.
Неожиданная задержка возникла, когда полетный лист, украшенный всеми положенными подписями и визами, понесли на утверждение начальнику базы. Кречетов повертел его в руках, почесал затылок и, явно сожалея, что полетный лист как документ сугубо оперативный в стол - дабы "отлежался" - не сунешь, начал с того, что вызвал Литвинова:
- Тебе, что, так сильно понравилось у самой земли, да еще в муре, номера откалывать?
- Какое там понравилось! - недовольно ответил Марат. - Но слетать еще раз, наверное, надо, Глеб Мартыныч. Ничего другого не придумаешь: на земле больше делать с "Окном" нечего. Не закрывать же разработку?
- Что ты! Что ты, закрывать! - замахал руками начальник базы. - Об этом и речи быть не может. Генеральный по какому поводу ни позвонит, всегда о твоем "Окне" спросит: как, мол, там идут дела? Большую ставку на него делает.
- Вот видишь… Утверди, Мартыныч, лист, завтра с утречка и слетаем. Вдруг наладится эта их техника.
- Вдруг! Вдруг, знаешь, что бывает?
Литвинов кивнул головой, дав этим понять, что да, знает, с народным фольклором знаком, и Кречетов взял уже было в руку перо, но, повертев его над лежащим на столе полетным листом, положил снова.
- А где виза методсовета? - спросил он.
- Так не требуется же! - не выдержал до того с трудом сохранявший молчание Гренков. - Программу и методику всю в целом на методсовете утвердили. А чтобы каждый полет, это нигде не написано.
- И все-то вы, Федя, знаете. Информированы. Хотите, покажу вам положение о методическом совете? Там, между прочим, черным по белому написано: начальник летно-испытательной организации получает консультацию методсовета во всех случаях, когда считает необходимым для обеспечения безопасности полетов. Считает необходимым! А я сегодня как раз считаю, - решительно закончил Кречетов.
Методический совет! В него входили летчики-испытатели, ведущие инженеры, аэродинамики, прочнисты, считавшиеся в КБ самыми опытными и грамотными. Существовал он всего несколько лет. Но и за это короткое время успел доказать, что существует не зря.
Правда, критически настроенный ко всяким нововведениям, Аскольдов утверждал, что этот коллегиально-консультативный ("Придумали же, мать честная, словечки!..") орган полезен главным образом начальнику базы: снимает с него изрядную долю ответственности во всех мало-мальски сомнительных случаях. Но Александр Филиппович ворчал напрасно: рекомендации методсовета не раз предотвращали неприятности, порой весьма серьезные.
Собрался методсовет оперативно, через час после разговора Литвинова и Гренкова с Кречетовым ("Вместо обеда", - комментировали эту оперативность собравшиеся).
Прочитали задание. Послушали Гренкова, изложившего высокому собранию, как он выразился, предысторию вопроса.
- Ну, так что же будем решать? - спросил после непродолжительного общего молчания председательствовавший Белосельский.
Члены методсовета поежились.
- Не нравится мне это задание. Не вижу причин, почему оно покажет что-то другое, чем прошлый полет, - заметил Федько.
- Полет! Не полет - цирк сплошной! - сказал Аскольдов. - А ты сам, Марат, как считаешь?
Литвинов пожал плечами:
- Трудный вопрос. Мне этот цирк - конечно же, цирк, - сами понимаете, не шибко понравился… Но я просто другого выхода не вижу. В станции копаться больше смысла нет: они ничего криминального не нашли. Подрегулировали для очистки совести, хотя сами в это не очень верят… Что же остается, закрыть работу?..
- Ну уж закрыть! - усомнился один из ведущих инженеров. - Скажем так: приостановить. Впредь до…
- Невелика разница, - ответил Марат, несколько погрешив против истины, потому что разница между "закрыть" и "приостановить", конечно, велика. Но потом добавил гораздо более резонно:
- Тут все-таки нужна полная уверенность. Так что, наверное, слетать надо.
Члены совета снова задумались.
- Хорошо. Предположим, мы повторный полет санкционируем. Что можно сделать, так сказать, в уменьшение риска? - спросил Кречетов, которого сами слова "закрыть работу" заставили слегка вздрогнуть: он мгновенно представил себе, как будет встречена такая инициатива "наверху".
