Приезд званых гостей сперва представился Билби сущим благом, ибо все четыре лакея отправились в тот неведомый мир, что таился за дверью, обшитой зеленым сукном; но вскоре он понял, что именно из-за этого появилось еще пять новых лиц: два камердинера и три горничные, которым надо было накрыть в комнате дворецкого. В остальном приготовления к рауту леди Лэкстон интересовали Билби не больше, чем личные дела китайского богдыхана. Там, наверху, происходило что-то, ничуть его не занимавшее. Он слышал, как подъезжали и отъезжали экипажи, улавливал обрывки разговоров в буфетной, где угощались кучер и грумы, но совсем не прислушивался к ним, пока не появились эти приезжие камердинеры и горничные. Билби показалось, что они возникли вдруг, неизвестно откуда, точно слизняки после дождя - черные, блестящие; сидят себе, посиживают да жуют помаленьку. Они ему не понравились, да и сами тоже глядели на него без всякого уважения и симпатии.
И наплевать. Едва покинув комнату дворецкого, он выразил свои чувства, помахав перед носом растопыренной пятерней, - жест, почтенный лишь в силу своей древности.
Ему было о чем думать, кроме чужих горничных и камердинеров. Томас поднял на него руку; он глумился над ним, низко оскорблял его, и Билби мечтал прикончить обидчика каким-нибудь ужасным способом. (Только по возможности незаметно.)
Будь он маленьким японцем, это было бы вполне достойное желание. Оно бы отвечало законам чести кодекса бусидо и прочим подобным вещам. Однако пасынку английского садовника питать такие чувства не следует.
Томас, со своей стороны, заметил мстительный огонек в глазах Билби и втайне побаивался его, но решил все же не отпускать вожжей: не дело ему уступать мальчишке. Он называл его "Буяном" и, так как мальчик не отзывался на эту кличку, изобретал ему другие прозвища: величал "Сопуном", "Щенком", "Молокососом" - и кончил тем, что дернул его за ухо. Затем он стал делать вид, будто Билби - глухой, чье внимание можно привлечь, только дергая его за ухо. Теперь, обращаясь к мальчику, он непременно щипал его, пинал, давал ему подзатыльник или еще как-нибудь причинял ему боль. Потом Томас притворился, будто у Билби грязная голова, и после нескольких неудачных попыток ткнул его в таз с чуть теплой водой.
А пока что юный Билби тратил весь свой скудный запас времени на размышления о том, что лучше: внезапно напасть на Томаса с кухонным ножом или швырнуть в него зажженной лампой. Большую оловянную чернильницу из буфетной тоже можно пустить в ход, но, пожалуй, в этом снаряде маловато убойной силы. Другое дело - длинная двузубая вилка для поджаривания хлеба, что висит в буфетной сбоку от каминной полки. Вот эта уж достанет…
Над всеми этими мрачными мыслями и плохо скрытыми страстями царил мистер Мергелсон - большой, но проворный, проворный, но точный, он выкрикивал приказания своим попугаичьим голосом, подкреплял их оплеухами, исполнял свои обязанности и следил, чтобы их исполняли другие. События достигли высшей точки в самом конце полного хлопот субботнего дня, незадолго до того, как мистер Мергелсон пошел запирать в доме двери и тушить лампы. Нерасторопный Билби сильно задержался в тот вечер и тащил из комнаты дворецкого поднос со стаканами, когда в буфетную вошел Томас и, вплотную подойдя к нему сзади, грубо схватил его за шею, больно взъерошил ему волосы да еще проворчал "Бр-р!".
Билби минуту стоял, не двигаясь, затем поставил поднос на стол, и бормоча что-то невнятное, кинулся к упомянутой вилке. Еще миг - и один из зубцов впился в подбородок Томаса.
Как стремительны перемены в нашей душе! Вонзая вилку, Билби был дикарь дикарем; но едва вилка попала в цель - а ведь он мог с таким же успехом попасть лакею в глаз, а не в подбородок, - мальчуган мгновенно вспомнил все те христианские заповеди, которые вдалбливали ему в школе. Свирепый порыв миновал, и он пустился в бегство.
Вилка минуту висела на лице Томаса вроде какой-то туго скрученной медной бороды, потом со звоном упала на пол. Томас схватился рукой за подбородок: кровь.
- Ах ты!..
Он так и не нашел верного слова, ну да оно и лучше! Вместо этого он помчался в погоню за Билби.
А юного преступника внезапно охватил ужас перед содеянным и перед Томасом, и он кинулся сломя голову по коридору, прямо к служебной лестнице, что вела в высшие сферы. Ему некогда было думать. За ним гнался Томас с окровавленным подбородком. Томас-мститель. Томас в яром гневе. Билби шмыгнул в дверь, обитую зеленым сукном, а гнавшийся за ним лакей схватился было за ручку, но в последнюю минуту опамятовался и не вломился внутрь.
