Август не сразу ответил. Но Поулине ничего не поняла, ни капельки. Она ещё пуще его раззадорила, продолжив свои речи:
- С чего это я стану думать о твоих иностранцах? Вот вы испугались бы его? - спрашивает она у братьев.
Йоаким хочет прекратить спор. Он уже и раньше слышал всё, что эти двое могут сказать друг другу.
- Ты не передашь мне миску с картофелем? - спрашивает он.
- Дело в том, - примирительно говорит Август, - что нам следует брать пример с заграницы. Другого пути нет. Мы должны брать пример, а не болтаться где-то в хвосте. Ты хочешь, чтоб мы были единственным народом, который ничему не может научиться?
- Мать научила меня прясть, - говорит Поулине, упрямо кивая головой.
Август:
- Ты говоришь точь-в-точь, как твоя сестра. Осия вот тоже сидит и ткёт материю на бельё. Это ж надо - будто ей больше делать нечего! Я ей посоветовал наведаться в лавку к родной сестре и купить готовое.
- А она что ответила?
- Ответила, что покупное бельё никуда не годится, и не ноское оно, и слишком много в нём бумажной пряжи.
- Это она правду говорит, - подхватывает Поулине, - я тоже вскорости натку тебе материи на бельё, слышишь, Эдеварт? Вот это будет материя так материя!
Эдеварт на мгновение поднимает голову и снова опускает её.
- Ничего мне не надо, - говорит он.
Август слоняется по всей округе. Делать ему особо нечего, но тем не менее он доволен собой, потому что фабрика уже готова. Правда, кой-какие недоделки ещё остались и не хватает кой-каких машин, которые вот-вот прибудут.
Доволен он и тем, что ему удалось довести строительство до конца, не ограбив при этом двух акционеров из Вестеролена. Он не кровопийца какой-нибудь, напротив, он доброжелательный и отзывчивый человек, а для Иверсена, хозяина невода, и для Людера Мильде и впрямь было бы ужасно, если б этим беднягам пришлось расстаться со своими коровами. Правда, дойди дело до крайности, Август не побоялся бы их пристрелить, а потому, отыскав недостающие средства в других местах, он оказал им, можно сказать, большую услугу.
Август бредёт к Каролусу. Он не прочь покалякать о том о сём с этим престарелым рыцарем, хотя его жена Ане Мария давно уже не та, какой была прежде. Она заполучила своих приёмышей и вполне этим удовольствовалась. Просто удивительно, до чего изменилась столь мужелюбивая и лихая женщина. Верно, всю свою жизнь она тосковала оттого, что нет у неё детей. Она явилась на свет, чтобы стать матерью, а жизнь её обманула.
Ане Мария сидит и читает газету, которую недавно начала выписывать. Муж её тоже чем-то занят, но кивает Августу и приглашает садиться.
- Не стой в дверях, сдаётся мне, стульев у нас хватает.
- Да уж, - льстит ему Август, - стульев здесь хватает не только на двоих. Бог вам в помощь!
Каролус сидит и играет с мальчиками в разные игры. Его это занимает не меньше, чем самих ребятишек, он потихоньку впадает в детство, хотя ему навряд ли больше шестидесяти. С лукавой улыбкой Каролус прячет грифель в своих тяжёлых руках, но мальчики уже изучили все его фокусы и уловки и находят то, что он спрятал; все трое весело смеются, вытирают доску и затевают новую игру. Так они уже играют довольно долго.
- Пора кончать! - говорит Ане Мария. Она складывает газету и обращается к Августу: - Ну, Август, какие новости ты нам принёс?
- Чтоб не врать, никаких! - И тут же добавляет: - Вообще-то в море видели косяк сельди.
- Ах, если бы на самом деле так!
- Я и не сомневаюсь, что он придёт. После недавнего шторма сельдь пошла между Гренландией и Норвегией и должна в конце концов зайти к нам в фьорд.
- Да перестаньте же вы играть! - нетерпеливо говорит Ане Мария. Ей не по душе, что мальчишки не обращают на неё внимания, обычно они держатся за её подол.
