Ньюмен рассмеялся, хотя это вовсе не означало, что он принял ее приглашение, и удалился. Мадам де Сентре так и не откликнулась на вмешательство невестки, но проводила гостя долгим озабоченным взглядом.
Глава седьмая
Спустя неделю после того, как Ньюмен нанес визит мадам де Сентре, поздно вечером слуга подал ему визитную карточку. Карточка эта, как выяснилось, представляла молодого месье де Беллегарда. Когда через несколько минут Ньюмен вышел принять гостя, он увидел, что тот стоит посреди его раззолоченной парадной гостиной и изучает ее от застланного ковром пола до потолка. Ньюмену показалось, что лицо месье де Беллегарда выражает живейшее удовольствие.
"Хотелось бы знать, черт побери, над чем он потешается теперь?" - спросил себя наш герой. Правда, он задавался этим вопросом без особой уязвленности, ибо чувствовал, что брат мадам де Сентре - человек славный, и, полагаясь на это, надеялся непременно с ним поладить. Однако, если в гостиной было над чем посмеяться, сам Ньюмен не возражал бы получить об этом хоть некоторое представление.
- Прежде всего, - сказал молодой человек, протягивая руку, - не слишком ли поздно я пришел?
- Слишком поздно для чего? - спросил Ньюмен.
- Для того, чтобы выкурить с вами сигару.
- Для этого вы скорее пришли слишком рано, - сказал Ньюмен. - Я не курю.
- О, вот это твердый человек!
- Но сигары у меня есть, - добавил Ньюмен. - Присаживайтесь.
- Наверное, здесь лучше не курить? - осведомился месье де Беллегард.
- Почему? Разве комната мала?
- Наоборот - слишком велика. Словно куришь в бальном зале или в церкви.
- Над этим вы только что и смеялись? - спросил Ньюмен. - Над размерами моей гостиной?
- Меня поразили не только размеры, но и роскошь, гармония, красота отделки. Моя улыбка - дань восхищения.
Ньюмен внимательно посмотрел на него.
- Значит, комната очень безобразна? - спросил он.
- Безобразна, дорогой сэр? Да нет, она изумительна.
- Что, как я полагаю, одно и то же, - заключил Ньюмен. - Устраивайтесь поудобнее. Ваш приход ко мне я рассматриваю как знак дружеского расположения. Вы не обязаны были отдавать визит. Поэтому, если вас здесь что-то и забавляет, меня это не обидит. Смейтесь себе на здоровье, я люблю, когда моим гостям весело. Но ставлю одно условие - как только отсмеетесь и сможете говорить, объясните, что вызвало ваш смех. Я тоже хочу посмеяться.
Месье де Беллегард смотрел на хозяина с выражением добродушного недоумения. Он положил ладонь на рукав Ньюмена и, казалось, собрался было ответить, но внезапно передумал, откинулся в кресле и раскурил сигару. Наконец он прервал молчание.
- Разумеется, - сказал он. - Я пришел к вам в силу дружеского расположения. Но не только. В известной мере я был обязан прийти к вам. Об этом меня попросила моя сестра. А просьба сестры для меня закон. Я проходил мимо, и мне показалось, что в комнатах, которые я посчитал вашими, горит свет. Час не очень подходящий для официального визита, но я как раз и рад был доказать, что мой визит неофициальный.
- Ну что же, - ответил Ньюмен, вытягивая ноги, - я весь перед вами в натуральную величину.
