- Видите ли, Грэхем, человек не может достигнуть того положения, которого достиг я, без того, чтоб у его дверей не теснилась толпа клеветников, выжидая случая крикнуть: "Волк!", и достаточно какого-нибудь недоумка, вроде Джорджа Берли, чтобы подать им знак. Разве я не прав?
- Я видел только краткий отчет в "Курьере", - медленно проговорил Грэхем, - и не придал ему значения.
- Это же просто наглая и беззастенчивая погоня за рекламой. Никто понятия не имел о том, что произойдет, покуда не поднялся Берли. Министр был в ярости. В этот же вечер у одного из Данкастеров состоялся раут. Жена Берли была там и заявила во всеуслышание: "Я всегда знала, что Джордж дурак. Но думала, что у него достанет ума не разрывать эту навозную кучу. В жизни не слыхивала о таком идиотизме! Говорят, что его кандидатуру не выставят на выборах".
Молчание. Грэхем по-прежнему смотрит в пол. Наконец он сказал:
- Возможно, что Берли действовал из наилучших побуждений. Так или иначе, но, думаете, лучше быть дураком, чем мошенником? - Он взглянул на часы. - Прошу прощения, я должен идти. - Он поднялся и с учтивым поклоном направился к двери.
Спротт, с потемневшим лицом, налил себе еще чашку чаю, но ощутил только вкус горечи во рту. Разговор не принес ему удовлетворения, а в поспешном уходе Грэхема он усмотрел лишь новое оскорбление. Лицо его стало жестким, гнев и возмущение обуяли его. Но разве в прошлом он не справлялся с куда большими трудностями, не подавлял в самом зачатке и более злые умыслы?
При воспоминании о своих триумфах он инстинктивно расправил плечи, нижняя губа выпятилась, нечто от его "судейского" обличья проступило в нем. Как досадно, что на мгновение им овладела слабость. Неужели его огонь угасает? Может ли быть, что он спасует теперь, уже на пороге парламента, когда до величия рукой подать… Нет, тысячу раз нет.
Преисполненный решимости и твердости, он вышел из клуба. Швейцар, распахнувший перед ним дверь, добродушно пробормотал что-то насчет погоды. Спротт с нарочитой невежливостью ничего ему не ответил. Он сел в такси и коротко приказал шоферу везти себя в Гров-Квэдрант.
Он отпер дверь и удивился: жена быстрым шагом шла ему навстречу через холл. Она его поцеловала, помогла ему снять пальто.
- Мэтью, дорогой мой, в библиотеке тебя дожидается какой-то молодой человек. Не поговоришь ли ты с ним до обеда?
Он поднял брови. Злой укор уже вертелся у него на языке. Позволить кому бы то ни было вторгнуться в его дом - значило нарушить запрет. Но он обожал жену и потому смолчал. Только склонил голову и прошел в библиотеку.
Глава XXVIII
Она была очень хороша, эта библиотека, с пушистым ковром кремового цвета, множеством книг и прекрасными гравюрами на стенах. Недвижный, как изваяние, Пол дожидался там уже более десяти минут. Жена сэра Мэтью, красивая женщина лет сорока, несколько бледная и хрупкая, в мягком сером платье, сама провела его сюда. Он понял, что она принимает его за кого-то из подчиненных своего мужа.
- Надеюсь, вы не принесли еще работы для сэра Мэтью, - проговорила она со своей тихой улыбкой.
Затем предложила ему рюмку ликера и печенье, а когда он отказался, снова улыбнулась и вышла из комнаты.
В библиотеке было очень уютно. Минуту спустя наверху раздались звуки рояля. Кто-то играл седьмой прелюд Шопена, медленно, с ошибками. Это, безусловно, не была игра взрослого человека. Вскоре до его слуха донесся смех и ребячьи голоса. Музыка жестоко бередила душу Пола. Он думал о хозяине этого прекрасного дома, о его прелестной жене и смеющихся дочерях. И о другом - брошенном в сырой каменный мешок. Полу становилось невмоготу сидеть и ждать. Но вот подъехала машина. Он знал, что это Спротт, и сел еще прямее. Он готов встретиться с ним лицом к лицу. Парадная дверь отворилась и снова захлопнулась. В холле раздались голоса. Через минуту приоткрылась дверь библиотеки.