- Это что ещё такое? - спрашивает Каролус. - Я что, не имею права поиграть с детьми?
Она снова обращается к Августу:
- Ты, значит, достроил свою фабрику и привёз всё, что к ней полагается? Солидное такое здание получилось.
- Да, есть на что посмотреть.
- Наверно, скоро про неё напишут в газете. Я как раз смотрела, нет ли чего.
- Да, - соглашается Август, - газета пишет и про более незначительные вещи.
- Ах, Август, Август, как это ты всё умеешь и всё тебе удаётся!
Раньше, когда, бывало, Ане Мария так говорила, это кое что да значило, и она сопровождала свои слова нежным взглядом. Теперь же она говорит только по необходимости, а вдобавок смотрит на Августа открыто и прямо, без малейших признаков нежности. Нет, она уже давно стала не такой, как раньше. Но чёрт его подери, если её и теперь нельзя пробудить к прежней жизни!
- Пошли, мальчики, помогите мне, - сказала она, поднимаясь со стула. - Нам надо сварить кофе.
Пришлось Каролусу прервать эту идиотскую игру и отпустить детей.
- Так что ты сказал? - спросил он у Августа. - Что, показалась сельдь?
- Да вот, говорят, - отвечает Август и встаёт, собираясь уйти. - Это всё, что я слышал.
- Ну, не так уж позарез нам нужна сельдь, я ж совсем недавно купил её на Сенье.
- И запирал у Фуглё, - напоминает Август. - Но если придёт сельдь, она понадобится и для фабрики тоже, а вот это нам нужно позарез. Будет сельдь, будут и заработок, и деньги, и работа для всех.
- А что ты стоишь? Уж не хочешь ли ты уйти? Выпей с нами кофе! Да, заработки - это для многих хорошо, особенно для бедняков, у которых каждый шиллинг на счету. Но что до меня, то я не могу взвалить на себя больше дел, чем у меня есть. И чего ты так спешишь? Вернись и сядь, - говорит он стоящему в дверях Августу.
Август проходит на кухню, без церемоний открыв дверь. Ане Мария поднимает глаза, сразу догадывается, зачем он пришёл, отступает назад и тихо спрашивает:
- Чего тебе здесь надо?
- Сама догадайся.
- Мальчишки вышли принести дров и сейчас вернутся, - говорит она.
- Не вернутся! - Он ничего не видит и не слышит, он обхватил Ане Марию, хочет бросить на кучу хвороста, но встречает сопротивление.
Ане Мария говорит самым решительным тоном:
- А ну, убирайся отсюда! - На него это не действует, и она с силой толкает его к стене. Но поскольку именно в эту минуту возвращаются мальчики и глядят на них во все глаза, им обоим приходится рассмеяться и сделать вид, будто они так шутят.
- Чёрт подери, до чего ж ты сильная! - говорит Август.
- Да не жалуюсь! - отвечает Ане Мария. - А вы молодцы, ребятки, что принесли так много дров, больше не надо, теперь можно сварить кофе, - говорит она и водружает котелок на треногу. Возможно, ей жалко Августа, гостя, который стоит у дверей и собирается уходить, о, Ане Мария вполне понимает, что творится у него на душе, она сочувственно улыбается и снова качает головой. - Поздно уже нам с тобой, - говорит она, - не надо выставлять себя на посмешище.
Август:
- А осенью, выходит, было ещё не поздно?
- Осенью? А где ты, спрашивается, был осенью? В отъезде. Оно и хорошо, потому что у меня появились другие заботы. Дело в том, что мы с тобой больше не годовалые телята. Наше время прошло. А теперь вернись в комнату и выпей с нами кофе. Кофе весьма полезен для людей в нашем возрасте.
Ну что тут оставалось делать? Он и пошёл вслед за ней, но по пути успел шепнуть:
- Ничего, я ещё с тобой совладаю.
- Даже и не пытайся! - отвечала она.
