При виде этой страшной фигуры, сидящей рядом с его братом, Давид Хольм начинает всхлипывать жалобно, как ребенок, но сам юноша не проявляет беспокойства. Он лежит в горячке, не замечая, что рядом с ним сидит незнакомец, он думает, что это все тот же сержант.
- Это такой маленький домишко, - говорит он, задыхаясь.
- Помолчи лучше, тебе тяжело напрягаться, - успокаивает его возница. - Начальству известно все до мелочей, оно только виду не показывает.
Больной смотрит на него с удивлением.
- Да, Хольм, не делай большие глаза, - продолжает возница, - погоди-ка, я все тебе сам расскажу! Думаешь, мы не знаем, что один человек прокрался однажды утром в маленький домишко на краю большого села, надеясь, что дома никого нет? Ведь мы здесь, в тюрьме, тоже люди. Скажу тебе, что было дальше. Этот человек вошел в дом и испугался, потому что дом этот не был пуст, как он полагал. На широкой постели возле стены лежал и смотрел на него больной мальчик. Человек медленно подошел к нему, но тот закрыл глаза и лежал не шевелясь, как мертвый.
"Почему ты лежишь среди бела дня? - спросил человек. - Ты что, болен?"
Ребенок не шелохнулся.
"Не бойся меня, - продолжал человек. - Скажи только, где мне взять у вас немного еды. Я быстро поем и уйду!"
Мальчик продолжал лежать неподвижно. Тогда незнакомец вытащил из постели соломинку и пощекотал ему нос.
Мальчик чихнул, а человек засмеялся. Ребенок сначала посмотрел на него с удивлением, а после тоже принялся смеяться.
"Я хотел притвориться мертвым, - сказал он. - Ты, верно, слыхал, что, если повстречаешь в лесу медведя, нужно броситься на землю и притвориться мертвым. Тогда медведь уйдет и станет рыть тебе яму, чтобы положить тебя туда. А ты тем временем можешь улизнуть".
Тут человек покраснел от досады:
"Стало быть, ты решил, что я пойду рыть яму, чтобы уложить тебя в нее?"
"Да, это я так, по глупости, мне ведь все равно не убежать. У меня нога болит в бедре. Я даже ходить-то не могу".
Больной арестант удивляется.
- Может, ты, Хольм, не хочешь, чтобы я продолжал рассказ?
- Нет, продолжайте, мне приятно вспоминать об этом. Только я никак не пойму…
- Ничего удивительного в этом нет. Был один такой бродяга по имени Георг. Ты, верно, слыхал про него? Он узнал про эту историю, странствуя по дорогам, и рассказал ее другому бродяге. Так слухи о ней дошли до тюрьмы.
Ненадолго наступает тишина, но тут больной снова спрашивает слабым голосом:
- И что случилось потом с этим человеком и с ребенком?
- Так вот, человек этот еще раз попросил еды.
"К вам в дом, верно, заходят иной раз нищие и просят накормить их?"
"Случается", - отвечает мальчик.
"И твоя мать подает им милостыню?"
"Если у нас есть в доме еда, она кормит их".
"Вот видишь, я тоже бедняк и пришел к вам попросить, чтобы вы меня накормили. Скажи, где мне взять чего-нибудь съестного? Я много не возьму, мне бы только утолить голод".
Ребенок поглядел на него лукаво и понимающе:
"Матушка знала, что тут у нас по округе ходит беглый, и потому спрятала еду в шкаф и заперла".
"Да ты, верно, знаешь, куда она ключ положила, так скажи мне. А не то мне придется сломать шкаф".
"Да это не так просто, у нас замки крепкие".
Человек прошелся по дому, поискал ключи. Он пошарил на припечке, заглянул в ящик стола, но так и не нашел их. Мальчик тем временем сидел на постели и глядел в окно.
"Гляди, матушка идет и с ней куча народу", - воскликнул он.
Беглец одним прыжком отскочил к двери.
"Если ты сейчас выбежишь, то тут же попадешь им в лапы, - сказал мальчик, - спрячься лучше в шкаф".
Человек помедлил у двери.
"Так ведь у меня нет ключа", - возразил он.
"Да вот он!"
И мальчик протянул ему большой ключ.
Беглец взял ключ, подбежал к шкафу и отпер его.
"Бросай сюда ключ! - крикнул мальчик. - И захлопни шкаф!"
Человек послушался, и через секунду оказался запертым в шкафу. Он стоял и прислушивался к тому, что делали его преследователи. Сердце у него стучало. Он слышал, как дверь отворилась и в комнату вошло много людей.
"Здесь был кто-нибудь?" - громко спросил пронзительный женский голос.
