- Какие могут быть иные методы? - Олсен сделал паузу и потом спросил - Уж не надеешься ли ты воззвать к нежным сердцам предпринимателей?
- Нет, я не это имею в виду: но разве нельзя обратиться к людям вообще, к общественному мнению? Я американец и вырос с верой в свою страну. Я не могу отказаться от мысли, что есть какие-то способы добиться справедливости. Пожалуй, если бы народ активнее занялся политикой…
- Политикой? - воскликнул Олсен. - Господи! Сколько ты здесь живешь?
- Месяца два.
- Ну так побудь до ноября и посмотри, что делается с избирательными урнами в этих поселках!
- Представляю себе…
- Нет, ты не можешь себе этого представить. Вот так же, как невозможно себе представить, какое здесь царит взяточничество и какая нищета!
- Но если бы все рабочие голосовали дружно вместе…
- Как могут они голосовать вместе, если первый, кто заикнется об этом, вылетит отсюда? Даже американское гражданство получают только верные слуги хозяев. Ни одного рабочего не зарегистрируют в списке избирателей, пока его начальник не даст на то разрешения. Вот почему профсоюз - это первое, что нам нужно!
Слова Олсена казались справедливыми, но Хал вдруг вспомнил рассказы о "бродячих делегатах" и о гибельных последствиях "профсоюзного засилия". А ведь он-то совершенно не собирался заниматься профсоюзными делами! Между тем Олсен продолжал:
- У нас в стране есть законы, куча законов об угольной промышленности: о восьмичасовом рабочем дне, о запрещении платить за труд талонами, о правилах торговли в магазинах угольных компаний, о борьбе с угольною пылью, о контроле при весах. Все это вписано в свод законов, но какая польза от этого жителям Северной Долины? Кому придет в голову, что такие законы существуют?
- Погоди! - перебил Хал. - Если так ставится вопрос, если цель вашего движения - внедрить законность, то я подписываюсь обеими руками!
- Но как же внедрять законность без профсоюза? В одиночку никто этого не добьется: стоит кому-нибудь заикнуться о законности, как его в два счета выгонят отсюда. В Уэстерн-Сити наши профсоюзные руководители уже обращались в разные официальные учреждения штата, но те и пальцем не пошевельнули. А почему? Да потому, что за нами не стоит рабочая масса, и они это знают. Ведь и политические деятели и шахтовладельцы - все одинаково понимают, что единственно опасная для них сила - это мощный профсоюз.
Халу эти доводы показались совершенно новыми:
- А народ-то как раз не понимает, что рабочим необходима организация для утверждения их законных прав.
Олсен шутливо всплеснул руками:
- Господи! Все и не перечислишь, чего люди не знают о нас, шахтерах!
29
Олсен стремился заинтересовать Хала и посвящал его во все тайны своей профессии. Он находил людей, которые верили в профсоюз и соглашались, несмотря на риск, вербовать других. Всюду, где побывал Олсен, оставались сколоченные им группы, и он находил способы держать с ними связь, чтобы тайком переправлять пропагандистскую литературу и распространять ее среди рабочих. Он считал, что так создадутся первичные ячейки. А через год-полтора они уже будут на всех шахтах и можно будет выйти из подполья: созывать митинги в городах и в других местах, куда охотно пойдут рабочие. Дух протеста будет расти; рабочие начнут вступать в профсоюз такими темпами, что угольные компании не смогут с ними расправляться. И тогда рабочие потребуют своих прав, иначе пригрозят всеобщей стачкой во всем районе.
- Пойми, - закончил Олсен, - мы же имеем законное право объединиться, хоть это и не нравится хозяевам. Пусть тебя это не пугает!
- Так-то так, - сказал Хал, - но, по-моему, здесь, а Северной Долине, разумнее было бы выдвинуть какое-нибудь другое требование, менее спорное; например, рабочий контроль за весами.
- Все равно, - улыбнулся Олсен, - чтобы поддержать даже это требование, нам необходим профсоюз.
