- Хорошо. Довольно. Так вот вы слышали, видели, друзья? Стоит в кругу нашем старик раб, давно нам знакомый. Его одного описали три человека, ученых, умных, наблюдательных. Все верно, что сказали они. Но как несходно то, что они говорили. И как мало дают они трое для того, чтобы другие могли представить себе этого старика во всей полноте его обличья… Может быть, вывод вы сами сделаете, друзья мои? То, о чем вы говорили, - есть весь мир. Больше! Вы говорили о начале и конце мира. О цели мироздания… о целях жизни всего человечества. И каждый… да, каждый из вас высказывал великие истины, открытые величайшими мудрецами, каких мы знаем до сих пор, - и все-таки никто не сказал почти ничего! И никто, никогда один не сможет сказать миру всей истины о мире… Как думаете, верно ли я говорю?
- Верно. Верно, наставник! - со всех сторон зазвучали голоса…
- Верно, да не совсем! - прорезал говор глухой, но внятный голос Амасия.
- Я не совсем согласен, мудрый наставник. Я тоже немного хочу возразить, - мягко, по своему обыкновению, подал голос Хилон.
- И я еще возражу… я хотел бы сказать! - прозвучал решительный голос Артемона.
- Я рад. Я слушаю. Мы все слушаем. Говорите. Начинай хоть ты, почтенный Хилон.
- Я скажу немного. Если наука и философия так… скажем, еще несовершенны, почему же мы решаемся гнать от себя веру? В ней - откровение явное. Не мудрецы и ученые - пастухи Ханаана, Арамеи и земли Сидонской собрали то, что вмещает великая Библия, книга Старого Завета. В пятикнижии нашем - вся мудрость земли. История трех тысяч лет бытия народа, познавшего истинного бога, всемилосердного. Мудрого создателя неба и земли! Положим, не семь дней творил бог мир. Или его семь дней то же, что мириады лет, какие, по учению Аристотеля и других мудрецов ваших, - ушли на создание земли, солнца и тварей живых. Но и наша книга учит: все создано не сразу, а постепенно, одно за другим. Лукреций учит: "Вначале был хаос!" Библия говорит то же самое. Платон сказал: "Вначале был Разум, Идея!" И у нас сказано: "Вначале было слово! И бог был слово!" А слово - есть тот же самый разум, вы же понимаете?.. И устроил бог порядок в хаосе, как формы Аристотеля создают мир. Отделились воды от суши и жар от холода, как у вашего Лукреция. И все постепенно являлось на земле. Свет, растения, которые не живут без света. Животные, которым нужны растения для пищи. И потом уже явился царь всего, человек, подобие божие. Но и Саллюстий и Полибий разве не признают божественности человека? Только, по их словам, он идет к этой божественности. А мы с Артемоном говорим - человек вышел из недр божества. И тут тесная связь нашего пятикнижия с Новой книгой Завета, с учением Христа. Он тоже говорит о рождении человека от бога; А если есть что-нибудь лишнее в нашей святой Библии?.. Так есть же много такого и во всех писаниях… у философов и у людей науки. Мы, как и эллины, знаем, что пророки и патриархи наши прибегали нередко к символам. Символы легче понимать людям простым. А для людей простых и написаны книги завета, чтобы умудрить их. И никто не может отвергнуть того, что есть бог всемогущий, мудрый и всемилосердный. Иначе - не было бы мира!.. Я сказал.
- Скажу и я! - врезал свою речь Артемон. - Еврей путает сильно. Его пятикнижие содержит крупицы истины, поскольку там описан первородный грех и обещано искупление! А все остальное - вымыслы пустые… и злобные порою! А то, что касается истории народа израильского… Лучше бы этих страниц не показывать миру. Столько в них крови, преступлений, распутства и предательства. И цари Израиля были ужасны. Хорош и народ, позволяющий так глумиться над собою. Народ, побивающий каменьями пророков, которые звали его к обновлению. Народ, пославший на крест, на Голгофу искупителя мира. Но и в грехах мира видна благость Божия! Злое, земное начало, - то, что понудили Денницу, первого ангела, восстать на Бога, - оно побеждено милостью Господа Иисуса нашего. Кровью искупил он мир. И верю я в Бога и Спасителя моего!