В последнюю минуту им овладело инстинктивное и неодолимо тревожное ощущение грозной опасности. До него долетел странный звук, будто запищал детеныш какого-то крупного животного. В приоткрытой двери мелькнуло что-то большое, черное с белым.
Потом что-то разбилось - кажется, стеклянное.
Томас притворил зеленую дверь, качавшуюся на медных петлях, перевел дух и прислушался.
Густой и низкий голос чем-то возмущался. То не был голос Билби, то говорил кто-то важный, в ком кипел сильный, хотя и сдерживаемый гнев. Он не кричал, но в словах не стеснялся - выбор у него был богатый, не то что у какого-нибудь мальчишки.
Томас тихонько приоткрыл дверь - чуть-чуть, только чтоб заглянуть, - и тут же снова ее затворил.
Он повернулся к лестнице и на цыпочках с удвоенной поспешностью начал спускаться вниз.
Внизу в коридоре появился его начальник.
- Мистер Мергелсон! - вскричал Томас. - Вы только послушайте! Ну дела!..
- Что там такое? - спросил мистер Мергелсон.
- Он сбежал!
- Кто?
- Билби!
- Домой? - Это прозвучало почти с надеждой.
- Нет.
- Куда же?
- Наверх. По-моему, он на кого-то налетел.
С минуту мистер Мергелсон испытующе глядел на подчиненного. Затем настороженно прислушался; они оба прислушались.
- Надо его оттуда выудить, - объявил мистер Мергелсон с неожиданной готовностью действовать.
Томас еще ниже перегнулся через перила.
- Лорд-канцлер!.. - прошептал он побелевшими губами и кивнул в сторону двери.
- А он тут при чем? - спросил Мергелсон, удивленный видом Томаса.
Томас заговорил до того тихо, что Мергелсон подошел ближе и приставил ладонь к уху. Томас повторил последнюю фразу.
- Он там, на площадке… бранится. Ругается - страх!.. Как есть сбесившийся индюк.
- А Билби где?
- Сдается, он прямо на него налетел, - сообщил Томас после некоторого раздумья.
- А сейчас-то он где?
Томас развел руками.
Мистер Мергелсон поразмыслил немного и принял решение. Он подошел к лестнице, задрал подбородок и, приняв вид смиренной услужливости, проник за зеленую дверь. На площадке уже никого не было - там вообще не было ничего примечательного, если не считать разбитого бокала; а посреди парадной лестницы стоял лорд-канцлер. Великий правовед держал под мышкой сифон с содовой, а в руке сжимал графин виски. Он резко повернулся на скрип двери и встретил мистера Мергелсона, грозно нахмурив брови - столь грозными бровями может похвастаться не всякий слуга закона. Он был красен как рак и глядел зверем.
- Так это вы? .. - спросил он, угрожающе взмахивая графином (его голос дрожал от благородного негодования). - Так это вы стукнули меня по спине?
- По спине, милорд?
- По спине . Что тут непонятного?..
- Да разве я осмелюсь, милорд!..
- Болван! Я вас ясно спрашиваю!..
С почти непостижимым проворством мистер Мергелсон взлетел на три ступеньки, метнулся вперед и подхватил готовый выскользнуть из рук его милости сифон.
Это ему удалось, но какой ценой! Он упал на пол, сжимая сифон в руках, и сперва стукнул его милость сифоном в левую голень, а потом, исполненный прежней почтительности, ткнулся ему в колени. Ноги его милости разъехались в разные стороны, и он потерял равновесие. Поминая нечистую силу, его милость рухнул на мистера Мергелсона. Графин выпал из его рук и вдребезги разбился на площадке. Сифон выскользнул из-под развалин мистера Мергелсона и, как видно, движимый родственным чувством, с шумом покатился со ступеньки на ступеньку вслед за графином.
И странную же процессию видела в тот вечер парадная лестница Шонтса! Сперва летело виски - крылатый предвестник пешего сифона. Затем великий правовед, волоча за фалды великого дворецкого и яростно молотя его кулаком. Затем мистер Мергелсон, изо всех сил старавшийся сохранить почтительность даже в минуту катастрофы. Сперва лорд-канцлер утонул в телесах мистера Мергелсона, вцепился в него, и они кубарем покатились вниз, затем мистер Мергелсон, не оставляя попыток объясниться, навалился на лорда-канцлера; потом лорд-канцлер взял на минуту головокружительный реванш и очутился наверху. Еще один оборот - и оба достигли площадки.