- Пусть так, - настаивал Хал. - Но существуют предубеждения, с которыми приходится считаться. Некоторые люди настроены против профсоюза; им кажется, что это приведет к тирании и насилию.
Его собеседник рассмеялся:
- Боюсь, что ты тоже разделяешь это мнение. Ладно, если хочешь заняться вопросом весового контроля, я препятствовать не стану.
Чудесно, вот это дело, настоящее дело! С тех пор как Хал стал подручным забойщика, работая под сводом в пять футов высотой, жизнь показалась ему скучной. А так-то, конечно, будет интереснее!
Но искренне ли он хочет этим заняться? До сих пор он оставался лишь наблюдателем шахтерской жизни. Правда, он уже убедился, что для шахтера созданы жестокие условия, причем это была совершенно ненужная, преднамеренная жестокость. Но когда дошло до дела, Хал заколебался: старые страхи и предубеждения вновь зашевелились в нем. Ведь ему всегда внушали мысль, что рабочие - народ буйный и ленивый, что им необходим кнут. А теперь, оказывается, он сам намерен выбить из сильной руки этот кнут, стать союзником тех, кто "подстрекает рабочих к бунту"!
Но это же как-никак другое, успокаивал себя Хал. То, что предложил Олсен, ведь не профсоюз, который может явиться деморализующей силой, подстрекающей рабочих все к новым и новым требованиям, вплоть до требования полного господства в промышленности. А кампания по поводу весов - это же просто призыв к закону, испытание честности и справедливости шахтовладельцев, про что те столько кричат. Если верить им, то закон о контроле у весов неукоснительно выполняется, охраняя права рабочих. А контролеров, мол, нет только потому, что рабочие сами не требуют. Что же зазорного, если попытаться это выяснить? Ведь если, с другой стороны, требование рабочих об осуществлении их законного права, не только юридического, но и морального, будет встречено хозяевами как бунт, в таком случае Хал начнет лучше понимать, что у них называется бунтом. Старый Майк, Иогансен и многие другие предупреждали Хала, что хозяева превратят его жизнь в сплошной ад и заставят поневоле убраться отсюда; а раз так, то и он готов насолить хозяевам!
- Это будет веселенькое дельце! - вырвалось у Хала, и Олсен в ответ рассмеялся:
- Вот именно…
- Ты думаешь, меня ждет второй "Пайн-крик"? - спросил Хал. - Возможно, так, но я должен сам все проверить. Понимаешь, у меня есть брат, и я мысленно веду с ним споры, когда начинаю думать о том, что становлюсь революционером. Я хочу с полным правом сказать ему: "Я не начитался никаких теорий. Я лично все проверил и вот - жизнь как она есть!"
- Ладно, - сказал Олсен, - все это хорошо, но ты еще только хочешь это испытать и внушить правильные мысли брату, а я уже всему научен на горьком опыте. Уж я-то знаю, что здесь делают с человеком, который требует рабочего контроля. И я не могу принести себя в жертву только затем, чтобы получить еще одно доказательство!
- А я тебя и не зову! - засмеялся Хал. - Раз я не берусь помогать тебе, ты можешь и мне не помогать. Но скажи, ведь я не помешаю общему делу, если подберу группу людей, которые согласятся рискнуть и выступить с требованием контролера?
- Конечно, нет! Наоборот, это послужит для многих наглядным уроком. Есть рабочие, которые ничего не знают о своем законном праве на контролера. Другие знают, что им не записывают полного веса, но не уверены, что это их обворовывает сама Компания. Если администрация откажется допустить контролера к весам, если, больше того, она выгонит застрельщиков, тогда в местном отделении профсоюза появится много новых членов.
- Хорошо, - сказал Хал, - я не собираюсь вербовать для вас новых членов, но уж если сама Компания пожелает заняться вербовкой, - пускай, это ее дело.
И молодые люди скрепили свой договор крепким рукопожатием.