Пол сидел не шевелясь, когда вошел сэр Мэтью. Взглянул на вошедшего, но не сказал ни слова. Секунду-другую царила мертвая тишина. Спротт надулся, точно индюк.
- Как объяснить ваше вторжений? - Он был вне себя от гнева. Но не только гнев, что-то еще промелькнуло в его глазах. Пол сразу понял, что Спротт узнал его. - Вы не имели права приходить сюда. Здесь мой дом, а не моя канцелярия.
Это замечание все раскрыло Полу. "Этот человек не имеет права требовать обвинительных приговоров", - подумал он.
Кристальная ясность воцарилась в его мыслях. И он медленно проговорил:
- Вопрос, который так долго ждал разрешения, не может не стать неотложным.
Вены набухли на лбу того, кому он это сказал. Спротт не пытался приблизиться к Полу и продолжал стоять в дверях. Но вот он облекся в обычное свое достоинство, как актер, вошел в давно заученную роль.
- Не стану отрицать, что еще несколько месяцев назад меня поставили в известность о том, что вы существуете и чем занимаетесь в этом городе. Вы - сын человека, отбывающего пожизненное заключение, и вы прилагаете все усилия, чтобы навести тень на дело, слушавшееся пятнадцать лет назад.
- Это дело до конца не выяснено, - возразил Пол. - Теперь выявлены новые обстоятельства, и они должны быть рассмотрены.
На мгновение гнев с такой силою овладел сэром Мэтью, что оттеснил шевельнувшееся было сомнение.
- Не сходите с ума, - сказал он. - Через пятнадцать лет это было бы противозаконно. Вы своим чертовым приставанием добились того, что петиция о пересмотре была передана министру внутренних дел и он ответил на нее категорическим отказом.
- Но у вас нет права отказывать, - возразил Пол. - Вы были обвинителем в этом деле. Ваша прямая обязанность проследить, чтобы справедливость была восстановлена. Вы сами сочли бы необходимым принять известные меры, если были бы убеждены в невиновности моего отца.
- Но я в ней отнюдь не убежден! - почти прокричал Спротт.
- Если вы выслушаете новые данные - вы убедитесь. Самое малое, что вы обязаны сделать, это подвергнуть официальному разбору новые факты.
Ярость, душившая Спротта, перехватила ему горло. Лицо его налилось кровью. Но усилием воли он овладел собой. И заговорил убийственно холодным тоном.
- Я действительно должен просить вас уйти. Вы сами не понимаете, о чем хлопочете… Существуют определенные технические трудности, нелегко привести в действие сложную машину закона, да и последствия тут могут быть самые неожиданные. Вы, как малый ребенок, хотите разрушить огромное здание только потому, что вам померещилось, будто в фундаменте плохо положен один кирпич.
- Если фундамент подгнил, здание неминуемо рухнет.
Сэр Мэтью не удостоил Пола ответа. Губы его растянулись в зловещей улыбке. Но в маленьких глазах, когда он, вытянув шею, искоса смотрел на Пола, тот снова прочел тяжелое предчувствие, снова увидел неприметную трещину и понял наконец: именно потому, что Спротту нужно во что бы то ни стало скрыть этот изъян, он никогда и ни при каких обстоятельствах не согласится на пересмотр дела. И все же… он, Пол, обязан напомнить ему еще об одной, последней возможности.
- Если приговоренный к пожизненному заключению уже отсидел в тюрьме пятнадцать лет… разве по-человечески… нельзя сократить ему срок наказания?
Выпученные, налившиеся кровью глаза сэра Мэтью все еще были устремлены на Пола.
- Министр внутренних дел уже высказался по этому поводу, - отрезал он.
- Но не вы, - задыхающимся голосом настаивал Пол. - Ваше слово, сказанное в соответствующих инстанциях, возымеет решающее действие. Одно только слово… намек на возникшие в последнее время сомнения…
Сэр Мэтью покачал головой - беспощадно и бесповоротно снимал он с себя всякую ответственность.
