ЯВЛЕНИЕ IV
Те же и Амосович.
Амосович. Что, матушка, не слыхать ли чего?
Дарья Спиридоновна. Ах, Амосыч, пропала наша головушка! Ведь запил!
Амосович. В такую, знать, компанию попал… в пьющую… Эхма! Слабостям-то мы, матушка, больно подвержены; тешим плоть свою на сем свете, а об часе-то смертном не подумаем. А ведь окаянному это на руку: он в те поры так за нами и ходит, так в греховные узы-то нас и опутывает.
Дарья Спиридоновна. Давно я тебя не видала, Петр Амосыч. Что дочка-то твоя?
Амосович. Ничего… живет. Видел намедни в соборе. Хотел было подойти, да боюсь – огорчишь, ведь барыня; против других совестно будет, вишь я какой! А то вот зимой-то ходил с ангелом поздравить, да на глаза-то не приняла. "Гостей, говорит, много". Посидел там у них в кухне, погрелся. Спасибо, кухарка у них такая добрая, рюмочку поднесла да обедать с собою посадила… А экономка с лакеем двугривенничек выслала… все добрые люди, матушка. Вот теперь хоть бы Иван Петрович: фа-терку мне дает, все у меня свое тепло есть, а то, зимнее-то дело, ложись да помирай. Что говорить, матушка, не легко есть чужой хлеб, коли сам народ кормил… Совестно, матушка! Иной раз пораздумаешься – кусок в горло нейдет…
Дарья Спиридоновна. Что ж вы у дочери-то не живете? Неужели на ней креста-то нет, что она вас на старости и согреть не хочет? Неужели она не боится божеского наказания?
Амосович. Ну, бог с ней! Ведь бог все видит!.. Отец и денно и нощно пекся об ней, а она против родителя… Захотелось вишь благородной, барыней быть захотелось!.. Ведь она, матушка, без моего благословения с барином под венец-то пошла. (Плачет.) Да я ей, матушка, и то простил. Я ей все отдал, все, что еще старики накопили, я ей отдал. На, дочка, живи да нашу старость покой, а она… ну, бог с ней! Ты подумай, матушка, кабы я пьяница был…
За сценой голос Ивана Петровича: "В гостях хорошо, а дома лучше".
ЯВЛЕНИЕ V
Вихров очень навеселе и Щурков.
Вихров, (входя)
Ты, Настасья, ты, Настасья,
Отворяй-ка ворота.
Вот мы к тебе вся компания!
Амосович. Эх, Иван Петрович, на старости ты лет…
Вихров. Что ты мне можешь препятствовать? Вон сейчас! Ты моей милостью на свете живешь. Я тебя с лица земного сотру! Вон!
Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.
Вихров. А, сестрица любезная! А где жена?
Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.
Вихров. Зачем же ты на мои глаза показалась?
Дарья Спиридоновна. Я навестить вас пришла, братец.
Вихров. Ладно, ступай в свое место. (Обращаясь к Щуркову.) Ну, ты, прощалыга! Представляй киятры.
Щурков. Это можно-с, только гитарки-то нет-с.
ЯВЛЕНИЕ VI
Настасья Климовна (вбегает). Да что это ты, батюшка, вздумал на старости лет крамбольничать-то?
Вихров. Молчать! Ходи в страхе! Топну ногой – понимай, что значит.
Настасья Климовна (к Щуркову). Ты что за человек?
Вихров. Гони его в шею – это грабитель.
Щурков. В гости звали, да и гнать-с!
Вихров. Сволочь! Вот как мы об тебе понимаем. (Опускает голову на стол.)
Настасья Климовна. Вон, вон!..
Щурков. Конечно, сударыня, средства мои не позволяют мне быть хорошо одетым, но и в несчастном положении я сохранил благородные чувства. Конечно, благодетель мой в таком виде и отрекомендовали меня…,
Настасья Климовна. Ступай, ступай!
Щурков. Позвольте мне, как благородному человеку, просить рюмку водки.
Настасья Климовна. Да с чего ты взял? Пришел в чужой дом незваный и непрошеный…
Щурков. В таком случае позвольте мне с вами проститься".
Настасья Климовна. Прощай, батюшка, ничего…
Амосович. Ступай, коли говорят, ступай…
Щурков подходит к Настасье Климовне и протягивает ей руку.
Настасья Климовна. Это ты что еще выдумал?
Щурков. Я уважаю вас как строгую женщину, а потому прошу позволения поцеловать вашу руку.
Настасья Климовна. Нет, батюшка, мы отродясь такими делами не занимаемся.
Щурков. Как вам угодно-с. Впрочем, если вам не будет составлять беспокойства, позвольте мне рюмку водки.
Настасья Климовна. Вон!
Щурков медленно уходит.
