- Как живем? - заговорил старый кузнец, не переставая смеяться. - Разве не видишь - впроголодь!.. Работы мало, а хлеба не накупишься. Все мы от земли, пришли в город, кто когда: я раньше, а они, - указал он на молотобойцев, - в прошлом году. Все мы разорились. А я воевал под Карфагеном и в Греции..
- Что же республика? Старик дерзко засмеялся:
- Республика трещит, как узкая туника на гладиаторе. Так я говорю, Маний?
Портной вскочил, ножницы закачались, ударяясь об его колени, быстрые черные глаза остановились на Гракхе.
- Республика? Дело не в ней, а в сенате. Засели там жадные пауки, сосуд плебеев. Жизнь перевернулась. Завоевания убили нас, господин!
Тиберий удивился. Портной рассуждал не хуже любого сенатора, и вдруг мысль об охлократии, о которой презрительно отзывался Сципион, кольнула его: "Посади этого человека в сенат, и он докажет, что не Рим разрушил Коринф и Карфаген, а эти города разрушают нашу республику".
- Ты говоришь верно, Маний, но как найти выход из этого положения?
- А ты кто?
- Ты меня не знаешь. Я - Тиберий Гракх.
- Гракх? - вскричал старый кузнец, и улыбка растянула шрамы на лице. - Да я тебя помню. Ты сражался под Карфагеном. Когда мы брали Мегару, предместье города, - повернулся он к молотобойцам, - Тиберий Гракх, во главе молодых воинов, взял башню, очистил стены города от неприятеля, открыл ворота, впустил консула с отрядом. Так была взята Мегара. А Газдрубал, карфагенский полководец, рассвирепел и казнил римских пленников на стенах города. Мы видели казнь, а помочь ничем не могли.
Тиберий протянул старику руку.
- Я рад, что встретился с воином, который был под Карфагеном. Как тебя звать? Тит? Ты помнишь, конечно, Сципиона Эмилиана. Обратись к нему.
- Нет, Сципион - плохой сторонник плебса. Тиберий опустил голову: он был того же мнения.
- Вот ты, - продолжал старик, не выпуская руки Гракха из своих заскорузлых рук, - ты должен был знать о земельном законе Лелия. А почему не поддержал его?
- Что ты, Тит, разве я - народный трибун, чтобы проводить законы, налагать на них вето.
- Но ты за нас! - крикнул портной, оглядываясь на ремесленников, сбежавшихся отовсюду, чтобы послушать нобиля, который пожимал руку кузнеца. - И мы тебя поддержим… отдадим тебе свои голоса…
- Увы, граждане, я уезжаю завтра в Испанию с консулом Манцином…
- Ну и что ж? Вернешься! - крикнул Тит.
- С каким это Манцином? - засмеялся портной, сверкнув зубами и глазами. - Ты говоришь о Гостилии Манцине?
- О ком же другом? - с недоумением спросил Тиберий.
- Этот Гостилий, когда был еще эдилом, любил совершать обходы лупанаров, преследовать волчиц разыскивать тайные притоны. Эдилы ходят с ликторами, а он решил, что ликторы - ненужные свидетели; в одиночку легче обижать блудниц, требовать бесплатных ласк. Однажды Манцин вернулся из обхода не пешком, а на носилках: он хотел силою ворваться к Мамилии, но грудастая волчица угостила его камешком, величиной с твою голову.
Все засмеялись, а Гракх поморщился: Манцин не нравился ему своей заносчивостью, самохвальством, дерзкими речами.
- Квириты, - сказал Тиберий, оглядев столпившихся вокруг него ремесленников, - я вижу, что большинство из вас, особенно молодежь, земледельцы, которые были вынуждены бежать в Рим в поисках работы и пропитания. Ваши участки проданы, вы разорились. Ваши семьи лишены куска хлеба и голодают. Рим наводняется толпами земледельцев: каждый день они приходят с юга, востока, запада и севера. Их труд заменяется дешевым трудом рабов. Справедливо ли это? Справедливо ли прижимать римлянина, лишать его хлеба, отнимать у него землю, которую он завоевал? Скажите, квириты, так ли я говорю?
