- Не возгордитесь. Гордость вам не свойственна так же, как и самоуничижение, - отсюда и непринужденность вашей манеры. Люди горды, только когда им есть что терять, а самоуничижаются, когда им есть чего добиваться.
- Не знаю, есть ли мне что терять, - произнес Ньюмен. - А вот добиться кое-чего я хочу.
- Чего же? - спросил гость.
Ньюмен замялся:
- Я поделюсь с вами, когда узнаю вас получше.
- Надеюсь, долго ждать не придется! Буду счастлив помочь вам добиться того, чего вы хотите.
- Не исключено, что сможете.
- Не забудьте тогда, что я всегда к вашим услугам, - ответил месье де Беллегард и вскоре после этого откланялся.
В течение следующих трех недель Ньюмен несколько раз встречался с Беллегардом, и, хотя они не давали друг другу торжественных клятв в вечной дружбе, между ними установилось своего рода товарищество. Для Ньюмена Беллегард был идеалом француза - приверженца традиций и романтизма, насколько наш герой мог разобраться в этих загадочных понятиях. Галантный, пылкий, веселый, любящий произвести впечатление и радующийся своему успеху больше, чем те, ради кого он старался, даже если его старания были справедливо оценены, обладатель всех заслуживающих внимания светских достоинств, поклонник всего веселящего душу, жрец некоего таинственного священного культа, говоря о котором он прибегал к выражениям, куда более восторженным, чем если бы речь шла о недавно встреченной хорошенькой женщине, - культа понятия несколько устаревшего, хотя и, несомненно, благородного, а именно понятия honeur, - граф был неотразим, интересен и занимателен, - словом, обладал характером, который Ньюмену не составило труда оценить сразу, хотя, размышляя о своеобразии человеческой природы, он никогда не смог бы представить себе, что подобные характеры существуют. Знакомство с Беллегардом нисколько не поколебало столь удобного для него убеждения, будто все французы легковесны и пустоголовы, однако навело на мысль, что из легких ингредиентов, если их хорошенько взбить, получатся великолепнейшие блюда. Трудно было представить себе двух более несхожих приятелей, но эти различия и составляли прочную основу для дружбы, главным достоинством которой являлось то, что обоим всегда было интересно друг с другом.
Валентин де Беллегард жил в цокольном этаже старинного особняка на улице д’Анжу Сен-Оноре, и одной стороной его маленькая квартира выходила во двор дома, а другой - в старый сад, располагавшийся за домом, - в один из тех больших тенистых сырых садов Парижа, которые неожиданно открываются из окон задних комнат и приводят в удивление - диву даешься, как они здесь уцелели при неутолимой жажде отвести каждый клочок земли под жилые кварталы. Когда Ньюмен нанес Беллегарду ответный визит, он намекнул молодому графу, что принадлежащая ему квартира, мягко говоря, не менее забавна, чем его собственная. Но особенности этого жилища были совсем иного рода и ничем не напоминали раззолоченные залы нашего героя на бульваре Османна: потолки здесь были низкие, комнаты темные, тесные, заставленные множеством антикварных безделушек. Беллегард, хоть и был нищим патрицием, оказался ненасытным коллекционером; стены его комнат были увешаны ржавым оружием, старинными панно и плаке, двери прикрыты выцветшими гобеленами, полы устланы заглушающими шаги шкурами. Здесь и там, как дань изяществу, красовались нелепые предметы, на которые такие мастера французские меблировщики: то за ниспадающими занавесями открывалось в укромном уголке зеркало, посмотреться в которое из-за царившего там полумрака было нельзя, то вы наталкивались на диван, на который из-за обилия оборок и фестонов и присесть было страшно, то перед вами представал задрапированный камин, весь в воланах и бахроме, совершенно исключающих возможность его затопить. Вещи молодого человека были разбросаны в живописном беспорядке, в комнатах стоял запах сигар, смешанный с другими, трудноопределяемыми ароматами. Ньюмену квартира графа показалась сырой, тесной и мрачной, а случайная, загромождающая комнаты мебель его озадачила.