- Веруй. Никто пока не мешает тебе. Только не мешай верить другим! - мягко отозвался Плотин. - А ты что хочешь возразить, Амасий?
- Опять не пойму ничего, - широко размахнув длинными руками, хлопнул себя по бедрам горбун. - Вот ты, наставник, позвал раба. И описали тебе его… но каждый - по-разному. И ты был доволен. Отпустил раба. Сказал троим, что верно они описали… только каждый с одной стороны! А я скажу, - они совсем не видели, не поняли того, что описывали. И ты не знаешь этого раба, хотя много лет он тут служит.
- Неверно? Не знаю? Интересно. Скажи, в чем дело?..
- Скажу. Прежде всего, Артемон, и ты, Хилон. Слабы ваши боги… нетвердо стоят они на ногах, если выпускают на свою защиту ораторов, так плохо вооруженных.
- Что еще выдумал этот грязный горбун? А? Почему он плюет желчью?
- Потому, Хилон, что ты особенно застрял у меня между зубами. Жирный, потный, дурно пахнущий, несмотря на все ароматы Аравии, какими умащаешь себя, старый фарисей. Начальник всех мытарей египетских! Потерпи и дай мне досказать, а потом поноси вместо разумных возражений. Но помни: в моем горбу - тоже хороший запас брани. Я спрошу вас обоих, видевших бога… в своем воображении, конечно. Скажите, наш, человеческий разум, он от божества, как вы уверяете?
- От божества… у всех… кроме тебя, подобие лозы изогнутой, бесплодной! Твой ум - от Иблиса, хулителя Господня.
- Хорошо, Хилон. Я веду твой счет. Следующий вопрос. Может ли, по-вашему, быть в мире два разума? Божественный и иной какой-нибудь?
- Ну, конечно, что нет! О чем этот урод толкует? А?
- Так и отметим на таблице. И еще вопрос. Могут ли законы божественного разума быть необязательны для самого божества? Конечно, нет! Вы должны признать это.
- Он хочет, чтобы Господь был неразумен! Чего он хочет?! А?
- Я не хочу этого, Хилон. Я ставлю мету, мимо которой поведу колесницу моих мыслей. Бог разумен. Творения его - совершенны! Не могут быть несовершенны, если они вышли из лона разумного божества. А что же мы видим? И Хилон и Артемон не станут отрицать, что вещи не сразу являются совершенными, как люди не сразу овладевают познанием и мудростью, добродетелью и даже верой. Только после многих веков человечество, чтившее силы природы и разных богов, идолов, как вы называете… Только 4 тысячи лет назад часть людей познала вашего "истинного" бога, Адоная. Всего четыре века назад родился второй, лучший бог - Христос, сын Бога.
- Ну и что же?
- Говори прямее, Амасий. К чему ведешь?
- А вот к чему, Артемон. Если творение несовершенно, как мы признали, - это только доказывает неразумность Демиурга, творца всей твари. А бог не может быть неразумным! В этом я согласен с вами. Значит, бога нет! Творило мир и творит доселе что-то, у чего нет высшего Разума. Скажем - Природа. И души бессмертной у людей быть не может! Это ясно!
- Да, да. Природа все творит, конечно. Руководимая Идеями! - подхватил Полибий, довольный, что почитатели персонального бога молчат, не возражая.
- Природа, конечно, если этим именем, Амасий, ты зовешь Формы Аристотеля! - подкрепил Саллюстий.
- Нет, не зову! Напомню еще Артемону и Хилону, его Библия тоже отрицает бессмертие души. Здесь, на земле, бог Адонай карает и награждает за все! Теперь черед за вами, друзья мои… Бесполый, бесплотный поклонник бестелесных Идей, Полибий. И двуполый кровосмеситель несуществующих, предвечных "форм" с плотью и кровью вещественного мира. Слушайте и вы!