Книга вторая
Рабы Короля-Угля
1
Таким образом, Хал приступил к деятельности, куда более интересной, чем работа конюха или подручного, но и чреватой более грозными опасностями, чем если на тебя свалится кусок пустой породы или мул лягнет тебя копытом в живот. Пассивность, которую порождает изнурительный труд, еще не успела перейти в хроническую болезнь Хала: защитой его была молодость, которой свойственна жажда новых и новых переживаний. Ему казалось страшно интересным быть заговорщиком, хранить тайны - глухие и таинственные, как темные своды шахты, где он работал.
Но Джерри Минетти, которому Хал раньше всех поведал о цели пребывания Олсена в Северной Долине, уже в свое время переболел юношеской романтикой. Мигом слетела с него обычная беззаботность, в глазах мелькнул страх.
- Я знал, что это когда-нибудь наступит! - воскликнул он. - Ох, беда нам с Розой!
- Почему? Не понимаю!
- Придется нам впутаться - наверняка придется. Я уже Розе говорил: "Мы называем себя социалистами, а кому от этого польза? Никому. Участвовать в выборах здесь бесполезно - голоса за социалистов не учитываются". Я Розе говорил: "Нужен профсоюз… Нужно бастовать". А она мне: "Подожди еще. Накопим хоть немножко денег. Пусть дети подрастут. Тогда уж мы поможем, и не так страшно нам будет остаться без крова".
- Но мы вовсе не собираемся организовывать профсоюз! - возразил Хал. - Пока у меня другой план.
Но не так легко было остановить Джерри. Он продолжал:
- Откладывать нельзя! Рабочие уже не могут больше терпеть! Я всегда говорил: это придет неожиданно, как взрыв в шахте. Если кто-нибудь начнет драку, все будут драться. - Тут Джерри поглядел на Розу, которая сидела, тревожно устремив черные глаза на мужа. - Придется, значит, и нам, - досказал он, и Хал заметил, что оба они поглядели на дверь, за которой спали дети.
Хал молчал - он уже начинал понимать, чего может стоить бунт таким людям. Он наблюдал с сочувствием и любопытством их борьбу - старую, как мир, борьбу между эгоизмом, осторожностью, тягой к личным удобствам, с одной стороны, и зовом долга, стремлением к идеалу - с другой. На эту борьбу звали не оглушительные фанфары, а лишь тихий голос совести.
Помолчав немного, Джерри спросил, каковы же, собственно, планы Хала и Олсена.
- Проверить, - ответил ему Хал, - как относится Компания к закону о рабочих контролерах. Это будет отличным пробный камень; как по-твоему, а, Джерри?
Тот только горько усмехнулся:
- Да, пробный камень для холостяков, у которых нет семьи!
- Ну и что ж, - сказал Хал, - я беру это на себя: я буду контролером.
- Нужна комиссия, чтобы пойти поговорить с управляющим, - сказал Джерри.
- Правильно. Но мы и для этого подберем холостяков. Из тех, кто живет в Бедняцкой слободе, в этих там курятниках. Им терять ровным счетом нечего!
Но Джерри не разделял оптимизма Хала.
- У них на это ума не хватит, не такие это ребята! Чтобы стоять друг за друга, нужно иметь голову на плечах!
Он объяснил, что надо сколотить группу, на которую могла бы опереться комиссия. Собрания должны проходить в полной тайне: фактически это почти то же самое, что профсоюз; во всяком случае, для Компании и ее шпиков это то же самое. Ведь на шахтах запрещены всякие организации. Здесь было несколько сербов, которым хотелось принадлежать к какому-то братству у себя на родине, но им даже это запретили. Если кто-нибудь желает застраховаться на случай смерти или потери трудоспособности, Компания сама его страхует и берет себе прибыль. Да что и говорить, рабочий даже не может перевести на родину деньги по почте - почтовый чиновник, он же одновременно и служащий лавки, наверняка всучит ему какие-нибудь талоны на товары Компании.
Итак, Хал столкнулся с теми трудностями, о которых предупреждал его Олсен. Во-первых, он увидел, что Джерри боится. Но он знал, что Джерри не трус - осуждать Джерри мог лишь тот, кто не отведал его жизни!