- Не знаю, что вы имели в виду, - заметил молодой человек, - разрешая мне смеяться сколько вздумается. Я, каюсь, люблю понасмешничать и придерживаюсь мнения, что смеяться лучше много, чем мало. Но должен признаться - я пришел продолжить наше знакомство не для того, чтобы нам смеяться вместе или порознь. Откровенно говоря, откровенно до наглости, вы меня интересуете! - тирада эта была произнесена месье де Беллегардом с непринужденностью светского человека и к тому же на безупречном для француза английском языке; однако Ньюмен, отдавая должное мелодичности его речи, отметил, что это не просто заученная вежливость. Решительно, гость чем-то привлекал к себе Ньюмена. Месье де Беллегард был для него французом до мозга костей, так что, доведись Ньюмену встретить его даже в прериях, он, не задумываясь, обратился бы к нему с приветствием: "Добрый день, мусью". Однако от физиономии молодого человека веяло чем-то, что словно перебрасывало невидимый мост через ту непроходимую пропасть, которая разделяет людей разных национальностей. Валентин де Беллегард был ниже среднего роста, плотный, но подвижный. Как впоследствии узнал Ньюмен, граф больше всего на свете страшился, как бы плотность его фигуры не взяла верх над подвижностью. Он смертельно боялся растолстеть, считая, что при своем небольшом росте не может позволить себе иметь живот. Поэтому он с неослабевающим рвением ездил верхом, фехтовал, занимался гимнастикой, а если кто-нибудь, приветствуя его, замечал: "Да вы просто пышете здоровьем!", он вздрагивал и бледнел, так как ему чудилось, что слово "пышете" таит в себе зловещий смысл. Голова у него была круглая, с копной волос, густых и шелковистых, лоб широкий, низкий, нос короткий, скорее ироничный и любопытный, чем высокомерный и чувствительный, и усы, изящные, как у пажа из душещипательного романа. Валентин был похож на сестру, но не чертами лица, а манерой улыбаться и выражением ясных блестящих глаз, обращенных отнюдь не вовнутрь себя - в них не было и намека на самолюбование и самокопание. Главную же привлекательность молодого Беллегарда составляло необыкновенно живое лицо - оно дышало искренностью, пылкостью, отвагой. При взгляде на это лицо приходило на мысль, что оно, как колокольчик, соединено незримой нитью с глубинами его души - стоит задеть эту нить, и раздастся громкий серебристый звон. Что-то в выражении его живых светло-карих глаз убеждало: он не скупится тратить свой ум, пользуясь лишь толикой и боясь израсходовать остальное, а, напротив, обосновался в самой середине своих владений и готов принять у себя всех и вся. Когда он улыбался, на память приходил жест, которым опрокидывают вверх дном осушенный бокал. Казалось, своей улыбкой граф говорил, что отдает вам свою веселость, всю до капли. Глядя на него, наш герой испытывал восхищение, сродни тому, какое в юности вызывали у него приятели, умевшие проделывать необычные и ловкие трюки - хрустеть суставами или свистеть уголками рта.
- Сестра сказала, - продолжал месье де Беллегард, - что мне следует зайти к вам и развеять то впечатление, какое я так старался на вас произвести, - впечатление человека не совсем нормального. Вам и вправду показалось, будто я вел себя странно?
- До некоторой степени, - ответил Ньюмен.
- Сестра так и сказала, - и месье де Беллегард какое-то время вглядывался в хозяина дома сквозь сигарный дым. - Ну раз так получилось, пусть так и будет. У меня и в мыслях не было представляться сумасшедшим, наоборот, я старался произвести хорошее впечатление. Но если в результате этих стараний выставил себя полоумным, значит, такова воля Провидения. Я только поврежу себе, если стану горячо убеждать вас в обратном. Ведь вы сочтете, что я претендую на звание умного человека, а справедливость таких претензий мне при дальнейшем нашем знакомстве никак не подтвердить. Так что считайте меня сумасшедшим, который время от времени приходит в разум.
- Ну, я надеюсь, вы знаете, к чему ведете, - заметил Ньюмен.
- Когда я нормален, то нормален вполне, что есть, то есть, - ответил месье де Беллегард. - Однако я пришел сюда не затем, чтобы говорить о себе. Я хочу задать несколько вопросов вам. Разрешите?
- Смотря какие. Например?
- Вы живете здесь совсем один?
- Абсолютно. А с кем я должен жить?
- Позвольте, - улыбнулся месье де Беллегард. - Сейчас я задаю вопросы. И вы приехали в Париж только для удовольствия?
Ньюмен помолчал.
- Все меня об этом спрашивают, - сказал он наконец. - Нелепый вопрос.