Как все французы, Беллегард весьма охотно говорил о себе и не скупился на подробности, щедро открывая тайны своей жизни. Естественно, ему было что рассказать о женщинах, и он частенько пускался в сентиментальные и ироничные воспоминания о виновницах своих радостей и печалей. "Ах эти женщины! На что только я из-за них не шел! - восклицал он, блестя глазами. - C’est égal, сколько бы глупостей и дурачеств я ради них ни наделал, ни о чем не жалею!" Ньюмен же привык сохранять сдержанность на этот счет; ему казалось, что распространяться на подобные темы значило бы в какой-то степени уподобиться воркующим голубям или крикливым обезьянам, что просто недостойно представителя многосложной человеческой породы. Однако откровения Беллегарда чаще его забавляли, чем раздражали, потому что благородный молодой француз не относился к числу циников.
- Я думаю, - заметил однажды Валентин, - что развращен не более многих моих сверстников, а мои сверстники развращены весьма умеренно.
Он умел рассказывать прелестные истории о своих приятельницах, коих было великое множество - и при этом самых разных, - и заявлял, что, несмотря на такое множество и многообразие, обо всех можно сказать больше хорошего, чем дурного.
- Но вы на меня не полагайтесь, на мой суд полагаться нельзя. Я к дамам пристрастен, ведь я idealist!
Ньюмен слушал его с невозмутимой улыбкой и со своей стороны радовался, что молодой человек способен на столь изысканные чувства, но в глубине души не верил, будто французу дано обнаружить в представительницах прекрасного пола достоинства, о которых сам он не подозревал. Однако месье де Беллегард не ограничивал свои беседы лишь автобиографическими откровениями, а с интересом расспрашивал нашего героя о событиях его жизни, и Ньюмен поведал ему несколько историй, куда более хлестких, чем те, какие имелись в запасе у молодого Беллегарда. Он попросту изложил ему с начала и до конца историю своей жизни со всеми ее перипетиями, а когда его слушатель отказывался ему верить или, в силу своих аристократических понятий, не мог примириться с рассказываемым, Ньюмен только смеялся и сгущал краски. Еще недавно на Диком Западе ему не раз приходилось сиживать у чугунной печки в компании шутников - великих мастеров на самые залихватские выдумки, которые с каждым часом становились все более залихватскими, однако слушатели их "глотали". Он тоже научился пускать в ход свое воображение, нанизывая небылицы одну на другую. Слушая эти истории, Беллегард взял за правило встречать каждую смехом и, силясь сохранить за собой репутацию всезнающего француза, подвергал сомнению решительно все, о чем рассказывал Ньюмен. Кончилось тем, что Валентин отказывался принимать на веру даже некоторые освещенные временем истины.
- Ну, это все подробности, они не имеют значения, - заключил месье де Беллегард. - Я верю, что вы пережили немало удивительных приключений, повидали жизнь с самых неожиданных сторон, исколесили свой континент вдоль и поперек, как я - парижские бульвары. Спору нет, вы умудрены жизнью. Вам приходилось смертельно скучать и заниматься крайне неприятными вещами: мальчишкой орудовали лопатой, чтобы заработать на ужин, а в лагере золотоискателей отведали жареной собачатины! Вы простаивали по десять часов кряду за подсчетами, высиживали службы в методистской церкви ради того только, чтобы любоваться хорошенькой девушкой на соседней скамье. Словом, как мы говорим, вам досталось с лихвой. Но по крайней мере вы что-то сделали и чем-то стали, вы приложили все силы, чтобы разбогатеть, и разбогатели, не растрачивали себя в кутежах и не закладывали свое состояние ради соблюдения светских условностей. Вы относитесь ко всему легко, предрассудков у вас меньше, чем у меня, а ведь я делаю вид, будто у меня их вовсе нет, хотя на самом деле три-четыре наберется. Счастливец - вы сильны и свободны. Но что, черт возьми, - завершил свой монолог молодой человек, - вам со всеми этими преимуществами делать? Поистине, чтобы воспользоваться ими, надо жить в лучшем мире. Здесь ничего достойного вас нет.
- А мне кажется, есть, - сказал Ньюмен.
- Что же это?
- Это, - тихо проговорил Ньюмен, - я, пожалуй, скажу вам в другой раз.