- Сейчас мне нужен только твой совет, - сказал Хал. - Кому из молодых шахтеров можно довериться? Я сам заручусь их поддержкой - тебя никто и не заподозрит.
- Но ты же мой квартирант!
Новый камень преткновения! Хал спросил:
- Ты думаешь, тебе это повредит?
- Еще бы! Они знают, что мы ведем беседы, во всяком случае догадываются, что я говорю с тобой о социализме. Как пить дать, выгонят меня с работы!
- Ну, а твой двоюродный брат - старший мастер?
- И он не спасет. Его самого могут выгнать. Скажут: к черту этого идиота - держит на квартире рабочего контролера!
- Все ясно, - сказал Хал. - Значит, мне надо перебраться, пока не поздно. А ты им сможешь сказать, что я смутьян и потому ты меня выставил.
Муж и жена Минетти сидели, переглядываясь. Вид у них был очень печальный. Им было обидно терять квартиранта - такого симпатичного и щедрого! Хал и сам чувствовал себя не лучше, потому что успел полюбить Джерри и его юную жену, и Джерри Маленького и даже черноглазого младенца, который своим криком мешал людям разговаривать.
- Нет, - сказал Джерри, - я не стану прятаться. Я тоже приму участие.
- Примешь, не беспокойся! - отозвался Хал. - Только не сейчас. Останешься на шахте после того, как меня выгонят, и поможешь Олсену. Ведь нельзя же, чтобы сразу выгнали всех лучших.
После недолгого спора на этом и порешили. Хал увидел, как миниатюрная Роза со вздохом облегчения откинулась на спинку стула. Час мученичества был отложен. Ее домик, ее три комнатки с мебелью, с начищенными до блеска кастрюлями и красивыми тюлевыми занавесками еще на несколько недель останутся за ней!
2
Хал снова переселился к Ремницкому. Это было тяжелой жертвой с его стороны, но давало ему те преимущества, что он мог больше времени беседовать с рабочими.
Вместе с Джерри он составил список людей, которым можно было довериться; первым в этом списке стояло имя Майка Сикориа. Майку должно понравиться, что его выдвинули в комиссию для переговоров с управляющим - он ведь считает себя созданным для таких дел! Однако решили до последней минуты его не посвящать, так как старик способен все выболтать от волнения при первом же новом инциденте в весовой.
По соседству с Халом в шахте работал один молодой болгарин по фамилии Вресмак. Ходок в его забойном участке шел круто вверх, и у него едва хватало сил проталкивать туда пустые вагонетки. Однажды, когда он это делал, обливаясь потом и напрягая все силы, подошел Алек Стоун и с грубостью силача, презирающего всякую физическую слабость, начал избивать его. Болгарин поднял руку - кто его знает зачем: защититься ли от удара, или дать сдачи. Но Алек Стоун ринулся на него и погнал вниз по штреку, пиная сапогами и осыпая неистовой бранью. Теперь этот шахтер работал в другом забое, где ему пришлось вынуть около сорока вагонеток пустой породы и получить за это всего-навсего три доллара. Каждый, кто видел лицо этого шахтера при встречах с Алеком Стоуном, не усомнился бы в его готовности пойти на все, если поднимется общее движение протеста.
На примете у Джерри был еще один шахтер, недавно вышедший из больницы, где он лежал после того, как Джефф Коттон - начальник охраны - ударил его рукояткой пистолета. Этот человек был поляк и не знал, к сожалению, ни одного слова по-английски. Но Олсен успел наладить связь с другим поляком, немного владевшим английским языком, который мог разъяснить суть дела своему соплеменнику. Был намечен также молодой итальянец по фамилии Роветта; Джерри знал его и ручался за его честность.
