- Ну! - вмешался Хилон, не давая Артемону бросить те жгучие слова, какие, видимо, дрожали на губах иерея. - Ну, если уж говорить спокойно и справедливо, - и Платон не совсем открыл нам истину!.. Он назвал - Идеи. А что такое - Идеи? Добро? Красота? А что такое - Добро и Красота? Тоже слова, как наш, израильский Иегова, как ихний Саваоф - Христос - дух святой. Но и в Идеях Платона, и в нашем Иегове, и в ихнем Спасителе - есть доля истины. Если новое учение, вышедшее из нашего израильского народа, - немножко пользуется образами, символами? Кому это мешает? Лишь бы конец был хороший! Лишь бы люди стали получше, помягче. И я полагаю, что мы, люди науки, мысль которых стремится к познанию мира и людей, мы не должны спорить из-за слов. Идея? Бог? Христос? Не все ли равно?..
- Нет, не все равно! - вмешался в спор римлянин, плотный, с надменной осанкою Саллюстий Карус. - Хотя бы потому, что все эти понятия, какие ты перечислил, - совершенные бредни. И странно их слышать после того, о чем учил Аристотель. О чем еще до этого великого познавателя мира говорил бессмертный Демокрит. Помнишь ли, Полибий? И вы оба?
- О чем это ты, Саллюстий? Опять завел о своих богах. Мы знаем.
- А если знаете, как же вы не поймете?.. К Демокриту пришел ученик и говорит: "Наставник, можешь ли ты открыть мне всю мудрость мира… все учение твое, пока я стою на одной ноге?" Мудрец сказал: "Слушай. Я начинаю!" И вот что сказал Демокрит юноше: "Из ничего - ничто произойти не может. Что существует - не может быть уничтожено никогда и никем. Ничто не случайно в мире явлений. На все есть причина и необходимость. Нет в основе вещей ничего, кроме тончайших атомов и пустоты между ними. Все остальное - есть только суждение человека, а не существующее нечто в мире. Атомы, бесконечные по числу и по форме своей, - вечным движением, столкновением и возникающим из этого круговращением образуют видимый наш мир. Различие предметов и явлений зависит лишь от числа, формы и порядка атомов, из которых образованы предметы. Качественного различия в атомах нет; они действуют друг на друга ударами, как всякая сила. Огонь состоит из наиболее легко подвижных, всюду легко проникающих, атомов, и движение их составляет явление жизни. Дух и разум - это форма "общей жизни". Вот что сказал Демокрит. И после этого еще неученые люди могут говорить о каком-то едином строителе всего мира!
- А мысль, а познание? А понятие божества? Откуда это, Саллюстий? Все из атомов? Их кто создал, а? Кто дал нам понятие и мысли? Наш Разум? Мертвые атомы? - спросил Хилон.
- А ты читал Аристотеля, Хилон? Ты называешь себя ученым. Что сказал мудрец? Он признал истины Демокрита. Подтвердил, что мир состоит из четырех стихий. Эти quatuor essentiae Демокрита такие: огонь, т. е. теплое начало. Воздух - холодное. Земля - сухое. Вода - влажное. И есть еще пятое начало, quint'essentia: мировой эфир, тончайшее Нечто, наполняющее бесконечность пространства. Эфир не входит в состав атома, но он проникает во внутрь его; он есть и вокруг каждого атома, как бы тот мал ни был. Силой эфира приведен в равновесие мир… Этот эфир - не есть пустота или Ничто. Он - Нечто, еще не постижимое для ума нашего! Это - истинный Демиург, творец мира, но не имеющий сознания ни о себе, ни о творении своем! Он - наполняет пустоту вселенной, потому что Природа страшится пустоты. Пустота породила бы хаос.
- Это мы знаем, Саллюстий. Читали, как и ты читал. Но откуда узнал это Демокрит! И твой прозорливец - Аристотель? Если Демиург, творец, не имеет сознания, откуда оно явилось у творения? - снова мягко, но едко прозвучал вопрос Хилона.