- Верно, верно! - закричала толпа. - Земля была нашей кормилицей.
- Земля одевала нас!
- Наши овцы свободно паслись…
- Так вот, квириты, землю вы должны получить обратно…
- Эдилы, эдилы! - воскликнул кто-то.
Толпа бросилась врассыпную, и вскоре застучали опять молоты, началась торопливая работа.
Стоя у горна, Гракх дожидался эдила, перед которым шел ликтор.
Эдил, толстый, потный человек, с багровым лицом, приблизился к кузнице, оглядел ее, и, увидев нобиля, наблюдавшего за работой старика, подошел к ним.
- Кто ты? - спросил он. - И по какому праву собираешь народ?
Тиберий назвал себя.
Эдил поклонился и заискивающе улыбнулся:
- Как здоровье благородного Сципиона Эмилиана? Я давно не был у него, занятый служебными обязанностями.
Гракх сухо ответил, что Сципион здоров, и, отвернувшись, пошел к форуму.
Он был доволен сегодняшним утром: теперь он был уверен, что никто не оторвет его от борьбы, и смотрел радостными глазами на встречавшихся по пути рабов и плебеев.
Он вошел в атриум с улыбкою на лице.
- Где ты был, Тиберий? - вскричала Клавдия, бросаясь к нему. - За тобой приходили от консула Гостилия Манцина.
Гракх вспомнил презрительное отношение плебса к его начальнику и сказал:
- Пошли сказать, что я зайду к нему вечером, а этот остаток дня я хочу провести с вами.
В атриуме находилось несколько близких друзей: Диофан Митиленский и Блоссий, оба старики, в светлых хитонах, один задумчивый, медленный в движениях, и другой - веселый, подвижный; Квинт Элий Туберон, племянник Сципиона Эмилиана, с надменным лицом и презрительным взглядом; Гай Фанний, участник взятия Карфагена, сверстник Тиберия, хитрый, льстивый притворщик, и Гай Семпроний Тудитан, историк, работавший над "Книгой магистратов", человек честный, прямой, приятный в разговоре.
Тиберий ласково приветствовал друзей и, обратившись к жене, спросил, почему не вышла мать.
- Она занята переводом трагедии Эврипида, - ответила Клавдия, - но если желаешь, я скажу ей, что ты пришел.
- Прошу тебя.
Вошла Корнелия в сопровождении Гая, пылкого, стремительного юноши. Женщина седая, но еще крепкая, она держалась прямо, несмотря на свой преклонный возраст, и гордо закидывала голову, как будто была супругой первого лица в сенате.
Младшая дочь Сципиона Африканского Старшего, победителя Ганнибала, она, выйдя замуж за Тиберия Семпрония Гракха, родила ему двенадцать детей, из которых девять умерли в младенческом возрасте, и только трое остались в живых: два сына и дочь. Она любила детей той глубокой материнской любовью, которая была присуща матронам седой древности, а на сыновей возлагала огромные надежды, мечтая об их исключительной для республики деятельности. "Они - мое украшение", - говаривала она друзьям. "Они - мое украшение", - повторяла она, расхваливая Тиберия и Гая, и в ее взгляде сверкала гордость матери, родившей таких детей.
Младший сын Гай был привлекателен: высокий ростом, хорошо сложенный, он пленял римских красавиц. Ему недавно исполнилось семнадцать лет, и на нем была мужская тога, складки которой он то и дело оправлял, любуясь собою в большом зеркале. Щеголь, как большинство новой молодежи, он делал крупные издержки на одежду, золотые украшения, драгоценные камни, и Корнелия безропотно покорялась воле младшего сына, не желая, чтобы он был одет хуже других и казался беднее небогатых сверстников.
Корнелия подошла к Тиберию.
Склонясь, он поцеловал ее руку.