- Значит, во всяком случае, какая-то причина была?
- Нет, я приехал ради удовольствия. Как ни нелепо, но это так.
- И вам здесь нравится?
Будучи истинным американцем, Ньюмен решил не пресмыкаться перед иностранцем.
- Как вам сказать, - ответил он.
Месье де Беллегард снова молча пыхнул сигарой.
- Что до меня, - сказал он наконец, - я всецело к вашим услугам. Буду счастлив, если смогу что-нибудь для вас сделать. Заходите ко мне, когда вздумается. Может быть, вы хотите с кем-нибудь познакомиться? Что-нибудь посмотреть? Жалко, если вам не понравится в Париже.
- Да нет, мне здесь нравится, - добродушно отозвался Ньюмен. - Я вам очень признателен.
- Честно говоря, я и сам себе удивляюсь, что вам это предлагаю - выглядит довольно глупо. Говорит лишь о добрых намерениях, и ни о чем больше. Вы человек, добившийся успеха, а я неудачник. Мне ли предлагать вам руку помощи? Скорее уж вы можете мне помочь.
- Неудачник? В каком смысле? - спросил Ньюмен.
- Ну… я, разумеется, не трагический неудачник, - воскликнул молодой человек со смехом. - С высоты не падал, и шума мое падение не наделало. А вот вы добились успеха, это сразу видно. Вы создали себе состояние, возвели, так сказать, храм, достигли финансового и делового могущества. И можете странствовать по свету в поисках уютного местечка, где и обоснуетесь на отдых с приятным ощущением, что этот отдых заслужили. Разве не так? Ну вот, а теперь представьте себе нечто совершенно противоположное - это как раз я. Я ничего не добился и ничего никогда не добьюсь.
- Отчего же?
- Долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз. А между тем я ведь прав? Вы добились успеха, не так ли? Сколотили состояние? Это не мое дело, но, короче говоря, вы богаты?
- Вот еще один вопрос, который, на мой взгляд, звучит нелепо, - сказал Ньюмен. - Черт возьми! Да богатых людей не бывает!
- Философы, по-моему, утверждают, - засмеялся месье де Беллегард, - будто не бывает бедных! Но ваша формулировка представляется мне более удачной. Должен признаться, что, вообще говоря, я не люблю удачливых людей, а умники, нажившие состояние, мне тем более неприятны. Они наступают мне на ноги, в их присутствии я всегда не в своей тарелке. Но, увидев вас, сразу сказал себе: "Ага! С этим человеком я полажу! Успех сделал его благодушным, а не morgue. И в нем нет этого нашего проклятого назойливого французского тщеславия". Словом, вы мне понравились. Я уверен, мы очень разные. Вряд ли найдется хоть что-то, о чем мы судим одинаково, к чему одинаково относимся. И все же, мне кажется, мы поладим, ведь говорят, чем больше люди несхожи, тем меньше они ссорятся.
- Ну, я-то никогда не ссорюсь, - ответил Ньюмен.
- Никогда? А ведь иногда это необходимо, по крайней мере - приятно. О, у меня есть на счету две или три восхитительные ссоры.
И при воспоминании об этих ссорах улыбка месье де Беллегарда сделалась прямо-таки сладострастной.