- Отвечу тебе, поклонник единого бога "истинного", Хилон арамеец. Аристотель поясняет: "Есть ли в мире вещество? Этого доказывать не надо. Оно очевидно и ощутимо для всех. Мировой эфир - это то, что может быть заполняемо. Это - пространство и сила. Материя, вещество - это простые, бесформенные атомы. Это Начало, наполняющее мировую беспредельность эфира. Они имеют вес и меру. В этой материи все возможности бытия, и только в ней одной! Но для атомов нужны формы. И эти формы, постоянные, вечные, - выявляются, как только атомы приходят в соприкосновение друг с другом. Значит, сперва - атом, материя, потом - явление, вещи. И вещи эти выявляются как осуществление предуказанных, вечных, незыблемых и неподвижных форм. Формы - это высший Разум мира. Но выявление этой высшей формы, этого мирового Разума совершается не сразу, а постепенно. Потому что Идея, форма - всеобъемлюща и неподвижна. А материя, атомы - дробны и в вечном движении, в вечном взаимном борении. И уходит время на эту игру сил, на совершенствование отдельных явлений, вещей и самого Разума людского, который есть часть божественного Разума, как атом - часть мирового вещества. Ясно ли тебе, Хилон? И тебе, Артемон? Или станешь еще доказывать своего бога, мир творящего по воле своей?
- Стану, Саллюстий. Но раньше… Гляди!
Артемон указал на большой каменный глобус с начертанными на нем странами мира, какие были в то время уже известны древним ученым. Глобус этот на прочном основании покоился у водоема, поставленный еще по распоряжению Аристотеля, когда он помогал Александру Македонцу создать в Александрии Академию.
Артемон двинулся ближе к глобусу. Все пошли за ним.
Плотин и Феон с дочерью давно подошли сюда. Стоя вдали, оба философа прислушивались к спору. А Гипатия, сев на край водоема, плела венок из гвоздик и жасмина, которые нарвала по пути сюда.
Теперь группа спорящих очутилась совсем близко от Плотина с Феоном, и задние даже расступились, включая наставников в свое кольцо.
Артемон между тем, указывая на глобус, говорил:
- Плоскую землю видят глаза наши. И глаза орла, парящего выше снеговых вершин, видят плоскую землю. Но разум человека учел то, что рыбаки видят на море; что видят корабельщики, встречаясь друг с другом, подплывая к пристани с домами и башнями. Верхи мачт, как из-за холма, видят прежде всего люди, встречая корабль, на море плывущий. Верхи башен и крыш видят моряки, приближаясь к городу, который, как бы из-за горы, появляется перед ними. И поняли люди, что живут на шаре, который во все стороны кругл. Поняли еще потому, что и в Азии, лежащей на другой половине земли, ночь, когда у нас день. Поняли, что и там не сразу видят плывущие и идущие люди издали все то, что лежит перед ними, потому что выпукла земля, горбится она равномерно повсюду, как это может быть только с шаром. И на шаре нанесен чертеж земли, всех стран, какие мы знаем ныне. Есть ли у кого, из здесь стоящих, сомнение, что не кругла наша земля?
- Что за нелепый вопрос, Артемон? Мы - не темные люди, не чернь Александрии. Да и те, многие, знают уж, какую форму имеет земля.
- Приятно! А спрошу опять: кто из нас видел круглую землю всю, в целом? Никто. Но - нет сомнений в истине этой. Земля кругла! По частным приметам мы познали общее. И вся мудрость, все познание истины - идет от частного к общему. И вера моя идет так же. Из явлений мира я познал о том, что есть создатель мира. Если бы его не было, - не явилась бы у меня и мысль о боге. В творениях познаю я творца. Господа моего. Что скажешь на это, Саллюстий?