ЯВЛЕНИЕ VII
Те же, без Щуркова, Вихров (подымая голову). А где мои гости? Давай нам музыку. Аленка, валяй вприсядку.
Ты, Настасья, ты, Настасья,
Отворяй-ка ворота…
Настасья Климовна. Опомнись, Иван Петрович…
Вихров. Прочь! Где моя подруга жизни?
Настасья Климовна. Досталось твоей подруге-то жизни; тебя бы…
Вихров. Меня? Не смей!.. Меня грабить!.. Я загулял, а меня грабить!.. Дарья Спиридоновна, я в Марьину рощу попал, а за что они меня били? Деньги были мои… три тысячи серебром денег-то было…, За что они меня били?…
Все. Кто же тебя бил-то?
Вихров. Все меня били!.. Тимошка, ты хочешь лошадь пропить, потому хозяин этого чувствовать не может… Врешь!.. Меня ограбили!.. Меня ядом напоили, я помереть должен!.. Я пропащий человек! За что они меня били?… Цыганка… она меня у… уду… удушить хотела… За что они меня били? (Опускает голову на стол.)
Дарья Спиридоновна. Должно быть, сестрица, и впрямь его опутали.
Настасья Климовна. За что же они его били-то?
Амосович. Такая уж компания… пьющая!
Дарья Спиридоновна. Да ничего, сестрица. С моим покойником часто бывали такие оказии-то. Пройдет!
"Отечественные записки" Na 9, 1855 г.
С широкой масленицей
Сцены
(Сцена представляет трактир в московском захолустье. За столом сидят купцы, мещане, мастеровые и т. п.)
– С широкой масленицей имею честь поздравить!
– И вас также.
– Масленица – сила большая! Наскрозь всю империю произойди – всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится – давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев!
– Да, уж именно… увеселенье публике большое!..
– Вчера наш хозяин уже разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались.
– Православные, с широкой масленицей! Дай бог всем! Теперича масленица, опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал али что хуже – во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего… я бы, может, человек был…
– Бедный я человек, неимущий гражданчик, можно сказать – горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего господа бога! Так поел, кажется…
– Дорвался!
– Дорвался! Верное твое слово – дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось!..
– Что ж, ведь обиды ты никому не сделал…
– Кухарку, может, обидел, заставил стараться, а то никого…
– Семен Иваныч, блины изволили кушать?
– Да я крещеный человек аль нет? Эх ты… образов вание!..
– Что у вас: сюжет насчет масленицы? Так я вам могу доложить, что супротив прежних годов обстоятельства ее оченно изменились, и ежели где справляют ее по-настоящему, так это у папы рымского, но только, между прочим, заместо блинов конфеты едят.
– Тьфу! Разве может конфета против блина выстоять?
– Блин покруче конфеты; как возможно!.. Конфете с человеком того не сделать, что блин сделает.
– Блин, ежели он хороший, толстый да его есть без разума, – об душе задумаешься.
– Человеком! Иному ничего, ешь его только с чистым сердцем.
– Я больше со сметаной обожаю…
– И сейчас это папа рымский выдет на балкон, благословит публику с широкой масленицей, и сейчас все начнут действовать, кто как умеет: которые колесом ходят, которые песни поют, которые на гитаре стараются, а которые в уме помутятся – мукой в публику кидают, и обиды от этого никому нет, потому всем разрешение, чтобы как чудней. Огни разложат… Превосходно…
– В старину и у нас было весело. Идешь, бывало, по улице-то – чувствуешь, что она, матушка, на дворе… Воздух совсем другой: так тебя блинами и обдает, так тебя и обхватывает… На последних-то днях одурь возьмет… Постом-то не скоро и на путь истинный попадешь…
– После хорошей масленицы человек не вдруг очувствоваться может: и лик исказится, и все…
– С широкой масленицей! Можно мастеровому человеку себе отвагу дать? Господа купцы, есть я мастеровой человек и, значит, трудящий… Можно ему? Какой мне от вас ответ будет? Вот вы и не знаете… А я вам сейчас предъясню… Масленица для всех приустановлена. Видите! И значит, я должен все порядки соблюсти. Верно я говорю? Наскрозь всю масленицу! Без купцов нам жить невозможно, голубчики… Не осудите меня. Запили заплаты, загуляли лоскутки…
– В балаганах-то теперь стон стоит…
– Уж теперь народ сорвался…
– И что значит этот блин… лепешка и больше ничего. А вот ежели нет его на масленице – словно бы человек сам не свой.
– Уж бедный который и тот…
– Семен! Графинчик да поподжаристей пятачок, только чтоб зарумянил хорошенько.
– А ведь за масленицу-то одолеют эти блины… Мы с понедельника благословились…
– У нас, бабушка, вперемежку: день блины да день оладьи – оно и не так чувствительно.