Поскольку одно только объяснение, почему граф нанес Ньюмену визит, заняло большую часть изложенного выше диалога, визит этот, естественно, затянулся. Сидя у ярко пылающего камина, чуть ли не упершись в него вытянутыми ногами, Ньюмен и его гость услышали бой часов где-то на далекой колокольне, свидетельствующий о приближении утра. Валентин де Беллегард, который, по его собственному признанию, мог говорить без остановки в любое время суток, на этот раз был, по-видимому, особенно в ударе. Для представителей его нации выражать благоволение в улыбках являлось традицией, и поскольку он частенько следовал этой традиции, не испытывая благоволения на самом деле, у него не было причин опасаться, что сейчас его изъявления дружбы могут показаться назойливыми. К тому же у него - цветка, распустившегося на столь древнем стебле, - традиция (раз уж я употребил это слово) не сковывала темперамент. Ее прикрывали светскость, галантность - словно кружева и нитки жемчуга старую вдову. Валентин был тем, кого во Франции называют gentilhomme чистой воды, и цель его жизни, если бы он попробовал ее сформулировать, состояла в том, чтобы играть эту роль. По его мнению, для молодого человека из хорошей семьи справляться с ролью gentilhomme было как раз достаточно, чтобы с приятностью заполнять свои дни. Но во всем, что он делал, им всегда руководил инстинкт, отнюдь не теория, и по натуре своей он был настолько благорасположен, что кое-какие аристократические повадки, которые обычно задевают и ранят окружающих, в его случае воспринимались как искренние и сердечные. Когда он был моложе, его подозревали в низменных вкусах, и его мать была крайне обеспокоена, как бы он не поскользнулся на жизненном пути и не обдал грязью семейный герб. Поэтому на его долю выпало больше муштры и дрессировки, чем на долю других. Однако воспитателям так и не удалось поставить его на котурны. Они не смогли умерить его безмятежную непосредственность, и он вырос наименее осмотрительным и наиболее счастливым из своих сверстников-аристократов. В юности его держали на коротком поводке, и теперь он испытывал смертельную ненависть к семейной дисциплине. По слухам, он заверял домашних, что, несмотря на свой легкомысленный нрав, он ревностнее всех других членов семьи заботится о фамильной чести, в чем они смогут убедиться, если настанет день, когда эту честь придется защищать. Мальчишеская болтливость странно уживалась в нем со сдержанностью и осторожностью светского человека, и он казался Ньюмену то до смешного юным, то пугающе зрелым, впрочем, впоследствии такое же впечатление производили на Ньюмена и многие другие представители романских наций. У американцев в двадцать пять - тридцать лет, размышлял Ньюмен, головы трезвы, но сердца или, во всяком случае, взгляды на жизнь беспокойные, как у юнцов, а у здешних их ровесников - беспокойные головы, но умудренные сердца, а уж взгляды на жизнь и вовсе как у древних седовласых старцев.
- Чему я завидую, так это вашей свободе, - заметил месье де Беллегард, - вашему размаху - вы столько повидали, - вашей возможности приходить и уходить, когда захочется, тому, что вокруг вас нет людей, которые относятся к себе крайне серьезно и чего-то ждут от вас. А я живу, - вздохнул он, - под неусыпным надзором моей доблестной матушки.
- Сами виноваты. Что вам мешает пуститься в путь? - сказал Ньюмен.
- До чего же прелестен по своей наивности этот вопрос! Мне все мешает! Начать с того, что у меня нет ни гроша.
- Когда я пустился в путь, у меня тоже не было ни гроша.
- Да-да, но ваша бедность была для вас капиталом. У вас, в Америке, никому не возбраняется поменять статус, стать другим, не тем, кем он родился, а раз вы родились бедняком - я правильно понял? - вы неизбежно должны были сделаться богатым. Да как подумаешь о вашем тогдашнем положении, просто слюнки текут: вы огляделись и увидели мир, только и ждущий, чтобы вы подошли и подобрали все, чем он располагает. А когда мне исполнилось двадцать, я огляделся и увидел мир, где на всем висели таблички: "Не трогать!", и самое смешное, что, как оказалось, все эти таблички касаются только меня. Я не мог заняться делами, не мог зарабатывать деньги, ведь я Беллегард. Не мог заняться политикой, потому что я - Беллегард, а Беллегарды не признают Бонапартов. И литературой заняться не мог, потому что был тупицей. Не мог жениться на богатой девушке, потому что ни один Беллегард никогда не женился на простолюдинке и сделать это первым было бы неприлично. Но этого нам все же не миновать. Ведь наследниц из нашего круга, не имея состояния, не заполучишь; имя должно соединяться с именем и деньги с деньгами. Единственное, что мне не возбранялось - это отправиться воевать за Папу Римского. Что я и исполнил со всей добросовестностью и получил из-за Папы небольшую царапину под Кастельфидардо. Пользы от этого, как я понимаю, не было никому - ни Святому Отцу, ни мне. Рим во времена Калигулы, несомненно, был местечком забавным, но с тех пор, увы, сильно деградировал. Я провел три года в замке Святого Ангела, а потом снова вернулся к светской жизни.