Впрочем, он и сам понимал, что она для него потеряна. Ане Мария сгорбилась и потому ходила теперь, задрав голову. Она была женщиной, которая осмелилась не торопиться с помощью человеку, увязавшему в болоте, и человек этот ушёл на дно. И она же приняла приговор, вынесенный судом и людьми.
Воротясь в комнату, мальчики рассказали, что мать боролась с Августом на кухне и одержала победу.
- Да, я видел, - сказал Каролус, - и ей удалось снова затащить Августа в горницу.
Он был доволен, что Август вернулся, и завёл с ним разговор о том, как он закупал сельдь на Сенье:
- Господи помилуй, две четырёхвёсельных лодки, сперва одна, потом другая, и обе полны доверху, отборная сельдь, сельдь первого сорта, и плевать, во что это мне обошлось!
Разговоры, пересуды, но Август слушал, не забывая при этом о своём. Вообще-то он пришёл, чтобы опять просить Каролуса о помощи, маленькая интерлюдия на кухне была всего лишь дурацкой выходкой, чтобы потешить себя, и не имела ни малейшего отношения к делам.
Он получил даже несколько чашек кофе и в придачу - долгий разговор, он кивает на всё, что ни скажет Каролус, и проявляет большое уважение, Каролус со своей стороны не может отказаться от такого внимательного слушателя.
- Чего это ты сидишь на табуретке? Сядь в кресло! - говорит он, и Август пересаживается в единственное кресло и всё слушает, слушает...
Наконец он тоже берёт слово.
Дело обстоит так, что до сих пор Каролус был главным помощником при строительстве фабрики. Если вдруг снова понадобится его поддержка, можно ли надеяться, что он обратится в банк ради нескольких норвежских крон и эре? Всего лишь до тех пор, когда акционеры полностью внесут свой капитал.
- А за цемент разве ещё не уплачено? - спрашивает Ане Мария.
Откуда она это взяла? Да давным-давно уплачено. У него затруднения с некоторыми мелочами, которых пока недостаёт: ну, двери там и окна, машины, мешки и бочки под муку, лебёдка, канат. Короче говоря, сущая малость, но без чего всё же нельзя обойтись. Так вот, не пожелает ли Каролус замолвить одно-единственное слово?
Каролус задумывается, потом отвечает: "Да". Он готов это сделать. Фабрика - настолько важное дело для бедняков, настолько необходимое, что он даже и не подумает говорить "нет".
Ане Мария:
- Смотри, Каролус, не наобещай слишком много.
Каролус, с достоинством:
- Думаю, что это я ещё смогу потянуть.
Ане Мария спрашивает:
- А Поулине на днях тебя, случайно, не предостерегала?
Каролус, растерянно:
- А ты откуда знаешь?
- Она и мне про это сказала.
Её слова заставляют Каролуса задуматься.
- Значит, тебе она тоже сказала? - спрашивает он с оскорблённым видом. - Уж и не знаю, зачем она это сделала. Незачем Поулине трезвонить об этом на весь Поллен.
Вмешивается Август:
- Поулине, она вообще с каждым днём глупеет. Послушали бы вы, как она говорит мне, что я рано или поздно попаду в богадельню и что у меня не хватит денег на собственные похороны.
- Но у Поулине все деньги и все записи, - говорит Ане Мария, - она знает, как обстоят дела у каждого из нас.
- Я тоже это знаю. Я и сам сижу в банке и каждый раз ставлю свою подпись, - говорит Каролус. - Словом, будет так, как я сказал: я помогу тебе, Август, раз ты нуждаешься в помощи.
Август благодарит, он знал это с самого начала, потому что людей, подобных Каролусу, в Поллене вообще нет. И подобных Ане Марии - он, не таясь, это скажет: она была именно тем человеком, который с первых же дней понял, сколько денег может принести строительство.
- Деньги, - тихо говорит она, - деньги приходят и уходят.
Каролус на это:
- У нас по сю пору есть всё, что нам нужно.
Август громко хохочет:
- Да уж!