- Можно, кроме вашего "Окна", обычные радиоприводы включить, - предложил Нароков. - Ведь вопрос о чистоте эксперимента - по "Окну" выполнен заход или с помощью чего-то другого, - насколько я понимаю, сейчас снимается… Временно… А чтобы попасть на полосу, приводы все-таки помогут… И с локатора пусть подсказывают…
Больше никаких полезных идей в "уменьшение риска" высказано не было. И методсовет скрепя свое коллективное сердце постановил: считать в виде исключения возможным…
И вот вновь повторяется привычная процедура: выруливание, взлет… Опять самолет, оторвавшись от земли, уходит в облачность… Заход вслепую по кругу… Включение "Окна"…
Литвинов поймал себя на совершенно не свойственном его характеру ощущении: ожидании чуда.
Но чуда не произошло. Оно вообще случается в жизни существенно реже, чем хотелось бы.
Отметка на экране вела себя ничуть не лучше, чем в предыдущем полете: издевательски извивалась, изгибалась (Литвинов потом сказал: "Чуть ли не рожи строила!"), а главное, плавала. Плавала по всему экрану. Все, как в прошлый раз!
И опять один за другим пошли заходы, завершавшиеся выходом в стороне от полосы. Опять приходилось Литвинову энергичной змейкой над самой землей выводить самолет на линию посадки. Неожиданно для себя он обнаружил, что начинает втягиваться: более уверенно выкручивает машину, более четко ощущает величину зазора - пять, четыре, три метра - между концом опущенного в довороте крыла и землей, тратит на всю эту операцию меньше энергии. К концу полета уже не чувствовал себя таким выжатым лимоном, как.в прошлый раз. И даже саму посадку не стал приурочивать к тому заходу, который случайно получится более или менее приличным, а уверенно (или, если угодно, нахально) отложил на последний - по запасу горючего - заход. Не сомневался, что, как бы далеко в стороне от полосы его ни вынесло из облачности, сядет! Сделает змейку поэнергичнее - и сядет. Так оно и получилось.
- Вы, Марат Семенович, я вижу, приспособились, - с одобрением отметил после посадки Федя Гренков.
- А что же нам с вами остается? - ответил Литвинов, которому подобные заявления всегда были, что называется, маслом по сердцу, а сейчас, когда у него - у него, Литвинова! - что-то в полете получалось не совсем так, как хотелось бы, тем более.
Никогда, даже в ранней молодости, не жаждал Марат того, что именуется "всенародной известностью" - чтобы девушки на улицах узнавали его в лицо и возбужденно шептались за спиной: "Гляди, гляди, кто идет!" Такая слава, полагал Литвинов да и большинство его товарищей, приличествует более киноактеру, чем человеку технической специальности.
Но чем Марат был действительно грешен, это стремлением к полному, безоговорочному профессиональному авторитету в кругу коллег! К тому, чтобы считалось: "Литвинов слетал, дал заключение - значит всё: как он сказал, так и есть"… Тоже, конечно, форма тщеславия. Или, если хотите, честолюбия - ведь различие между этими двумя понятиями в глазах окружающих определяется прежде всего тем, насколько возвышенными представляются им устремления обладателя этих черт характера. Дама хвастает общественным положением и финансовыми возможностями своего благоверного - тщеславие. Спортсмен выворачивается наизнанку, чтобы получить обязательно золотую, а не серебряную медаль, - честолюбие. Строгих научных критериев для классификации этих сугубо нравственных категорий пока, к сожалению (а может быть, к счастью), не разработано.
Повторный полет при очень низкой облачности оказался небесполезным хотя бы тем, что снял - по крайней мере в глазах Литвинова - сомнения в безопасности связанного с этим "цирка". Или если и не снял полностью, то, во всяком случае, сильно смягчил.
Но главная проблема - работоспособность "Окна"! - менее острой отнюдь не стала: ведь предназначалось это устройство для самолета, на котором, как справедливо заметил Кречетов, "таких сумасшедших фортелей, у самой земли откалывать никто не будет".
На стоянке подрулившую машину встретили довольно хмуро. Все видели, как далеко в стороне от полосы завершался каждый заход и какими номерами - глубокими кренами в обе стороны у самой земли - ознаменовалось окончание всего полета. Традиционное "Ну, как?", обращенное к прилетевшему экипажу, было сказано исключительно по привычке. Ничего нового этот полет явно не принес.