- Я вышел так рано по небольшому делу. - И, целуя Гая в губы, прибавил: - А вчера ночью, возвращаясь от Эмилиана, привел в дом девушку. Ты видела ее, мать?
Корнелия кивнула и, кликнув рабыню, сказала:
- Позови Тарсию, я хочу видеть, хорошо ли ее вымыли и как одели.
Девушка робко вошла и остановилась среди атриума. На ней была новая туника и сандалии, лицо вымыто, волосы гладко причесаны.
- Скажи, Тарсия, довольна ли ты? - спросил Тиберий.
- О, господин мой, ты сделал для меня все… Ты спас меня…
- Что ты умеешь делать?
- Умею ткать и прясть, занималась рукоделием. Когда она ушла, Корнелия обратилась к Блоссию:
- Сегодня я кончаю перевод "Медеи", не будешь ли так добр просмотреть со мной начало?
- Я очень рад, что ты доверяешь мне ознакомление с этой работой.
- А теперь, друзья, посоветуйте мне, что перевести из Аристофана.
- "Облака", конечно, "Облака"! - единогласно воскликнули Диофан, Блоссий и Тиберий.
А Гай Семпроний Тудитан заметил:
- В "Облаках" осмеяны софисты, а это для нас, римлян, особенно важно: меньше будет увлекаться наша молодежь Карнеадом.
Тиберий провел этот день в семье, беседуя с матерью и друзьями, а вечером пошел к Гостилию Манцину. Консул объявил ему, что он отправляется в путь ровно в два часаи приказал явиться на форум без опоздания.
Собирая мужа в дорогу, Клавдия всхлипнула.
- Приезжай поскорее, - шептала она, целуя его руки и обливая их слезами, - я отвыкла от твоих путешествий и буду очень скучать.
V
Аврелий и Геспер шли по улице. Моряк говорил вполголоса:
- Надоела мне эта морская жизнь - всюду распущенность, пьянство, побоища. И отчего только Нептун не потопит все корабли вместе с людьми?
Навстречу валил народ: римляне в тогах, греки в хитонах, сицилийцы в разноцветных одеждах, похожих на хламиды. Рабыни, с детьми на руках, неряшливо одетые, злые, переругивались друг с дружкой, торопясь поскорее втиснуться в боковую улицу, до того запруженную народом, что всякое движение остановилось.
Улицы возбужденно шумели.
Геспер спросил стоявшего рядом ремесленника, куда бежит народ.
- Раба ведут на казнь, - ответил рослый бондарь, протискиваясь вперед.
Аврелий окинул глазами улицу и вместо того, чтобы присоединиться к толпе, направился в противоположную сторону. Геспер, недоумевая, последовал за ним.
Аврелий шел быстро, как видно, торопясь. Геспер заметил, что город он знал: свернул в боковую улицу, прошел несколько шагов и остановился перед ветхим домиком (черепичная крыша зияла большими дырами; гнили и обваливались балки, и неизвестно было, как он еще держится).
Толкнув дверь, Аврелий проник внутрь - темный атриум был завален старьем; пахло потом, грязными, давно немытыми одеждами, кожею. Геспер, остановившись на пороге, увидел дряхлого старика, поднявшегося им навстречу.
- Кто такие? - говорил старьевщик, туря красные, воспаленные глаза. - Кого посылает ко мне добрый Меркурий, радетель о нуждах моряков?
- Неужели не узнал, дедушка?
- Это ты? А я было подумал, что…
- …что меня перевозит Харон через Стикс.
- Ты угадал… Э, да ты, кажется, не один…
- Со мною друг. Наш путь в виллу Скавра… Старик покачал головою.
- Куда вы поедете? - зашептал он, озираясь. - Вся Сицилия кипит на огне Этны, как горшок с водою. А вилла Скавра находится как раз по дороге в Тавромений, - там расположился лагерем Эвн.
- А Клеон? Разве он не с Эвном?
- Клеон стоит поближе к Энне, а римляне наступают на Тавромений. Не знаю, как вы проберетесь.