И еще одна кандидатура была выдвинута уже самим Халом - кандидатура Мэри Берк. Последнее время Хал сознательно ее избегал, считая это необходимой, хоть и жестокой мерой предосторожности. И это изрядно мучило его совесть. Он много раз обдумывал то, что произошло между ними. С чего началась вся история? В таких случаях долг мужчины - взять вину на себя; но мужчины этого не любят и стараются найти себе оправдание. Справедливо ли будет сказать, что тогда, в тот вечер, желая помочь Мэри подняться по ухабистой дороге, он несколько переусердствовал? Ведь по существу ей не нужна была его помощь, девушка и без него отлично обходилась! Он же и этим не ограничился - развел сентименты, а потом, как трус, давай на попятный! С самого начала надо было помнить, что все недовольство жизнью, все стремления тоскующей души толкнут Мэри к нему, потому что он не такой, как другие, потому что он знавал лучшую жизнь и настраивал ее мысли на романтический лад.
Значит, найден отличный выход из этого затруднения: наполнить жизнь Мори новым содержанием и направить ее чувства по более безопасному пути. Женщине нельзя быть членом шахтерского комитета, но она способна стать хорошей советчицей, а ее острый язык будет тем оружием, благодаря которому пополнятся ряды борцов. В своем горячем увлечении новым делом Хал по мужской привычке отметал всякие личные чувства - и снова попал в ловушку. Ему даже в голову не пришло, что Мэри может ринуться в кампанию за контроль у весов отчасти из-за желания видеться с ним. Еще меньше отдавал Хал себе отчет в том, что и сам рад каждому поводу для встречи с девушкой.
Итак, Хал придумал для Мари новую роль, куда более увлекательную, чем стряпня или нянченье детей. Его романтическое воображение разгорячилось: он вселит в нее надежду, покажет ей смысл жизни, дорогу, имеющую цель! Ведь женщины участвовали во всех великих движениях пролетариата!
Хал поспешил к ней и встретил Мэри на пороге ее дома.
- Очень рада видеть вас, Джо Смит, - сказала она, глядя ему прямо в глаза и улыбаясь.
- А я вас, Мэри Берк, - ответил он.
Мэри, конечно, согласится! Такая не подведет! С такой, как Мэри, хоть на край света! Но почему это она бледнее, чем в прошлый раз? Неужели прекрасный ирландский румянец способен поблекнуть? И похудела как-то тоже - синее ситцевое платьице сейчас не кажется таким уж тесным!
Хал сразу приступил к делу:
- Мэри, вы мне сегодня снились.
- Я? Как так?
Хал рассмеялся:
- У вас было лицо победительницы, и ваши волосы горели, как золотая корона. Вы были в белом платье из блестящего нежного шелка и ехали верхом на белоснежном коне, словно Жанна д’Арк или предводительница суфражисток. Вы скакали во главе огромного полчища, в моих ушах еще сейчас стоят звуки марша.
- Уж вы наболтаете! Интересно, в чем дело?
- Войдем, я расскажу, - ответил он.
Они прошли в убогую кухню и сели на некрашеные деревянные табуретки. Мэри сложила руки на коленях, как ребенок, которому обещали рассказать сказку.
- Ну, говорите скорее, - попросила она. - Что это за платье вы мне дарите? Надоело вам мое старое ситцевое, да?
Мэри улыбнулась, и он тоже не мог удержаться от улыбки.
- Это платье, Мэри, вы должны сами себе соткать из лучших нитей своей души - из смелости, преданности и самоотверженности.
- Опять поэзия? Серьезно, что у вас на уме?
Он оглянулся:
- Есть кто-нибудь дома?
- Никого.
Тем не менее, начав говорить, он инстинктивно понизил голос:
- Здесь находится профсоюзный организатор, представитель "большого союза", и он собирается поднять рабов на борьбу.
Веселое выражение исчезло с лица девушки.
- Ах, вот оно что! - уныло протянула она. Видение исчезло - и белый конь и белый шелковый наряд. - Ничего вам здесь не удастся сделать!
- Почему нет?
- Потому что люди здесь неподходящие. Разве вы не помните, что я вам сказала тогда у Рэфферти? Они трусы.
- Эх, Мэри, говорить-то хорошо, а так ли уж приятно лишиться крова?