Тем не менее сели в мастерской. Помолчали. Кто-то не очень уверенным голосом сказал:
- Хорошо, что хоть дефект стабильный. А то, бывает, раз проявится, а потом ищи его, ищи…
Спорить с автором этого замечания не приходилось. Такой, однажды мелькнувший, а потом вроде бы не повторяющийся дефект - штука противная. В самом деле, как отнестись к нему? Плюнуть и забыть? Случайность, мол. А он потом возьмет и повторится. Да еще, по известному закону максимальной пакости, в самый что ни на есть неподходящий момент! Бывало такое, наверное, в жизни у каждого испытателя. Бывало и у Литвинова:
Но на сей раз места для сомнений не оставалось: дефект существовал! Правда, от этого никому особенно легче не было.
Как с этим дефектом бороться, никто сказать не мог. Даже каких-либо предположений приунывшие создатели и испытатели "Окна" не высказывали. Хотя Вавилов предложил голосом, если не бодрым, то по крайней мере деловым:
- Ну, так я слушаю. У кого есть соображения?
- Что ж, еще смотреть, копаться в станции? - не без яда спросил своим скрипучим голосом Маслов; высказанное им после предыдущего полета мнение о бессмысленности этого занятия, увы, подтвердилось.
- Ни к чему, - пожал плечами Гренков. - Уже копались. Станция в норме. В полной кондиции. Во всяком случае, в такой же кондиции, в какой была раньше. По всем параметрам.
- Что же, - спросил Картужный. - Получается, тут не дефект, а принципиальный порок станции? Выходит, "Окно" работает исправно во всех случаях, кроме тех, когда оно нужно?
Эта жестокая мысль, конечно, приходила в голову не одному Картужному, но все ее старательно от себя гнали, чересчур многое рушилось, если с ней согласиться.
В мастерской стало тихо.
- Предположение очень уж… кардинальное. Не хочется его принимать, пока не исчерпали все прочие, - нарушил молчание Терлецкий.
- Какие это прочие? Что-то не слышу я их, - пожал плечами Маслов.
- Насколько я понимаю, - осторожно начал Литвинов, - сейчас главная задача - разобраться, изменилось что-то в станции или все дело в том, что в плотной облачности она работает… - Марат мгновение помялся и деликатно закончил: - Работает иначе…
- Верно. Так давайте слетаем еще раз, когда облака на глиссаде захода будут повыше, - предложил Гренков. - Попробуем ее снова вне облачности.
- Это что же! Ждали-ждали плохой погоды - теперь будем снова ждать хорошей? Безоблачной! Этак мы все на свете прождем! - поднял голос Маслов.
- Видимо, все же так, - заключил Вавилов. - Ничего другого не остается… Хотя, конечно, если у кого-нибудь возникнет какая-то идея… Пусть на первый взгляд самая экстравагантная! Выслушаем с открытыми ушами. В порядке мозговой атаки… А пока, значит, так: станцию держать в полной готовности. Ничего в ней не разбирать, не регулировать. Зачехлить под пломбу. Заготовить заявку на полет по предыдущему заданию: заходы вне облаков… И безоблачной погоды нам ждать не нужно; вполне подойдет, если будет нижняя кромка метрах на двухстах - трехстах.
- Даже на ста, - вставил Литвинов. Очень уж хотелось ему произнести хоть что-нибудь такое, что шло бы окружающим не против шерсти.
Далеко не впервые сталкивался он во время летных испытаний с проблемами. Сложными иногда до головоломности. Всякие недоборы скорости или высоты полета, перегревы двигателей, недостатки устойчивости и управляемости и мало ли что ещё, бывало, выявлялось в новом летательном аппарате. Разбираться в этом - прямое дело летчика-испытателя. И когда речь шла о самолете, его системах, силовой установке, Литвинов чувствовал себя полноценным и полноправным участником обсуждений, сколь угодно горячих и темпераментных. Но с "Окном" дело обстояло иначе. В электронике Литвинов был не очень силен. Понимал, что надо бы подзаняться, почитать литературу, войти, как говорится, в курс. Но всегда не хватало времени, одно задание налезало на другое, и благие намерения Марата (которыми, как известно, вымощена дорога в ад) так и оставались нереализованными. В порядке самобичевания он как-то поделился переживаниями по поводу собственной радиоэлектронно-локационной малограмотности с Белосельским, на что тот ответил нравоучительно:
- Видишь, Марат, это ход времени. Двадцать лет назад летчики вашего поколения удивлялись: как это старики испытывают самолеты, а сами аэродинамики не знают! И даже принцип под это подводят: машину, говорят, нужно не знать, а собственным задом чувствовать!.. А вот теперь снова смена поколений. И молодые удивляются: как это можно - работать и не разбираться досконально во всей этой электронике. Да еще в каких-нибудь лазерах-мазерах…
- Лазеры - тоже электроника.