Так наш герой со дня на день откладывал обсуждение предмета, занимавшего его воображение. Однако сам тем временем не преминул познакомиться с этим предметом поближе, иными словами, трижды наведался к мадам де Сентре. Но лишь в двух случаях застал ее дома, причем оба раза, кроме него, у нее были другие гости. И оба раза гости эти оказывались чрезвычайно многочисленны, болтливы и требовали от хозяйки уймы внимания. Правда, она все-таки улучила момент, чтобы уделить хоть немного времени и Ньюмену, нет-нет да улыбалась ему своей неопределенной улыбкой, и сама эта неопределенность очень нравилась нашему герою, так как позволяла ему мысленно во время разговора, да и потом, толковать ее улыбку так, как ему хотелось. Он молча сидел рядом с мадам де Сентре, наблюдая за гостями - как они приходят и уходят, как здороваются и болтают. У него было такое чувство, будто он присутствует на спектакле и, если сам заговорит, действие прервется; иногда ему даже хотелось иметь в руках текст, чтобы легче было следить за диалогом. Ему так и чудилось, что сейчас к нему подойдет женщина в белой шляпе с розовыми лентами и предложит программку за два франка. Некоторые дамы останавливали на нем изучающий, вернее, многообещающий взгляд, толкуйте, мол, как вам угодно; другие, казалось, вовсе не замечали его присутствия. Мужчины смотрели только на мадам де Сентре. Это было неизбежно: даже если вы не считали ее красавицей, она целиком заполняла собой ваше поле зрения, как заполняет слух пленивший вас звук. Ньюмен ни разу не обменялся с нею больше чем двадцатью связными словами, но, уходя, уносил с собой впечатления, которые не могли бы быть значительнее даже в том случае, если бы они с мадам де Сентре обменялись клятвами в вечной дружбе. Точно так же, как и ее посетители, она была частью пьесы, зрителем которой он оказался, - но как притягивала она к себе внимание и как вела свою партию! Что бы ни делала мадам де Сентре - вставала ли со своего места или садилась, шла ли проводить до дверей уходящих друзей и придерживала тяжелую портьеру, когда они выходили, задерживалась ли на мгновение посмотреть им вслед и кивнуть на прощание, откидывалась ли в кресле, скрестив руки, слушая и улыбаясь одними глазами, - Ньюмен чувствовал, что был бы счастлив всегда наблюдать, как она медленно переходит с места на место, выполняя все, что предписывает роль гостеприимной хозяйки. Выполняй она эти обязанности, принимая его, - прекрасно, а уж рядом с ним, будучи хозяйкой его дома, - еще лучше! Она была такая высокая и в то же время такая легкая, такая деятельная и такая спокойная, такая элегантная и одновременно такая простая, такая искренняя и такая загадочная! Ньюмена больше всего занимала именно эта загадочность. Какая она на самом деле, когда ее никто не видит? Он не мог бы объяснить, что дает ему основание говорить о ее загадочности, но, если бы ему было свойственно выражать свои мысли в поэтических образах, он, вероятно, сказал бы, что, глядя на мадам де Сентре, иногда различает вокруг нее слабое свечение, подобное тому, какое порою окружает на небе полумесяц. При этом мадам де Сентре не отличалась скрытностью, наоборот, она была откровенной, как журчащая вода. Но Ньюмен был уверен, что она обладает качествами, о которых и сама не подозревает.
По многим причинам он воздерживался обсуждать эти свои впечатления с Беллегардом. Одна из причин заключалась в том, что прежде, чем сделать решительный шаг, Ньюмен всегда все тщательно обдумывал и взвешивал, как человек, сознающий, что, двинувшись в путь, зашагает широкой поступью. Вдобавок ему просто нравилось хранить молчание - его это развлекало и волновало. Но однажды он обедал с Беллегардом в ресторане, и они засиделись за столом. Когда же наконец встали, Беллегард предложил скоротать вечер у мадам Данделярд. Мадам Данделярд - маленькая итальянка - вышла замуж за француза, а муж оказался распутником и негодяем, он отравил ей жизнь, пустил по ветру ее деньги и, лишившись возможности получать более дорогие удовольствия, стал от скуки поколачивать жену. На теле у нее появлялись синяки, которые она охотно демонстрировала многим, в том числе и Беллегарду. Она добилась развода с мужем и, собрав остатки своего состояния (довольно жалкие), прибыла в Париж, где поселилась в hôtel garni. Занятая поисками постоянного жилья, она без конца посещала предлагаемые внаем квартиры. Миловидная, ребячливая, она отпускала весьма необычные замечания. Интерес к ней Беллегарда, как он сам заявлял, питался любопытством - ему хотелось узнать, что с ней станется.