По-прежнему стоя спиной к двери, он толкнул ее рукой и открыл.
- Уйдете вы наконец? - Застывшая усмешка и сейчас искажала его лицо. - Или я должен приказать вас вывести?
Полу раз и навсегда уяснилась тщетность его попытки. Ничего этот человек не сделает, даже слова о прощении не скажет. Замкнувшись в своей гордости, он знать не знал ни о чем, кроме своего достоинства, своего положения в обществе, своего будущего. Любой ценою все это должно быть сохранено.
Слепая ярость охватила Пола, ярость и безрассудное отчаяние затуманили его разум. Кэслз был прав! Его отец, Суон, он сам, каждый, кто попадался на пути Спротта - всех сметала ненасытная гордость этого человека. Теперь остается только одно. Он поднялся. Ноги и руки у него были, как чужие. Он двинулся по направлению к дородному человеку, там, у дверей.
- В последний раз… - невнятно проговорил Пол. Ему трудно было дышать.
- Нет!
Руку Пол держал в кармане и все время, пока он говорил, его рука сжимала револьвер. Он уже не был холодным на ощупь… Жар человеческой руки согрел его… Револьвер стал как бы частью тела Пола. Его палец уже лег на курок, он ощущал тугую пружину.
Даже вынимать револьвер из кармана не надо, он и так направлен на Спротта, ничего не подозревающего актера, лжеца. Вот он стоит, не глядя на Пола, исполненный непреклонного чувства собственного достоинства. Пол уже почти рядом с ним, какие-нибудь два фута разделяют их. Он замечает, как округло выпячивается раскормленный живот Спротта. Прямо в него направлен револьвер. Ни малейшего страха Пол не испытывает. Он закрывает глаза, тело его напряжено, губы полуоткрыты, словно в экстазе, словно все его существо объято пламенем неодолимого физического желания.
И вдруг конвульсивная дрожь сотрясла его тело, режущая боль возрождения. В муках пришел он в себя, разум его просветлел. "Я этого не сделал, - думал он, словно вдруг прозрев. - Не сделал". Они объявили убийцей его отца. Они и из него, видно, хотят сделать убийцу. Его пальцы, сжимавшие револьвер, разжались. Пол открыл глаза, устремил невидящий взгляд на Спротта. Он задыхался, как после стремительного бега. Не мог выговорить ни слова. Но когда взгляд Пола встретился с глазами врага, еле заметная улыбка затрепетала у него на губах и все его лицо засветилось странным светом. Покуда помертвевший Спротт в изумлении смотрел на Пола, он, едва не задев его, прошел к двери и вышел из дому.
На улице в прохладной тьме, под звездным небом, слезы так и брызнули у него из глаз. Тихим торжествующим голосом он проговорил:
- Я этого не сделал. Господи, благодарю тебя, я этого не сделал.
Часть вторая
Глава I
Три недели назад, когда управляющий "Бонанзой" уволил Пола, Лена, испуганная и потрясенная, наблюдала за их стычкой. Волнение ее уже немного утихло, когда она вечером пришла к Полу. Она говорила с ним, передала ему просьбу мистера Прасти, что, видимо, его обрадовало. Ей хотелось думать, что она помогла ему. Но время шло, она больше его не видела, и жизнь стала казаться ей пустой и тусклой, В конце недели Херрис пригласил другого пианиста - на сей раз это была молодая женщина, - и звуки музыки вновь долетали до кафетерия. Ах, но что толку! Это была хорошая музыка, но не та. И тяжесть по-прежнему давила грудь Лены. Она чувствовала, как снова погружается в жалкое, подавленное состояние.