- Что тут можно сказать? Если сам ты не вникаешь! Прежде всего, сравнение не всегда источник истины. А затем… Глобус этот - изображение земли видимой, осязаемой, обитаемой нами. Мы сами являемся из земли и возвращаемся в нее по смерти. И правда, что касается земли, тут частные явления дают точное понятие о целом. Это так же неоспоримо, как законы сложения чисел. Один и один - есть два вместе. Но они не есть два сами по себе. А твой бог? Где и в чем выявляет он себя так же ясно, как округлость земли выявляется для моряка и путника на суше? Нигде, ни в чем! Откуда в уме, в душе твоей явилась идея о боге? И на это дают ответ учителя наши. От древности и до этих дней.
- Послушаю, что скажешь… - улыбаясь, кинул Артемон.
Группа теснее сплотилась вокруг спорящих. Саллюстий, собравшись с мыслями, заговорил раздумчиво, внятно:
- Сперва - эфир и атомы. Потом - материя, явления, вещи, предметы и люди. Завершает все - форма, идея, Разум. Так идет миротворчество. Так создан мир, познаваемый нами. А другого я не знаю, как и все люди. Но и вещество, и творческая форма - неразрывно связаны друг с другом. Где происходит образование вещества, там выявление гармоничной, божественной формы неизбежно, хотя бы и не сразу. И только сознание человеческое, такое же несовершенное, как и все вещи, не сразу постигает эту связь. Понятно! Самый одаренный ребенок, из которого потом выйдет великий Платон, Пифагор, Аристотель… он сперва умеет только одно: ловить губами сосцы груди, его кормящей. Все приходит постепенно в сознание. И сознание растет не сразу. Но растет неуклонно! Оно видит, что вещество неизбежно складывается в формы, все более и более совершенные, до божественности разумные, прекрасные. И это божественное совершенство ум человека сначала принимает за нечто, отдельное от материи. И творит себе богов, гремящих на горе Синайской, или богов, истекающих кровью на позорном, голгофском кресте. Разум не сразу просветляется. Вот почему он творит богов там, где только мерцают первые проблески его собственной мысли и сознания. И перестает их творить, когда наука и познание мира просветляют человеческий ум. Ясно ли вам это, друзья мои?
- Не совсем! - быстро отозвался Артемон. - Твой учитель Аристотель как будто борется с Идеями Платона. А на деле что же я вижу? Платон учит: "Есть предвечные Идеи. Они рождают Разум. От них - рождается форма; а вещи, явления порождаются из этой формы потом". Ты говоришь то же самое… только наоборот. Атом, сила, вещь - сперва… потом - форма. Разума! А что такое твоя форма, как не та же бессмертная, ничем не объяснимая, отвлеченная Идея Платона? Чем она отличается от моего, никем не созданного, разумного, предвечного и всеблагого Бога, создателя мира? Скажи!
- Скажу! Первозданный, не имеющий истоков и начал, первичный атом может иметь свое бытие вне формы… не смешиваясь беззаконно, хаотически; но только - пребывая бесформенно… Однако и этого нет. Атомы неизбежно влияют друг на друга… является тотчас же вещество. В нем вечное движение материи как бы задерживается, по виду. Но на деле - оно только принимает иное направление. И тут является законченная форма, вне которой невозможно выявление вещей. Эту форму материя извечно уже носила в себе, хотя и не выявляла ее. Эта форма постоянна и неподвижна. Она пребывает вне материи, она беспространственная, неизменяемая; ей нет ни начала, ни конца. Но она - источник всех изменений. Форма - то общее, что охватывает весь мир частных явлений. Но вне частных явлений, вне вещи форма существовать сама по себе не может. Форма не создает, не движет чего-нибудь своею силой, механически. Она - цель всякого движения. Прообраз, закон для всякого строения, на какое способна материя. Она - источник всех изменений вещества; железный, предуказанный путь, по которому идет игра сил Природы. Вот что такое форма. Немая, косная материя оживает, сливаясь с формою. Разум возникает при этом слиянии: разум, постигающий пучину, из которой он родился. И высший Разум - единое высшее божество мира!