У него легко и радостно на душе. Он добился всего, чего хотел, а теперь вот пьёт кофе, размахивает руками и называет мальчиков принцами. Прежде чем он уходит, его фантазия переносится на другую сторону земного шара и одаряет слушателей удивительным приключением.
Поулине снова даёт Августу понять, что недовольна его поведением, она ворчит, что его вечно где-то носит, и вроде бы слегка ревнует. Она может, к примеру, сказать такое: "Не пойму, чего это ты слоняешься по чужим комнатам и закоулкам?" Услышав в ответ, что он ходит встречаться и разговаривать с людьми, она могла фыркнуть и произнести: "Не иначе ты встречаешься с людьми вроде Теодоровой Рагны!"
Вот и теперь она спрашивает у него:
- Почему ты никак не съездишь в Норвежский банк и не поменяешь свои бумажки на деньги?
Август, в ответ:
- Разве время сейчас уезжать, если я жду, когда доставят машины?
Но вообще-то Август и сам был настроен довольно мрачно и чувствовал себя не слишком хорошо. Когда миновали две недели, он увидел, что с завода ему вообще не ответили, и счёл необходимым отправить ещё одну телеграмму.
- Я прихвачу её, когда завтра пойду в церковь, - сказала Поулине, взяла телеграмму и снова утаила.
Пока Август поджидал оборудование, он вынашивал множество планов, собирался, например, возродить идею номеров на домах в Поллене. До сих пор номер был лишь на большом доме Каролуса, причём номер один, но разве великолепные дома Роландсена и Габриэльсена не должны были соответственно получить номера два и три? И следующие номера - на маленьких домишках, которые тянулись до самых лодочных сараев. Смущал его только номер на доме Йоакима, старосты, ведь там располагались и банк, и лавка, и почта, и ещё много всякого, но, поскольку номер один уже был выдан, Йоакиму пришлось довольствоваться буквой "А". В любом другом городе улицы имели название, а дома номер, и зачастую даже не номер, а букву. Оставалось подыскать подходящего человека, чтобы изготовить номера, всего бы лучше это сделал сам Йоаким, но обращаться к нему конечно же не имело смысла. Йоаким плохо воспринимал новшества в своём родном Поллене.
Так прошла ещё неделя, а от машиностроительного завода по-прежнему ни звука. Что за чертовщина?! Август бродил по селению и проверял свои ёлочки, смотрел, пережили они зиму или нет. Перед каждым домом он напускал на себя важность; чтоб жители могли видеть его из окон, он становился на колени, втыкал в землю деревянный метр и вообще делал вид, будто он что-то смыслит в этом деле. И впрямь в маленьких растеньицах теплилась жизнь, в этих крохотулечках, просто удивительно; они стояли в земле словно какое-то чудо из тёплых стран, словно проявление любви к человеку здесь, на севере. Убедившись, что ёлочки и впрямь живы, он вдруг растрогался. "Господи, какое диво дивное!" - бормотал наш моряк. В нём, должно быть, проснулись воспоминания детства, сладость, преклонение... Боже милостивый, с одной стороны, промышленность, бездушные предметы, с другой...
Полленцы прибежали к нему и попросили разрешения посадить картофель на его огороженном участке.
И речи быть не может!
Тогда они начали причитать, что вот, мол, нет у них ни пяди земли, ни клочка, чтобы посадить на нём шесть картофелин, как же им теперь жить-то, они такие бедные, а дома у них плачут малые детишки...
Нет и нет, на этом куске земли он хочет сам кое-что посадить, такое, чего они раньше и не видели.
Пропащее дело, говорили они, была у них возле дома земля, чтобы сажать картошку, а тут Август посадил осенью свои ёлки, вот земли у них совсем и не осталось, и теперь их одолела нужда...
- Подождите, пока заработает фабрика, - отвечал Август, - будете получать деньги и купите картошки, сколько вам понадобится!
И он ушёл, вот так взял и ушёл. Просто сил не хватало слушать все их причитания. Когда попрошайкам на островах Фиджи говоришь "нет", они сразу уходят. А как ведут себя в этом случае полленцы? Цепляются словно репьи.