- Так у вас нет профессии? Вы ничем не занимаетесь? - удивился Ньюмен.
- Ничем! Мне полагается развлекаться, и, по правде говоря, поразвлекался я вволю. Это нетрудно, если знать как. Но нельзя же развлекаться вечно. Еще лет на пять меня, может, и хватит, но после этого уже совсем пропадет аппетит. А что мне делать тогда? Остается, пожалуй, пойти в монахи. Нет, серьезно, и впрямь опояшусь веревкой и уйду в монастырь. Это старинный обычай, а в старину обычаи были мудрые. Люди тогда разбирались в жизни не хуже нас с вами. Они давали горшку кипеть до тех пор, пока он не треснет, а тогда навсегда убирали его на полку.
- Вы очень религиозны? - спросил Ньюмен с величайшей почтительностью, прозвучавшей почти гротескно.
Месье де Беллегард, очевидно, сразу же оценил эту комическую нотку, но с минуту смотрел на Ньюмена без тени иронии.
- Я правоверный католик. Питаю уважение к церкви. Поклоняюсь Пресвятой Деве. И боюсь дьявола.
- Ну тогда, - сказал Ньюмен, - за вас можно не беспокоиться. В настоящем у вас удовольствия, в будущем - религия; на что вам жаловаться?
- А от жалоб тоже получаешь удовольствие. В вашем преуспеянии есть нечто, меня раздражающее. Вы первый человек, кому я позавидовал. Странно, но это так. Я знавал многих людей, обладавших кроме мнимых преимуществ, которые, может быть, имею и я, вдобавок умом и деньгами, но почему-то ни один из них не вывел меня из равновесия. А у вас есть то, что и мне хотелось бы иметь. Это не деньги и даже не мозги, хотя, нет сомнений, и того и другого у вас в избытке. И даже не ваши шесть футов роста, хотя и я бы не прочь быть дюйма на два повыше. Нет - у вас почему-то всегда такой вид, словно, где бы вы ни были, вы всюду чувствуете себя как дома. Когда я был мальчиком, мой отец объяснил мне, что именно по такому выражению лица люди и узнают Беллегардов. Он обратил на это мое внимание. Но считал, что нельзя выработать такой вид преднамеренно. Он говорил: когда Беллегарды вырастают, это выражение появляется у них само собой. По-моему, так и случилось: я действительно чувствую себя всюду как дома. Место в жизни было уготовано для меня заранее, и занять его ничего не стоило. Но вы, вы, ведь я не ошибаюсь, сами обеспечили себе собственное место, вы занимались, как недавно изволили сообщить, изготовлением ванн, и при этом, право, производите впечатление человека, всегда чувствующего себя непринужденно, взирающего на все с высоты. Мне представляется, что вы путешествуете по свету как человек, едущий по железной дороге, контрольный пакет акций которой принадлежит ему одному. Глядя на вас, я чувствую, будто что-то в жизни пропустил. Что же это?
- Вы не испытали гордого сознания, что честно потрудились… скажем, изготовили несколько ванн, - ответил Ньюмен в шутливом тоне, но говорил он серьезно.
- Ну нет, я встречал людей, за которыми числится даже больше, людей, которые занимались изготовлением не только ванн, но и мыла - больших брусков сильно пахнувшего желтого мыла, однако в их присутствии я не чувствовал себя уязвленным.
- Значит, это привилегия американского гражданства, - заметил Ньюмен. - Оно помогает человеку утвердиться в жизни.
- Возможно, - отозвался месье де Беллегард. - Но должен сказать, что встречался со множеством американских граждан и они вовсе не выглядели людьми, утвердившимися в жизни, и не походили на крупных держателей акций. Я никогда им не завидовал. Думаю, это скорее лично ваша особенность.
- Перестаньте, - сказал Ньюмен. - А то я возгоржусь.