- Она бедна, хороша собой и глупа, - говорил он. - По-моему, у нее одна дорога. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Даю ей полгода. Меня ей бояться нечего, я просто наблюдаю за процессом. Мне любопытно посмотреть, как будут развиваться события. Да, я знаю, что вы хотите сказать: в нашем ужасном Париже сердца черствеют. Зато обостряется ум, и в конце концов приучаешься видеть зорко и безошибочно. Для меня следить за тем, как разыгрывается маленькая драма этой маленькой женщины, просто интеллектуальное удовольствие.
- Но она губит себя, - сказал Ньюмен, - вы обязаны ее остановить.
- Остановить? Каким образом?
- Поговорите с ней, посоветуйте что-нибудь.
Беллегард рассмеялся.
- Да избави Бог! Вот еще придумали! Пойдемте и посоветуйте ей сами.
Вот после этого разговора Ньюмен и побывал вместе с Беллегардом у мадам Данделярд. Когда они уходили от нее, Беллегард с упреком спросил:
- Ну и где же ваши замечательные советы? Я что-то не слышал ни слова.
- Сдаюсь, - просто ответил Ньюмен.
- Значит, вы такой же вертопрах, как я, - сказал Беллегард.
- Нет, не такой же! Я не вижу радости в "игре ума", гадая о ее будущих похождениях. И никоим образом не хочу наблюдать, как она покатится по наклонной плоскости. Я даже предпочту отвернуться. Но почему, - спросил он через минуту, - почему вы не попросите свою сестру навестить ее?
Беллегард воззрился на него в изумлении.
- Мою сестру? Навестить мадам Данделярд?
- Она могла бы поговорить с ней, это принесло бы пользу.
- Моя сестра не может встречаться с людьми такого сорта. Мадам Данделярд - никто. О таком знакомстве не может быть и речи, - покачал головой Беллегард, внезапно став серьезным.
- Я-то думал, что ваша сестра, - сказал Ньюмен, - имеет право знакомиться, с кем ей угодно.
И про себя решил, что, когда их отношения с мадам де Сентре станут покороче, он попросит ее пойти и поговорить с этой глупенькой итальянкой.
Посему после вышеозначенного обеда с Беллегардом Ньюмен отклонил предложение своего спутника снова отправиться к мадам Данделярд и послушать жалобы этой дамы на ее синяки и невзгоды.
- У меня на уме кое-что получше, - сказал он. - Пойдемте ко мне и проведем вечер у камина.
Беллегард всегда приветствовал возможность поговорить всласть, и вскоре они оба уже сидели перед камином, от пламени которого по богато украшенному высокому потолку бального зала Ньюмена плясали красноватые блики.
Глава восьмая
- Расскажите мне о своей сестре, - внезапно начал Ньюмен.
Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.
- Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.
- Знаю.
- Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, - сказал Беллегард. - Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.
- Говорите, как можете, - настаивал Ньюмен. - Начинайте.
- Ну что ж, мы с ней большие друзья; таких брата и сестры не было со времен Ореста и Электры. Вы ее видели, знаете, какая она: высокая, стройная, легкая, нежная, всем внушает уважение - словом, grand dame и ангел в одном лице; в ней уживаются гордость и смирение, орлица и голубка. Она - будто статуя, которая не смогла жить в камне, отвергла холодную твердь и обратилась в плоть и кровь, а теперь расхаживает в белых плащах и платьях с длинными шлейфами. Могу сказать одно - она действительно обладает всеми достоинствами, которые обещают ее глаза, улыбка, голос, выражение лица, а обещают они многое. Обычно, если женщина так очаровательна, я говорю себе: "Берегись!" Но при всем очаровании Клэр - ее бояться нечего, вы можете спокойно сложить руки и плыть по течению - вы в полной безопасности. А как она добра! Я не встречал женщины, столь цельной, женщины, обладающей хотя бы половиной ее совершенств. В ней воплотилось все - больше мне нечего добавить. Ну вот, - засмеялся Беллегард, - я предупреждал, что не удержусь от панегирика.
Ньюмен молчал, будто обдумывая слова гостя.
- Значит, она очень добра? - переспросил он затем.
- Божественно добра!
- Добра, милосердна, нежна, щедра?
- Щедрость высшей пробы и доброта чистой воды.
- И умна?
- Самая умная женщина из всех, кого знаю. Проверьте при случае мои слова, заговорите о чем-нибудь заковыристом - и убедитесь.
- Она любит, когда ею восхищаются?
- Черт возьми! А какая женщина не любит?
- Да, но когда женщины слишком это любят, они ради поклонения готовы на всяческие глупости.