– У меня к блинам больше пристрастия. Снеток, ежели хороший…
– С луком тоже прекрасно… Глазками его нарезать… аромат…
– У нас Домна Степановна кадушку-то сперва-наперво холодной водой сполоснет, положит муку-то да молитвы начнет шептать, так у ней блин-то… Господи!.. Так сам тебе в душу и лезет. В понедельник архимандрита угощали. "Ну, говорит, Домна Степановна, постный я человек, а возношу вам мою благодарность". А дьякон только вздыхал…
– От хорошего блина глаза выскочат. А вот я посмотрю на господ… Какие они к блинам робкие: штуки четыре съест и сейчас отстанет…
– Кишка не выдерживает!
– Наш лекарь Василий Петрович сказывал: "Кто ежели, говорит, мозгами часто шевелит, значит, по книгам доходит али выдумывает что – тому блины, вред. Потому, говорит, разнесет человека, распучит, воздуху забрать в себя не может, ну, и конечно, действоваться уж и не может…"
– A вот мы не думамши живем, а, слава тебе господи, не хуже других! И капитал скопировали и народ по своим достаткам кормим… Богу он за нас молит. И какое есть нам от бога положение – блины, все прочее…
– У нас без сумления…
– Да об чем сумлеваться-то? Один раз живем.
– Маланья Егоровна по корпусу-то своему – свинья сущая, едва ходит, с лестницы под руки водят, а какой ум в себе имеет. Намедни протопопу какое слово брякнула. Камилавку снял. "Ну, говорит, мнение ваше необыкновенное…" А ведь никаких книг не читала и ни об чем никогда не думала, а уж, значит, бог вложил… Любопытно это, с учителем она вчера за блинами, сцепилась насчет разговору. Тот говорит: "У вас, говорит, в помышлении все насчет еды…" А она говорит: "Мы, говорит, творим еже предуставлено. Как старики наши жили, так и мы живем. Вы, говорит, кушайте во славу божию, коли епекит у вас есть, а нашим порядкам не мешайте. Вы, говорит, молодой человек, а я в Киеве была, и у Соловецкого сподобилась…" Тот прикусил язык-то да так и остался.
– Оборвать следовало. Человек за блинами, плоть этого требует, а он с пустыми словами.
– Слова самые пустые, нестоящие… Человеку надо раздышаться, тогда с ним говори…
– Бывало, теперешнее дело, под Новинским стон стоит…
– Мелок народ стал…
– То есть, так народ измельчал, хуже быть нельзя…
– Под другие нации больше патрафляют… От роди-гелев-то какие порядки заведены, бросили, а в новых-то запутались. Форму-то, значит, потеряли: купец не купец, барин не барин, а так, примерно…
– Всё одно – ничего.
– Верно ваше слово – ничего! Оттого и масленицы настоящей нет и соблюдать ее некому.
– Ваше степенство, мы соблюдаем! Видите… До последнего грошика все пропил… Вот что значит московский мещанин!.. Вы души нашей не знаете… У нас душа вот какая – графин на стол… Живо!.. Запили заплаты, загуляли лоскутки…
"Новое время", 6 февраля 1882 г.
"Спрятался месяц за тучи"
Монолог
Вот она, жизнь-то моя, какая! Капиталу много, а тоски и еще больше! (Поет.)
Спрятался месяц за тучи,
Больше не хочет гулять.
Кабы в этом разе цыганов не было – помирать бы пришлось. Фараоны, в линию! Конокрады, по местам!
Спрятался-месяц за тучи,
Больше не хочет гулять.
За любовь претерпел! Так нашего брата, дурака, и надо. Отдай деньги, да и пошел прочь! Поцелуй пробой, да ступай домой. То есть так обидно, кажется… Фараоны! Веселую!
Ай береза, ты моя береза!
Иду я довольно равнодушно по улице, никого не трогаю, смотрю: из окна высунулась барышня… Словно она меня кипятком ошпарила. Тут, думаю, вся моя погибель!.. Все свои глупости бросил, только по три раза на день в цирульню завиваться ходил, на лик красоту наводил. Собаку ихнюю приучил, чтобы не лаяла, а с кухаркой дружбу завел, чтобы записки носила. Путался, путался – надоело: сваху подослал. Приняли меня отличнейшим манером. Дяденька ихний стал со мной в трынку играть, а маменька с дочкой на фортопьянах меня учить, а опосля того маменька приказали дом в голубую окрасить. "Очень я, говорит, нежный цвет люблю". Что этой слякоти сродственников повылезало – все на мой счет. Жри! Купец заплатит!.. Порешили – опосля ярманки свадьба. Проводили меня в Нижний честь-честью. Маменька два раза плакать принималась, спирт для воодушевления нюхала. Такая в Нижнем-то меня тоска взяла; подойду к буфету-то, посмотрю, как бутылки стоят, да и прочь – боялся сорваться на прежнее положение. Насилу дотерпел до конца ярманки. Приехал в Москву, завился и сейчас к невесте. Не дождались меня – за поверенного выдали! Как чумовой я бросился в Грузины, да две недели без просыпу там и орудовал. От коньяку шею свело!.. Два протокола составили! В тюрьме сидел за безобразие! В сером пальте ходил! Одно только теперича и осталось… Фараоны, в линию! Конокрады" по местам…
Спрятался месяц за тучки,
Больше не хочет гулять…"
"Нива" № 14 1874 г.