- За такие речи… за эти мысли - погиб Сократ.
- Да пошлет мне великий Разум такую же смерть. Я сказал!
- Я слушал, - вмешался новый собеседник.
Горбатый, одноглазый старик, грязно одетый, - давно уже стоял тут, опираясь на клюку, поворачивая к говорящим одинокий, сверкающий глаз, тогда как вместо другого зияла кровавая, залитая гноем впадина. Протиснувшись к Саллюстию, он глухим голосом проговорил:
- Могу ли задать тебе два-три вопроса, Саллюстий?
- Прошу тебя, Амасий. Я и то удивлялся, почему не слышно нынче твоих едких шуток? Почему улыбкой мертвеца ты не холодишь наши речи? Спрашивай.
- Да вот… - почесывая в грязных длинных волосах, откуда посыпалась тучею перхоть, начал Амасий. - Странно как-то выходит. Не стану спорить, кто более прав. Платон ли, который ставит Нечто, нереальное раньше, а потом, как фокусник из-под мышки у себя - гуся, из пустой Идеи вытаскивает целый огромный мир явлений и вещей!.. Или прав Аристотель, который всю вселенную, такую плотную, разноцветную, тяжелую, влажную, горячую и холодную, - старается запихнуть в бесплотную форму, не имеющую ни начала, ни конца, значит, - не имеющую и пространства. А мир - куда обширен! Пусть оба фокусника мысли жонглируют словами, как китаец остриями своих пик и ножей.
- Амасий!
- Что? Дай говорить. Я не мешал тебе. А я говорю, как умею. Как и каждый из нас. Так вот! Я с ними, с великими, не спорю. Но скажи одно. Почему Аристотель вступает в спор с самим собою?
- С самим собою? Где же? Когда же это?..
- Неужели ты забыл все, что говорил сейчас? Как излагал учение философа и великого испытателя природы? Я повторю. Вначале был мировой эфир и атомы. Так ты сказал?
- Да, так!
- Я бы мог спросить: откуда они взялись? Платон дает ответ на это: "Все порождено Идеей". Но я ответил бы Платону, что его Идеи, как он сам учит, - бесплотны, нематериальны. Они - Ничто! А из ничего - не бывает ничего; Демокрит прав, старик! Значит, мир, созданный Никем, Идеями, - есть как бы греза, нереальное создание отвлеченных Идей.
- Вот, вот!.. - вдруг подал голос красивый, пожилой индус, молчаливо, внимательно слушавший до сих пор все, что говорилось. - Наша мысль звучит в твоих словах, Амасий. Творец мира - грезит! Из ничего - создает миры! Они живут, как им это кажется. Они гибнут. Страдают и радуются. Но все это - греза Творца мира. Все Майя. И только Нирвана… только предвечное, всеобъемлющее Нечто есть истинный мир, истинное божество! Так учат наши мудрецы.
- Плохо учат, Джагар. Дай мне досказать! Ты уж потом просветишь нас. Вот, Саллюстий, я и говорю. По твоим словам, по учению Аристотеля - сперва была материя… атомы… потом вещи, явления. Но источник их бытия - Форма; хотя она предвечная, - в то же время выявляется лишь тогда, когда являются вещи. И не сразу является совершенной, а совершенствуется в вещах и вместе с ними, служа в то же время прообразом вещей и законом для их строения до самой их гибели, когда вещи снова теряют форму и обращаются в атомы. Так я понял тебя?
- Верно, Амасий. Что же дальше?
- А дальше моя глупая голова не может понять: как это философ-мудрец, впитавший всю науку, всю мудрость древних веков, давший новые пути науке и знанию… как он не увидел противоречия в своих же словах? Выходит, что форма, которая, как он говорит, не существовала до материи, до появления вещей, - в то же время предвечна, предшествует всему сущему в мире?