Горбун выпрямил, как мог, свой стан, принял вызывающую позу. Все теснее сгрудились вокруг.
- Твои Идеи, Полибий, равны призрачному "богу" Иудеи и сказочному сыну Божию искупителю, которого исповедуют христиане. Это - обман или самообман. То, чем я проткнул мыльные пузыри израильской торы, чем развеял рай и ад назареев - поклонников новой веры, - тем погашены и твои Идеи. Разумные идеи не могут дать неразумного мира, только с трудом идущего от тьмы к свету. Если у Хилона и христиан, если у них бог всеблагой, - почему есть гибель и смерть? Война и мор? Рабы и проказа?.. Голод и безумие?.. А если бог не благой, - то его нет! Бог неблагой быть не может! Если твои Идеи разумны, Полибий… если они есть, - почему начинают они с такой неблагодарной работы? Творят сперва плохое, неразумное… и постепенно исправляют свое дрянное рукоделье? Если Бог или Идеи знают, что есть Совершенство - они бы сразу создали высшие формы жизни людей и мира! Не колебалась бы самая земля, не было бы наводнений и потопов. Не рождались бы горбуны-уроды, вроде Амасия! Не издыхали бы рабы от изнурения, а господа - от обжорства. Это все есть! Кто же смеет допустить, что есть Разум, Идеи или какое-то божество во вселенной, познаваемой нами?.. Пусть придет глупец и глянет мне в лицо. Я расхохочусь от души. Нет бога-Разума, бога-Идеи! И твоя Форма-божество, Саллюстий, такая же старая ветошка, как старый "бог" менялы и ростовщика Хилона!..
Хрипло дыша от волнения, Амасий умолк.
- Так что же есть по-твоему? Скажи, Амасий! Все рушить - легко! Строй теперь.
- Куда мне строить? Я - не мудрец, не ученый, не философ - наставник юности. Я повторяю за Демокритом. Есть мир. Он - не греза. Я - не греза для себя и для всех вас. Я могу ударить, убить каждого из вас… и быть убитым! Могу рождать себе подобных. И рожден моим отцом… на горе ему и мне! Это солнце, восходящее каждое утро в своем месте… заходящее в своей, заранее нам известной точке… Оно не греза, как думает седобородый ребенок-мечтатель, этот индус! Звезды, вечно висящие над нами, не падающие, текущие неизменным, вечным путем по эфиру. Это не греза какого-то творца. Это - сама Вселенная, творящая себя, сотворенная собою! Идущая от простого к сложному. От неразумного к более разумному, до высших пределов, какие мы называем божественным познанием, Мировым Разумом, или богом. Но бога этого, сотворенные природою, мы, люди, творим и будем творить все лучше и лучше! Пока сами станем подобными вымышленному "богу, Мировому Разуму"! Недаром, Хилон, еще мудрый Змий сказал первым людям: "Вкусите от древа познания добра и зла. Станете тогда яко боги". И мы вкушаем. И настанет час! А пока… верьте во что хотите, мудрые и просвещенные… А я - ни во что не стану верить. Потому что верить не во что!
- Твое дело, конечно, - покачивая головой, примирительно заговорил Плотин. - Ты веришь в расцвет Разума. Это мирит меня со всем, что звучит для меня странно… порою - дико, в речах твоих. Но ты еще не сказал, в чем была моя ошибка. Я не утверждал ничего. Я лишь указал на несовершенство суждения человеческого, как бы оно добросовестно и справедливо ни казалось на вид.
- Но себя ты забыл, наставник. Ты принял все, что сказано было о рабе. О его наружном виде. Но змея бывает красива и ядовита. Черепаха - противна и полезна миру. Ты не видел человека-раба, хотя и вел речь о нем. Ты учишь, наставник, что цель жизни - счастье. Человек - разумен. Значит, счастье в разумной деятельности на пользу себе и всем другим, окружающим тебя. Ты не лицемер, как священники и начальники христианские. Они говорят о свободе человека. Об освобождении рабов. А сами угнетают темных и слабых хуже, чем это было раньше, когда Олимп правил миром. Победив старых богов, поклонники новой веры исказили заветы своей же религии!