В деньгах счастье
Говорят, – "не в деньгах счастье", а это, по нашему рассуждению, пустые бабьи слова: в деньгах все счастье, вся сила в них. Другому, по его положению, цена грош, нестоющий он никакого внимания, а ежели ему такая фортуна выдет: к хозяину в выручку хорошо слазит или другой какой оборот фальшивый сделает, – ему сейчас и цена высокая. Да вот на моей памяти случай был: хозяйская дочь мальчика, без роду, без племени, с улицы в дом привела, грамоте его обучила, а как стал подрастать, сейчас его к должности определила, спервоначалу хозяйские сапоги чистить аль там салопы в театре стеречь, а после к лавке приставили. Смотрим, паренек выходит шустрый; за получкой ежели небольшой к покупателю пошлешь, – из души вытянет. И такое ему дал бог насчет этого понятие, как с покупателя деньги стребовать, даже нам было удивительно!.. Выровнялся паренек и стал во всей форме, хозяева стали его с собой за стол сажать, а там и приказчиком сделали. Хозяйка было уж ладила за него дочь отдать – кривобоконькая у них она была, никто не брал, – только анбиция купеческая не позволяла: как есть из ничтожных людей, голый мещанин. А тот взял это себе сейчас в понятие и говорит хозяину: "Вся ваша воля, а существовать без вашей дочки я не могу". А та к матери: "Как угодно, говорит, в своем саду на яблоне удавлюсь, если за него не отдадите". Подумали хозяева, со сродственниками посоветовались. Один сродственник и говорит: "Товар, сами видите, не первосортный, за стекло не выставишь. Отдавайте как есть. Вы его благодетели, и будет он для вас стараться. Делать нечего". Обручается раб божий Василий на рабе божией Гликерии… И фукнул через три года этот раб божий Василий своего тестя, раба божия Тарасия, по-родственному, и так фукнул, что от него только пух полетел, и супругу свою назад к родителям прислал. Извольте обратно получить, больше не требуется… ублаготворен; промежду арфистками не в пример есть красивее. Обругали его в публике спервоначалу разными словами, а опосля опять в хорошие люди записали. Придет он в клуб, сядет за стол, выставит бутылку шампанского да, как перепелов, на нее мимоходящую публику и наманивает. "Милости просим стаканчик". – "Покорнейше благодарим, очень приятно". И так превозвысился на хозяйские деньги, благотворительным членом где-то сделался, в депутациях разных стал ходить, слова за обедом говорить, на бег своих рысаков выпущать, в трактире комнату велел на свой вкус отделать, чтоб ему там с арфистками завсегда присутствовать, арапа какого-то заблудящего в холуи нанял, смотри – в банке директором сел. Все около него так и вьются, так и корчатся. Сила! И стал он подчищать этот банк, сначала помаленьку, пока в настоящую делов не распознал, а там пошибче, а там уж и в газетах стали печатать, что в банке дело не чисто, – года два печатали, – а деньги там все подсылали. Кто-то догадался – внезапную назначили. Собралась эта внезапная во французском ресторане, сговорилась, как действовать, и налетела в банк. "Пожалуйте книги". – "Извольте получить". – "Позвольте освидетельствовать наличность". – "Мы наличности не касались, мы подписывали; наличностью заведовал Василий Сергеевич". – "Василий Сергеевич, позвольте наличность". Только нос обтер – вот тебе и наличность… И завизжали вкладчики на двенадцать голосов. Потащили директора в суд. Прокурор говорит; "Расхитил чужую собственность, тяжким трудом и лишениями скопленные бедным народом деньги". Защитник говорит: "Никак невозможно, чтобы человек, сам вышедший из народа, воспитанный в благочестивом купеческом семействе, решился на мошенничество. Тут какое-нибудь недоразумение". Присяжные говорят: "Воровал с полным разумением". Суд говорит: "Лишить его всех особенных прав". А директор себе говорит: "Все права мои при мне" в кармане, а особенных мне не надобно". Свезли его в места не столь отдаленные, и живет он там припеваючи, приговаривая: "Чудесно в сих отдаленных местах жить с деньгами".
"Осколки", № 44 1884 г.