Выходит, что форма была раньше игры сил, а появляется она только после их зарождения. Форма, он учит, неподвижна; она - есть вечный покой. Но она же, выявляясь в материи, есть непрестанное движение, порождает это движение по собственной воле, а не вследствие слепой игры и столкновения атомов. Откуда взялась эта разумная воля у Формы? Почему она стала не сама собою, а чем-то иным? Из покоя - движение! Из вечного - временное! Из бесконечного - конечное. Из материи и эфира - вещь, заключенная в предвечную форму?! Для меня это пахнет, прости, нелепостью, а не глубокой мыслью ученого мудреца. Или он думал иначе, или ты неверно передаешь учение Аристотеля. Этот великий испытатель природы, проникший во все тайники ее, - не может, не должен опровергать сам себя.
- Да он и не думает! Ты искажаешь! Ты!..
Саллюстий, вспыхнув, даже надвинулся на горбатого противника. Но тот спокойно обернулся к Плотину, стоящему почти рядом, и сказал:
- Ты слышал, наставник. Не пожелаешь ли ты сказать: извращаю ли я слова Саллюстия или только толкую их по-своему, как понимаю сам? И кто более прав из нас, тут говоривших?..
Плотин, невольно очутившийся в середине круга, кивнул ласково головою.
- Изволь. Если желаете… я скажу, что думаю.
- Скажи, говори, наставник! - зазвучали голоса.
Поглаживая свою сократовскую лысину, Плотин оглядывался, как бы отыскивая что-то. Взор его остановился на старике рабе, набиравшем из водоема воду в два больших сосуда из обожженной глины, висящих на коромысле через плечо у него. Философ поманил рукою. Раб, поставя кувшины на землю, подошел медленной, тяжелой походкой усталого от труда и от жизни человека.
Гипатия в это время тоже подошла совсем близко, держа в руках оконченный венок. Она с глубоким вниманием слушала спор. И теперь спросила у юноши, стоящего рядом:
- Кто этот… горбун… с таким ясным одним глазом?
- Это? Ты не знаешь? Ты в первый раз в этих стенах… Это - Амасий; он из рода богатых нубийских князьков. Полюбил науку. Роздал почти все свое добро. Частью - беднякам родного города, частью - в казну Академии. Живет здесь, учится. И спорит очень удачно и часто с нашими лучшими диалектиками. Забавный старик!
- Он очень хороший, должно быть, - шепнула Гипатия. И умолкла.
Плотин начал говорить. Поставив раба в середине круга, он обратился к Саллюстию, стоящему рядом:
- Опиши, Саллюстий, как ты видишь этого раба?
- Как? Раб… в грязной одежде… не лучше, чем у нашего Амасия… Волосы сзади коротко стрижены, узел от повязки висит вдоль шеи. Широкая спина сгорбилась от трудов и лет. Ноги босые, покрыты корою грязи, и мозоли, как копыто, одели ему пятки.
- Хорошо… верно… Апеллес нарисовал бы его с твоих слов. А ты, Хилон? Ты там стоишь против нас. Опиши, как видишь этого старика?
- Я сам не молод. Но глядеть же я могу… и вижу старую, морщинистую рожу с красным носом. Не дурак выпить раб, когда может утянуть вина из хозяйского погреба. Хитон раскрыт у него на груди, и грудь поросла седыми, полными грязи волосами. Он себе пальцем ковыряет в носу. И большим пальцем правой ноги ковыряет землю. И рожа у него испуганная… он глупо и боязливо озирается кругом. Что еще я должен описать тебе, мудрый Плотин?
- Ничего, довольно! Любой ваятель слепит фигуру, какую ты так верно описал. А ты как видишь раба, Полибий? Ты стоишь поодаль, сбоку. Скажи.
- Вижу низкий, упрямый лоб, нависший над луковицеобразным носом. Его правая щека пересечена шрамом. Верно, следы пьяной драки или бича, каким хлестнул его слишком усердный надсмотрщик. Пальцы на его правой руке скрючены, покрыты наростами и грязью. Одного не хватает. Колени ног согнуты, как будто тощее это тело слишком для них тяжело. И вижу я…