Сказав Полу, что она была вполне довольна своим положением в отеле "Герб графства", Лена сказала сущую правду. Эстбери - очаровательный старинный городок, заслуживший известность руинами аббатства, множеством белых с черным домов Елизаветинской эпохи и очень интересными римскими земляными валами; городок этот живописно расположился в излучине реки Трент и весною и летом был чем-то вроде курорта или дачного места. Первоклассный отель "Герб графства", принадлежащий отставному офицеру, некоему Прентису и его супруге, всегда был полон любителей-рыболовов и туристов с юга. И сам городок, и работа там вполне устраивали Лену - виды на будущее перед ней открывались неплохие, и вдобавок она знала, что к ней хорошо относится весь персонал отеля.
Раз в две недели, по субботам, после двух часов, Лена не работала. И как же приятно было сесть в поезд, идущий в Уортли, а потом бродить по тамошним улицам, любуясь огромными витринами универсальных магазинов, где выставлено такое множество вещей, великолепных и удивительных для выросшей в деревне девочки. В пять часов она, всегда в одиночестве, пила чай в "Зеленом фонаре", уютном маленьком кафе, которое однажды заприметила на Леонард-сквер, а в шесть, разрумянившаяся, оживленная, со скромными своими покупками в руках, уже ехала обратно в Эстбери. От вокзала до отеля надо было пройти изрядное расстояние - больше двух миль по извилистой лесной дороге вдоль реки, но это не смущало Лену: в детстве она часами бродила по болотам Слискэйла.
Однажды в субботний вечер - лето было уже в разгаре - Лена, как всегда веселая и довольная, приветливо кивнув контролеру у выхода с перрона, быстрым шагом пошла домой, в отель. Луна пряталась за грядой облаков, и дорога тонула во мраке. Мрак был душный, тяжелый, полный шорохов невидимого леса и назойливого гудения ночных насекомых - застойная тьма джунглей. На этот раз даже Лена почувствовала, как она давит, ей стало казаться, что кто-то идет за ней. Она подумала о разнузданной компании молодых людей, которые только что ехали с нею в одном вагоне. Вопреки своему обыкновению Лена то и дело оглядывалась. Когда что-то зашелестело и хрустнуло на дороге за ее спиной, она вздрогнула, ускорила шаг, чуть ли не пустилась бежать. Но немного дальше, на самом темном повороте дороги, чья-то рука схватила ее за шею. Она закричала. Эта же рука грубо зажала ей рот и задушила крик. Лена боролась отчаянно, изо всех сил своего юного тела, но тщетно. В шайке, напавшей на нее, было пятеро головорезов. Брошенная наземь, она ударилась головой о камень. И хорошо еще, что потеряла сознание.
Есть поступки, о которых лучше не распространяться, - они хуже скотства. Но существует известная последовательность в преступлении, преемственность случая и обстоятельств, связующая события, даже годами отделенные друг от друга. О страшной беде, постигшей Лену, здесь нельзя умолчать, потому что она имела прямое касательство к делу Мэфри, и, не случись ее, дело Мэфри никогда бы не разрешилось. Со стоном придя в себя, Лена попыталась понять, что произошло, ноги ее не держали, она снова упала. Наконец, с рассеченной щекой, шатаясь, она побрела в отель.
Весь персонал был потрясен внезапным и диким нападением. На розыски преступников были посланы целые отряды. Но обнаружить их не удалось. Видимо, это были не местные парни, а хулиганье из Ноттингема, наводнившее эти края по случаю ярмарки.
Майор Прентис и его жена с редкостным добросердечием отнеслись к Лене. Когда первое потрясение миновало и она была уже в состоянии передвигаться, они стали настойчиво ее уговаривать взять длительный отпуск, конечно, за их счет, прежде чем снова приступать к работе в отеле. Но и то и другое было неприемлемо для Лены. Она не могла больше выносить эту нескрываемую жалость, эти исподтишка бросаемые на нее сочувственные взгляды, заботу и внимание, какими ее окружали. Она знала, что здесь ее карьера окончена. К тому же была и другая причина, заставившая ее устремиться прочь. Лена хранила стоическое молчание, блюдя свою тайну: она сделала страшное открытие, что у нее будет ребенок.