И они пришли снова, они были унижены, они терпели нужду. Полленцы теперь понимали, как худо им придётся осенью, когда картофель, привезённый с юга, уже съедят, а у них у самих ничего не будет посажено. Так нельзя ли каждому из них посадить хоть по полведра на его земле? С Божьей помощью это принесёт осенью пять вёдер, если урожай будет сам-десят, и, мол, хорошо бы получить его к осени...
Август не решился больше мешкать с ответом, такие люди способны в один прекрасный день прибегнуть к насилию, как то было зимой; он вызвал Родерика и попросил его обработать участок. Землю перекапывали, удобряли, проводили бороздки, разглаживали граблями, взяли у Йоакима взаймы решето, всё, готово. Какой у нас день? Четверг. "Тогда подождём", - сказал он Родерику. В пятницу он тоже не хотел. Настала суббота, под праздник, день особенный, вдобавок тепло, первый раз по-летнему тепло, моросящий дождик.
Август стоит с двумя фунтиками в руках, в одном - какие-то семена, в другом - древесная зола. Он старательно перемешивает семена и золу и говорит Родерику:
- Я буду сеять, а ты - насыпать сверху землю. Сними шапку! Ни с кем не разговаривай, если кто пройдёт мимо, и не отвечай никому.
Сказав это, он и сам снимает шапку и начинает сеять.
Родерик - парень неглупый, он сознаёт, что здесь совершается своего рода священнодействие, и сыплет землю во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Разумеется, от жителей не укрылось, что вон там два человека ходят с обнажённой головой и что-то сеют на Августовом участке. Народ собирается, глазеет. Приходит Теодор, подтягиваются люди из домов победнее. "Вы чего тут делаете?" - спрашивает Теодор и не получает ответа. Приходят другие, тоже спрашивают и тоже не получают ответа. Люди начинают перешёптываться между собой: "Что это за зерно такое? Тёмное совсем. Похоже на лебеду". - "Вы чего сеете?" - снова спрашивает Теодор. "Да помолчи ты!" - говорят ему люди. Поди знай, может, Август ходит под дождём с непокрытой головой и сеет таинственный порошок, скажем, такое зерно, которое потом накормит весь Поллен. Может, оно за три дня вызреет. Август - человек не такой, как все, и, если он что-то сеет и при этом молчит, значит, у него есть свои причины. Некоторые завидовали Родерику, которого назначили сыпать землю и при этом не раскрывать рта. "Нельзя мне войти и поглядеть?" - спрашивает Теодор, этот любопытствующий попугай. Как может посторонний человек думать, что ему дозволено заходить на участок в такую минуту? С него ещё станется не снять шапку, с этого дурня, впрочем, ограда из колючей проволоки не давала ему сделать это.
Зрители не уходили до тех пор, пока эти двое не надели шапки и не начали разговаривать. Но Август и тут ничего им не объяснил, он просто сказал, что, когда придёт срок, они сами увидят, какие ростки повылезут из земли. "А когда же он придёт?" - спросил Теодор. Ох уж этот Теодор, ни малейшего чувства торжественности. Возможно, они совершали некую церемонию с освящённым зерном, но Теодор конечно же ничего не понял...
- Ну всё, - сказал Август Родерику, и оба сеятеля пошли прочь от зрителей, прочь от толпы зевак, которая так и осталась стоять на прежнем месте.
XXII
Почему он не едет в Норвежский банк? Поулине снова и снова донимала его этим вопросом. Ведь теперь-то он вполне мог бы съездить.
- Я тебе даже и отвечать не желаю, - сказал Август.
- Потому что всё это вранье и выдумки насчёт твоих иностранных бумаг, готова побиться об заклад, - промолвила Поулине, и навряд ли она могла задеть его сильнее.
Впрочем, Август не принимал её слова близко к сердцу. Мужчину он бы пристрелил на месте, от молодой красивой девушки ушёл бы с оскорблённым видом, но с Поулине ничего нельзя поделать, от неё нельзя избавиться: уж слишком у неё была большая власть.