- Тем более. Но не в этом дело… Приходится тянуться! Трудно это в наши годы. Даже в твои, а уж в мои-то - и говорить нечего. Но все равно надо! Или, будь любезен, освобождай территорию! Другой, как дипломаты говорят, альтернативы нет.
Освобождать территорию Марату не хотелось. Скорее - раз уж нет другой альтернативы - он был согласен тянуться.
По дороге домой, в город, попутчиком Литвинова оказался Плоткин. Марат любил его общество, ценил нестандартность мышления и не так-то часто встречающиеся у умных людей терпимость и добродушие.
Плоткин был специалистом по теории двигателей. Но так уж сложились извивы его биографии, что к моменту первого знакомства с Маратом он пребывал в не очень научной должности представителя от двигателе-строительного КБ при КБ самолетостроительном.
Среди эпитетов, традиционно прилагаемых к слову "интеллигенция", почему-то нередко фигурирует - "безрукая". Плоткин такое мнение своей персоной опровергал вполне наглядным образом: бодро лазал по самолетным крыльям, забирался в двигатели, уверенно орудовал ключами, отвертками, пассатижами, - и могучие, многотонной тяги двигатели его слушались; отрегулированные и отлаженные Плоткиным, они работали исправно. Неудивительно, что когда где-то что-то не ладилось с изделиями представляемой им фирмы, Плоткина приглашали на консультацию. Хотя он сам к этой боковой линии своего служения авиации относился не без иронии, считал, что "без варягов лучше", и любил рассказывать, как один его бывший сослуживец, видный сотрудник солидной научно-исследовательской организации, удаляясь с очередной фирмы, которую консультировал, применял такую формулу прощания: "Желаю вам поскорее оправиться от нанесенной нами помощи".
- Вы чем-то озабочены, Марат Семенович? - спросил Плоткин, едва они с Литвиновым выехали с территории аэродрома и поехали по жирно блестевшей мокрой асфальтовой дороге, извивавшейся в старом хвойном лесу.
- Эта вот фауна очень уж раздражает, - попробовал отшутиться Литвинов, показывая на изображавшую двух медведей гипсовую, выкрашенную в ядовито-коричневый цвет скульптуру, мимо которой они проезжали. - Это надо же! Такой лес! Мне хвойный лес, знаете, чем нравится? У него красота ровная. Он круглый год зеленый… И такую пошлость, как эти медведи, в него воткнуть! Варварство!
- Вы, я вижу, ищете во всем гармонию, - улыбнулся Плоткин.
- Если о природе речь, то, наверное, да… Вот наша средняя полоса. Конечно, Крым, Кавказ - побывать там приятно. Но за душу так не берет. Меня, во всяком случае. А у нас пройдешь по лесу, выйдешь на опушку, увидишь поле, какую-нибудь там речку, за речкой пригорок, вдалеке еще лесок - и как-то сразу очень дома себя почувствуешь. Наверное, это сила первых впечатлений в жизни, с детства заложено.
- Наверное, - согласился Плоткин. И вернулся к исходной позиции: - Вы чем-то озабочены?
Еще бы Литвинову не быть озабоченным! Он рассказал о неожиданно - неожиданно не только для него, но и для создателей "Окна" - возникших неприятностях. Так хорошо все шло. Были, конечно, какие-то "бобы" и "бобики" (эти наименования технических неисправностей соответственно более и менее значительных, пришли с космодрома), не без этого. Но в целом… Уже предварительное заключение написали. В самых розовых тонах. И будто сглазили! Нате вам! На самом последнем этапе…
- А к вам, лично к вам, есть претензии? - осторожно поинтересовался Плоткин.