- Мы подумаем, - молвил Аврелий, осматривая атриум. - Мне, дедушка, нужна одежда вольноотпущенника и старый пилей.
- Разве тебе надоело морское дело? - усмехнулся старик. - Кормят вас хорошо, в вине не отказывают, платят исправно, а приплыло судно к месту - ступай на берег, пей, веселись, люби девчонок…
- Это, дедушка, не жизнь.
- Что же ты задумал? Аврелий покосился на Геспера:
- А задумал то, о чем говорил с тобою.
- А не опасно? - осторожно спросил старик.
- А чего бояться? - пожал плечами Аврелий. - Я человек твердый…
Он не договорил и стал рыться в старье, подняв тучу пыли. Переодеваясь, он прислушивался: с улицы доносился глухой шум, голоса. Аврелий надел на голову пилей, шепнул:
- Что у вас делается в городе? Народ торопится, бежит; насилу мы к тебе добрались…
Старик вздохнул.
- Собираются казнить раба; он ударил своего господина, повалил на землю, стал душить.
- Задушил? - прошептал Аврелий с загоревшимся взглядом.
- Нет, оторвали его, - с сожалением произнес старик. - А раба присудили: водить по улицам, бить, а затем распять.
Шум приблизился.
Геспер и Аврелий выскочили на улицу. Прямо на них двигалась толпа, сдерживаемая легионерами: острия копий вспыхивали на солнце огоньками, шлемы ослепительно сверкали.
Впереди шел голый раб. Лицо его, потное, окровавленное, обросшее густой бородой, с прядями черных волос, слипшихся на лбу, было дико. Он шел, несколько опустив голову, и озирался исподлобья: шея его была заключена в тяжелый кусок дерева, в виде длинной балки, и раскинутые руки пригвождены к нему. Сзади шли рабы, его товарищи, которые, по закону, должны были ответить за то, что не помешали покушению на жизнь господина: их ожидало строгое наказание - плети, пытка огнем. Но сын пострадавшего обещал смягчить им наказание, если они будут бить преступника, ведя его по улице от дома до места казни! Однако большинство рабов отказалось от постыдного предложения, и только несколько человек, самых низких и малодушных, согласились.
Раб медленно шел, и сзади сыпались на него жгучие удары тонких ивовых прутьев. Смуглая спина превращалась в ошметки мяса, и кровь стекала длинными нитями на запыленные ноги.
Это был образованный грек, попавший в плен вместе с Полибием в числе тысячи знатных ахейцев; гордый, он нигде не мог ужиться, и его наказывали за непокорность, переводили из одного места в другое, пока, наконец, он не попал к нобилю, поселившемуся в Тиндариде.
Легионеры шли бесстрастно, с копьями наперевес: они спокойно следили за порядком и не препятствовали выбегавшим на середину улицы римским гражданам и гражданкам наносить удары преступнику. Один старичок, одетый в белую тогу с пурпурной каймой, может быть, курульный эдил, подскочил к осужденному и ударил его в зубы. Раб отшатнулся, чуть не упал от неожиданного удара, но не растерялся (из рассеченной губы текла кровь, темно-красная, густая, обагряя подбородок и мускулистую волосатую грудь): густой плевок залепил старичку лицо.
Визжа и ругаясь, римлянин бросился к центуриону, сопровождавшему раба: он требовал подвергнуть преступника самому жестокому наказанию тут же, на улице, но центурион объяснил, что ему приказано идти к месту казни, не останавливаясь, что он не имеет права истязать злодея своей властью. Тогда толпой овладело бешенство; она бросилась к преступнику, чтобы растерзать его, но легионеры остановили разъяренных мужчин и женщин копьями.
- Назад! - крикнул центурион, взмахнув мечом, сверкнувшим огненной полосою на солнце. - Еще шаг…
Толпа отхлынула. Она осыпала раба бранью, кидала в него камни, глиняные черепки, наносила удары бронзовыми кочергами, била его по щекам прутьями и бичами.