- Мы исказили? Чем?
- Всем, Артемон. Ты сейчас признаешь это. Ваше Евангелие, учение секты ессеев, вечных бунтарей, сначала сулило освобождение рабам и гибель насильникам - здесь, на земле. Но рабы не посмели. Владыки сумели захватить в руки и "новое учение"! Не захотели сами понять пророческой угрозы… А это была действительно новая весть, призыв рабов к настоящей борьбе и победе над земными царями. Павел из Тарса хитро повел дело. Рабы духа и владыки земли исказили заветы борьбы. Обратили их в сказочное обещание царства небесного и блаженства после смерти тем, кто гнет шею при жизни. А сами господа хорошо знают, что вне этой короткой земной жизни - нет ничего! И ничего не может быть для человека, кроме тления.
- Ты так уверен?
- Ни разу мертвые не послали привета наяву живым! Я - нубиец. Исповедую мудрость Египта, воспитавшего меня. Только все земное, телесное, включая и мысли, стоит внимания. Жизнь ведет нас к смерти. Смерть учит жить разумно, счастливо, пользуясь коротким сроком. А мертвые пускай спокойно тлеют в гробницах своих. И мы умрем, передавая потомкам свою кровь, силу и красоту. А больше всего - бессмертную мысль. Она ведет к совершенству. Но та же моя мысль мне говорит: пока есть рабы, сознающие свою позорную, тяжкую долю… пока есть насилие… нет полного счастья на земле для мыслящего человека! Час возмездия должен нагрянуть. И это не дает покоя моей мысли. Отравляет минуты счастья на земле. Об этом ты не подумал, этого ты не сказал, Плотин, когда тут описывали жалкого раба. Ты улыбаешься, Плотин? Я знаю, ты скажешь: рабы ниже, тупее нас, мудрых. Но разве не такие же рабы-отпущенники правили и правят Вселенской империей, пока цари и августы тонут в разврате? Льют кровь?! Учите рабов - и они обновят мир!
- Вот оно что!.. Значит, из судьи я обратился в подсудимого. Что делать? Может быть, Амасий и прав. Но тогда? А вот! Слушай, ты, девушка с такими пытливыми глазами. С головой Афины и телом Дианы-охотницы. Подойди! Ты, я заметил, не проронила, ни звука из того, что мы тут говорили. Как по-твоему? Кто больше прав? Скажи.
Смущенная неожиданностью, Гипатия машинально подошла на зов и слушала. Когда Плотин кончил, она, не подымая головы, задумалась на мгновенье… Потом быстро двинулась в другой конец круга, где стоял Амасий, и на его кудлатые седины надела свой венок.
Рукоплескания раздались кругом. Смех прокатился по толпе.
Первой мыслью Амасия было: "Смеется, девчонка, над уродом!" Первым его движением было - сорвать с головы венок, растоптать ногами. Но одинокий, сверкнувший зеленым огоньком злобы глаз встретился с открыто глядящими, лучистыми глазами Гипатии. И не поднялась рука Амасия. Обернувшись, медленно пошел он прочь по аллее, низко опустив увенчанную голову, словно втянув ее в поднятые свои плечи. Как-то странно вздрагивали они. Никто не видел, как крупные, тяжелые слезинки одна за другою медленно катились из одинокого глаза по морщинистой, бледной щеке.
И сам Амасий не мог бы сказать, о чем эти слезы, давно не ведомые старику. О своей неудачной ли жизни? Или - это жалость к милой девушке, к такому чудесному созданию, которую неизбежно ждало горе и гибель? Так казалось Амасию. Завистлива судьба. Не щадит она таких избранников, когда они рождаются на печальной, кровью облитой земле…
Амасий уходил. Гипатия подошла и прижалась к отцу, скрывая пылающее лицо у него на плече.