Бум! Трах-тарарах!..
2. Субботний прием в замке Шонтс
Субботняя прогулка - типично британское развлечение. Оно могло возникнуть лишь в стране до мозга костей аристократической и приверженной удовольствиям, где даже соблюдение дня субботнего стало удовольствием. В субботних поездах, уходящих после полудня с лондонских вокзалов, крайний переизбыток вагонов первого класса и редкое обилие на зависть богатых саквояжей. Камердинеры и горничные не слишком себя утруждают, зато носильщики суетятся с особым рвением. В глаза бросаются разряженные знаменитости. Платформа и книжный киоск исполнены необычайного достоинства. Порой даже вагон-другой отводят для особо избранной публики. Слышатся приветствия:
- Значит, и вы с нами?
- Нет. А нынче в Шонтс.
- Это где нашли Рубенса? Кто там сейчас хозяин?
Через эту веселую, благоденствующую толпу шел лорд-канцлер со своим крупным носом, знаменитыми бровями, которые, казалось, он мог по желанию ощетинить и свернуть, и с присущим ему видом спокойного самодовольства. Он ехал в Шонтс не для собственного удовольствия, а ради партийных интересов, но не намерен был этого показывать. Он шествовал по перрону, погруженный в свои мысли, притворяясь, что никого не видит, - пускай другие здороваются первыми. В правой руке он держал маленький, но внушительного вида кожаный чемоданчик. Под мышкой левой руки он тащил философский трактат доктора Мактэггерта, три иллюстрированных журнала, "Фортнайтли ревью", сегодняшний "Таймс", "Хибберт джорнел", "Панч" и два парламентских отчета. Его милость никогда не задумывался над тем, сколько он может удержать под мышкой. Поэтому его слуга Кэндлер следовал за ним в двух шагах, нагруженный несколькими уже подобранными газетами и готовый подхватить очередную потерю.
У большого книжного киоска они прошли мимо миссис Рэмпаунд Пилби, которая, как всегда, прикинувшись скромной читательницей, спрашивала у продавца свою последнюю книгу. Лорд-канцлер заметил вертевшегося поблизости Рэмпаунда Пилби, но вовремя отвел глаза. Он не жаловал эту пару. Интересно, подумал он, кто может сносить неимоверные претензии миссис Пилби хотя бы с субботы до понедельника? Сам он только однажды оказался рядом с нею за столом на званом обеде - и сыт по горло. Он занял место в углу, захватив и противоположное - надо ж куда-то класть ноги, - оставил Кэндлера охранять и места и багаж, принесенный им под мышкой, а сам вышел на перрон и стал там спиной ко всему свету - точь-в-точь Наполеон, только повыше ростом да нос еще более орлиный, - надеясь избегнуть встречи с великой романисткой.
Это ему вполне удалось.
Однако, вернувшись в купе, он застал Кэндлера на грани ссоры с каким-то белобрысым молодым человеком в сером. Волосы у юноши были до того светлые, что он мог бы сойти за альбиноса, если б не его живые карие глаза; лицо у него было красное, и говорил он очень быстро.
- Эти два места заняты, - твердил Кэндлер; он уже выбился из сил, защищая не слишком правое дело.
- Что ж, прекрасно, - отвечал белобрысый, чьи брови и усы на раскрасневшемся лице казались совсем белесыми. - Пусть так. Но позвольте мне занять среднее место. Чтобы я мог потом пересесть на место вашего "половинщика".
- Да знаете ли, молодой человек, кого вы назвали "половинщиком"? - проговорил Кэндлер, отличный знаток языка.
- А вот и он, - отозвался юноша.
- Где вы усядетесь, милорд? - спросил Кэндлер, снимая с себя ответственность за дальнейшее.
- Лицом к паровозу, - ответил лорд-канцлер, медленно ощетинивая брови и хмуро глядя на юношу в сером.
- Тогда я сяду напротив, - объявил белобрысый самым непринужденным образом. Он говорил негромко, но торопливо, точно не позволяя себе отступить. - Видите ли, - начал он разъяснять великому правоведу с преувеличенной развязностью нервного человека. - Я всегда так поступаю. Сперва смотрю, не свободно ли в каком-нибудь вагоне угловое место. Я очень деликатен. Если все угловые места заняты, я подыскиваю "половинщика". "Половинщик" - это человек в мягкой шляпе и без зонта - зонт у его друга напротив, - или с зонтом, но без мягкой шляпы, в плаще, но без чемодана, или с чемоданом, но без плаща. И один плед на двоих. Вот таких я и зову "половинщиками". Теперь вам ясно? Ну, те, у кого все на двоих. Ничего обидного.