Раб шел. Это был сильный, выносливый человек. Деревянный ошейник давил шею, пригвожденные руки оцепенели, он их не чувствовал, кровь бросалась в лицо обжигающим жаром, туман застилал глаза. Сердце колотилось так сильно, что он задыхался.
- Воды…
Легионер, шедший рядом, поспешно поднес баклагу с уксусом к его губам. Раб глотнул, замотал головою. Рот и окровавленные губы побелели, но мысли прояснились, - стало легче.
- Не давай ему пить! - заревела толпа.
- Пусть издохнет, подлая собака!
- Смерть ему! Смерть!
В глазах раба просветлело. Он с благодарностью взглянул на воина, но тот, не замечая его умоляющих глаз, шел, зорко смотря по сторонам.
- Друг… Легионер чуть повернул голову. В шепоте раба ему почудилось не то приказание, не то призыв… Но воин, не моргнув глазом, продолжал шагать, прислушиваясь.
- Мое имя - Ахей… если ты меня спасешь… Легионер шел молча; лицо его пылало.
- Если ты ночью…
Раб пошатнулся: опять потемнело в глазах.
- Пей, - как сквозь сон, донесся до него ободряющий голос воина. - Идти уже недалеко.
Раб шел. А удары сыпались; вскоре к ним прибавилась острая разъедающая боль: он застонал.
Легионер обернулся: молодые матроны бросали рабу в спину щепотки соли. Воин подумал, дозволено ли это законом, и спросил подошедшего центуриона. Но тот сам не знал… Взглянув же на матрон, на окровавленную спину раба, на его бледность, он крикнул:
- Запрещено законом. Женщины отстали.
Впереди темнели городские ворота. Рабам и чужеземцам было запрещено выходить в военное время за город, и только римские граждане и вольноотпущенники пользовались этим правом.
От ворот до места казни было недалеко: предстояло пройти два стадия по дороге и свернуть в сторону, где чернело несколько крестов.
Солнце медленно склонялось к западу, но лучи его сильно пригревали землю. Слева дымилась Этна. Центурион, поглядывая на солнце, торопился. Он боялся, что не успеет. Он приказал идти быстрее. Люди ускорили шаг. Геспер и Аврелий шли почти рядом с легионером. За спиной они слышали голоса рабов, свист прутьев. Оба молчали.
- Кого бьете, жалкие ехидны? - послышался сзади шепот, и Геспер, оглянувшись, увидел Аврелия, который, ругаясь, шел уже рядом с рабами.
Шествие внезапно остановилось. Протяжный крик метнулся и замер. Раб упал.
Он лежал посреди пыльной дороги, с тяжелой колодкой на шее; окровавленная спина стала черной, как земля, - пыль, попавшая в раны, превратилась в густую липкую грязь, и она, эта грязь, жгла тело, вызывая зуд, доводящий до бешенства.
- Пить…
Третий раз легионер снял с себя баклагу. Приподняв голову осужденного, он влил ему в рот уксусу, помог встать.
- Дойдешь?
Раб не ответил. Он собрал последние силы, сделал несколько шагов, зашатался.
- Кто хочет помочь преступнику? - крикнул центурион. Геспер и Аврелий молча подошли, в нерешительности остановились.
- Как помочь? - растерянно спросил Геспер. - Под руки не возьмешь, пригвождены…
- Может быть, донесем его? - прервал Аврелий. - Мы сильные, а идти осталось недалеко.
Они подняли раба, приготовились нести, но сын нобиля воспротивился:
- Он ударил моего отца, едва не задушил, - и его нести? - закричал он, бросившись к Гесперу и Аврелию. - Пусть идет! Пусть ползет! Пусть, как хочет, добирается до смерти!.. Вставай, Ахей, вставай!
Но раб не шевелился.
- Встанешь ты, скотина? - ударил его молодой нобиль ногою в бок, но видя, что раб обессилел, сказал: - Пусть несет его, кто хочет.
Геспер и Аврелий подняли Ахея и понесли, один - обхватив ноги, а другой - спину; легионер шел сзади, поддерживая окровавленную колодку с раскинутыми руками.