В то время в отеле жил некий Данн, человек молчаливый и не слишком обаятельный; он регулярно наезжал в Эстбери, так как любил ловить на муху серебристую форель, которая, по слухам, осенью в изобилии шла по реке. Среди прочих занятий Данна привлекало изучение человеческой психологии и в перерывах между своими явно неудачными атаками на форель он изучал Лену.
Хоть он и внушил себе мысль, что ни одна женщина не может произвести на него впечатление, тем не менее он с несказанным восхищением наблюдал за этой молчаливой и упорной, мужественной женщиной, которая так старалась с честью выйти из ужасного положения, а главное - с таким спокойствием и терпением пыталась побороть приступы истерии, овладевавшие ее израненной свободолюбивой душой. Когда он грезил, сидя у реки, подставляя свою лысину ласковым солнечным лучам, ему казалось, что он должен написать книгу о Лене, но он не умел писать книги и боялся, что ничего хорошего из этого не выйдет. И все же он сумел угадать, чего жаждет раненый дух Лены - скрыться, отречься от себя самой, от всех, кто когда-либо знал ее. Без лишнего шума он устроил так, что Лена смогла уехать в Уортли, к некоей миссис Хэнли, его старинной приятельнице, на которую, в этом он не сомневался, вполне можно было положиться.
Данн не был богатым человеком, и к тому же на руках у него была семья. Тем не менее в силу особых свойств своего характера он не оставил Лену в беде, когда все те милые люди, что изливали на нее бальзам добросердечия и бросались подкладывать ей под спину подушки на террасе отеля, давно уже забыли о ней.
Он взял на себя заботу и попечение о ее родах, которые оказались трудными и опасными. Ребенок, родившийся глухим, прожил, на свое счастье, всего несколько недель. Но прошли еще месяцы, прежде чем Лена, разбитая физически и нравственно, была в состоянии вернуться на свою квартиру, к миссис Хэнли.
Данн не стал устраивать Лену на работу. Теперь, когда самое страшное осталось позади, ей необходимо было вновь обрести почву под ногами. А потому, когда ей наконец предложили место в кафетерии магазина "Бонанза", он не стал ее отговаривать. Одобрительно кивнул - и все. По дороге на службу он частенько захаживал туда выпить чашечку кофе и посмотреть, каковы успехи его подопечной. По обыкновению внешне бесстрастный, он с интересом наблюдал за тем, как в ее душе начинается борьба за возрождение. Данна забавляло то, что Лена смотрит на тяжелую работу, как на верное средство от тоски.
И сейчас она прибегла к этому же противоядию в борьбе с одолевавшей ее печалью. Придя домой из магазина, Лена надевала халат и молча, с решительным видом принималась скрести и натирать пол, стирать оконные занавески, чистить графитом каминную решетку, надраивать медные ручки - словом, трудилась над своими двумя комнатами, покуда они не начинали сиять.
Однажды вечером она пришла домой и растерянно огляделась вокруг: делать было совершенно нечего, не осталось ни пылинки, на которую можно было бы ополчиться. С горя она пошла вниз, во владение миссис Хэнли, и стала печь пирог. Покончив с этим, посидела в гостиной у своей хозяйки, послушала последнее письмо Джо, ее супруга, который отплыл из Тэмпико и в следующий понедельник должен был прибыть в Тилберийский док. Но ей никак не удавалось сосредоточить свое внимание на новостях, сообщаемых механиком.
- В чем дело, Лена? - осведомилась миссис Хэнли. - Вы на себя не похожи. Вот что значит работать с утра до ночи.
- Это пустяки, - постаралась улыбнуться та.
- Нет, у вас в лице ни кровинки. Просто не знаю, как вас тут бросить одну. До чего глупо, что Джо остается на судне во время ремонта… А потом у него еще будет целый месяц отпуска.
- Не волнуйтесь: со мной ничего не случится. А вы славно проведете время в Лондоне.
- Так-то оно так… Я всегда хотела туда съездить. Тем более что пароходная компания оплачивает нам гостиницу на весь месяц. И все же… Обещайте мне немножко последить за собой.
- Обещаю… Завтра я обязательно отдохну. В субботу ведь у меня свободный день.