- Сэр, - прервал его лорд-канцлер со сдержанным возмущением, - мне нет дела до того, что вы там имеете в виду под этим вашим "половинщиком". Позвольте-ка мне пройти.
- Прошу вас, - сказал белобрысый и, отступив немного от дверей, свистнул мальчишку-газетчика. Он мужественно сносил поражение.
- Ну, что тут у тебя? - спросил он мальчишку еле слышным голосом. - "Пинкен", "Блэк энд Уайт"? А еще какие? "Атенеум", "Спортинг энд Дрэматик"? Это куда ни шло! Что-что?! Разве я похож на тех, кто берет "Спектейтор"? Плохо ты разбираешься в людях! Разве я в галошах? Где твоя savoir fair, дружок?
Лорд-канцлер был философом, и его не так-то просто было вывести из равновесия. Он умышленно напускал на себя свирепость и при этом оставался совершенно невозмутим. Он уже свернул свои брови и еще прежде, чем поезд тронулся, перестал думать о своем vis-a-vis. Он раскрыл "Хибберт джорнел" и начал снисходительно читать журнал своих политических противников.
Где-то на краю его сознания смутно маячила фигура белобрысого, точно докучливая муха; нечто беспокойное и розовое, оно ерзало на месте, шелестело противно-розовым листком экстренного выпуска, мешало лорду-канцлеру вытянуть ноги и вдобавок тихонько насвистывало какую-то веселую модную песенку, будто желая сказать: а мне все равно. Но очень скоро и эта смутная помеха уплыла из его сознания.
Лорд-канцлер был не просто любитель философии. Занятия философией укрепляли его общественную репутацию. Он читал лекции по религии и эстетике. Знал Гегеля назубок. Все были уверены, что свои каникулы он проводит в Абсолюте или по крайней мере в Германии. Частенько на званых обедах (особенно за десертом) он заводил речь о философии и, покуда с виду был трезв, вел такие блистательно-непонятные речи, как никто Другой. Статья в "Хибберт" целиком завладела его вниманием. Автор пытался определить новый и спорный вариант Бесконечности. Вам, конечно, известно, что имеется много сортов и разновидностей Бесконечности и что Абсолют - такой же царь Бесконечностей, как лев - царь зверей…
Из мира Относительности донеслось покашливание, каким обычно начинают разговор с незнакомым человеком, а затем слова:
- Скажите, а вы, случаем, не в Шонтс?..
Лорд-канцлер медленно спустился на землю.
- Я тут заметил наклейку на ваших чемоданах, - продолжал белобрысый. - Дело в том, что я тоже в Шонтс.
Лорд-канцлер оставался внешне спокоен. С минуту он размышлял. А затем попал в ловушку, в ту самую, которая, пожалуй, всего опаснее для видных адвокатов и судей, а именно не выдержал искушения сразить противника остротой; такое пришло ему в голову - прелесть!
- Значит, там и встретимся, - сказал он самым учтивым тоном.
- Да… конечно…
- Согласитесь, - сказал лорд-канцлер очень вежливо и с кривой усмешкой, которую пускал в ход для большего комизма, - что было бы очень обидно опередить события.
Слегка наклонив голову набок и посмеиваясь про себя удачной шутке, лорд-канцлер не спеша перевернул страницу "Хибберт джорнел" и снова погрузился в чтение.
- Воля ваша, - сказал белобрысый с запоздалой досадой. Минуту-другую он беспокойно ерзал на месте, а потом принялся нетерпеливо листать "Блэк энд Уайт".
- Ничего, у нас в запасе почти два дня. Мы еще повеселимся, - прибавил он, не поднимая глаз от газеты и, видимо, в ответ на какие-то свои мысли.
Лорду-канцлеру стало немного не по себе, хоть он продолжал делать вид, что читает. Что этот белобрысый имел в виду? Страсть к остротам несколько подвела лорда-канцлера…
Но когда он очутился на платформе Челсам, где, как известно, надо сходить, чтоб попасть в Шонтс, и узрел там супругов Пилби, страшно похожих - она на свой будущий памятник, воздвигнутый благодарным потомством, а он - на хранителя этого памятника, - министр начал понимать, что попал в когти судьбы и что поездка к Лэкстонам, предпринятая в партийных интересах, будет не просто малоприятной, а совсем неприятной.
Впрочем, у него есть Мактэггерт, и можно целый день сидеть в комнате и работать.
К концу обеда немалое, но и не слишком растяжимое терпение лорда-канцлера готово было вот-вот лопнуть. Его брови не щетинились, но лишь потому, что он усиленно расслаблял мышцы; в душе его закипала безмолвная ярость. Все, как нарочно, подбиралось одно к одному…