Феон, поглаживая одной рукою по волосам дочери, другою прижал свой объемистый живот.
- Граждане! Я не спорил, но есть хочу очень! Давно пора. Мы уж пропустили все сроки. Надо ведь и за работу… Идем, Гипатия!
И он первый двинулся от водоема. Шумной толпой, еще обсуждая все, что тут говорилось, рассыпались люди, кому куда было надо в этот ранний час.
В это же утро, после ранней службы, шумом и говором необычно наполнена была обширная патриаршая ризница при новом храме во имя святого Феодосия, рядом с которым было жилище Феофила.
Обычно к празднику пасхи собираются в Александрию епископы из разных концов Южного диоцеза, со всей церковной области, подчиненной патриарху Ливии, Египта и Пентаполиса. С особенной пышностью, с царственной торжественностью проводит пасхальную службу Феофил, "христианский фараон", в византийской, многоцветной окраске, во всем блеске церковного цезаризма. Но на этот раз всем без исключения епископам и протопресвитерам послано было приглашение, равносильное приказу: приехать пораньше и захватить каждому по два-три пресвитера из наиболее ревностных к вере и красноречивых.
Больше ничего не писал владыка. Конечно, чтобы не плодилось прежде времени разных, нежелательных для Феофила, слухов. Но тем страннее и разноречивее были догадки и "самые достоверные" вести, какие прокатились по диоцезу.
Все вообще клирики, от последнего служителя до первых иереев, протопресвитеров и епископов, знали крутой, властный нрав, суровые обычаи, жестокую грубую расправу, какую применял владыка ко всем, имевшим неосторожность провиниться чем-нибудь или просто прогневить его.
И те, кто чувствовал за собою какие-либо грехи, - ехали, как на страшный суд, к светлому дню пасхи в веселый, богатый город из своих тихих, спокойных епархий, из Мармарикии, Птолемаиды, из Пентаполиса, Фиваиды и других мест.
Но и все остальные, даже сознавая свою чистоту перед владыкой патриархом, были неспокойны душой. Они знали его. Знали, что каждую минуту можно было ожидать самой неприятной вспышки от властного патриарха.
Больше 30 иереев, высших и низших, собралось в ризнице. Разбившись на кучки, они спорили между собою о тонкостях догматики, уличая друг друга в ложном понимании Писания и отцов церкви, в злой ереси. Здесь сошлись представители всех течений, какими особенно богата Египетская церковная область. Нубийцы, эллины, египтяне, греки, сирийцы, иудеи - представители разных племен и народов сошлись здесь, объединенные под общим именем христиан, поклонников Нового Завета.
Но понимает эту сравнительно новую и довольно странную веру каждый по-своему. Шум споров, достигший крайних пределов, вдруг оборвался, когда в ризнице показался рослый, красивый диакон, секретарь Феофила. Все повернулись к вошедшему. Многие обступили его.
- Что? Как владыко святейший? Не очень гневен нынче? Скоро пожалует?
- Скоро. А насчет гнева? Сердце владыки, как и царя, в руках Господа. Очень огорчило святейшего владыку послание, какое доставил благочестивейший авва Евсевий от блаженнейшего епископа Епифания из Крита. Изволил даже сказать мне, что такие укоризны неправые совсем не ревностью к вере внушены, не кротостью, не любовью братской дышат, а внушениями иных, темных сил. Либо ремствует блаженный епископ критский, видя, как сильно поборает наш блаженный владыка врагов церкви и Христа.
Сказал и прошел своею дорогою скромный, тихий диакон, очевидно имевший разрешение огласить то, что он здесь объявил.
Сразу несколько лиц обратилось к худенькому, старенькому пресвитеру критскому, Евсевию, который и раньше сидел молча, в дальнем углу, чем-то удрученный, а сейчас и вовсе готов был уйти в стенку, к которой прижимался спиной.
- Какое послание? Почему раньше нам не сказал, авва Евсевий? Какие укоризны шлет епископ Епифаний нашему владыке? По какому случаю?