"Да, - отвечал мальчишка, - приходил один человек сразу, как ты, матушка, ушла".
"Господи Боже мой! Господи Боже мой! - запричитала женщина. - Вот они и сказали, что видели, как он вышел из лесу и вошел сюда".
Беглец стоял и думал о мальчишке, который предал его. Хитрец заманил его в мышеловку. Он уже начал было толкать дверь, чтобы вырваться наружу, как вдруг услышал, что кто-то спросил, куда подевался беглый арестант.
"Так его теперь тут нет, - послышался звонкий голос мальчика, - он увидал, что вы идете, и убежал".
"Он взял у нас что-нибудь?" - спросила мать.
"Нет, он просил дать ему еды, а у меня ничего не было".
"А он не обидел тебя?"
"Он пощекотал мне нос соломинкой".
Беглец услыхал, как люди засмеялись.
"В самом деле?" - спросила мать с облегчением и засмеялась вместе с остальными.
"Так чего тогда нам стоять здесь и глазеть на стены?" - сказал мужской голос, и беглец услышал, что люди уходят.
"Так ты остаешься дома, Лиса?" - спросил кто-то.
"Да, сегодня я больше не хочу оставлять Бернхарда одного", - ответил голос матери.
Беглец слышал, как заперли входную дверь, и понял, что мать с сыном остались вдвоем. "Что теперь будет со мной? - думал он. - Оставаться мне здесь или попробовать выйти?" И тут он услышал шаги, кто-то подошел к шкафу.
"Не бойся, - сказал голос матери, - выходи, давай поговорим".
Она повернула ключ в замке и открыла дверцу шкафа. Человек робко вылез оттуда.
"Это он сказал, чтобы я спрятался туда", - сказал он, показывая на мальчика.
Мальчишка, довольный этим приключением, засмеялся и даже захлопал в ладоши.
"Ему до того надоело лежать одному и думать свою думу, что скоро с ним сладу не будет", - сказала мать.
Беглец понял, что она его не выдаст, потому что мальчик заступился за него.
"Ваша правда, - ответил арестант. - Я зашел сюда к вам, чтобы попросить хоть немного поесть, но ничего не нашел. Сынишка ваш не дал мне ключей. Он толковей многих, у кого здоровые ноги".
Мать поняла, что он хочет к ней подольститься, и все же осталась довольна.
"Я сперва накормлю тебя", - сказала она.
Пока беглец ел, мальчик расспрашивал его про побег, и он рассказывал обо всем откровенно. Он не готовил побег заранее, просто случай помог. Он работал на тюремном дворе, и ворота были распахнуты, ждали, что привезут несколько возов угля. Мальчик спрашивал его без конца о том, как он пробирался через город в лес. Несколько раз человек порывался уйти, но мальчик и слушать об этом не хотел.
"Да вы можете посидеть весь вечер у нас и потолковать с Бернхардом, - сказала под конец хозяйка. - Вас ищет столько людей, что бежать вам еще опаснее, чем оставаться здесь".
Беглец продолжал сидеть и рассказывать, когда вошел хозяин. В комнате было полутемно, и торпарь подумал вначале, что сын разговаривает с кем-то из соседей. "Никак, это ты, Петер, рассказываешь сказки Бернхарду?"
Мальчик начал весело смеяться.
"Нет, отец, это не Петер. Тут дело намного интереснее, садись послушай".
Отец подошел к постели, но ничего не понял, покуда сын не шепнул ему в ухо:
"Это беглый".
"Господи спаси! Что ты болтаешь, Бернхард!" - воскликнул отец.
"Это правда, - сказал сын. - Он сам рассказал мне, как прокрался через тюремные ворота, как три ночи ночевал в заброшенной лесной хижине. Я теперь все знаю".
Мать быстро зажгла лампу, и торпарь поглядел на беглого, который встал у дверей.
"Могу я услышать, что тут стряслось?" - спросил хозяин.
Мать с сыном принялись наперебой рассказывать. Торпарь был человек немолодой и рассудительный. Пока они рассказывали, он внимательно рассматривал арестанта. "Видно, бедняга совсем больной, не жилец, - подумал он, - еще одна ночь в лесной хижине, и ему крышка".
Когда все замолчали, он сказал:
"Немало людей пострашнее тебя слоняется по большим дорогам, и никто их не забирает".
"Да ведь во мне-то что страшного? Просто пьян был, а один человек сильно раздразнил меня".
Торпарь не хотел, чтобы сын слышал это, и прервал его:
"Думаю, что так оно и было".
В доме наступила тишина. Торпарь задумался, остальные со страхом смотрели на него. Никто не смел сказать ни слова, чтобы упросить его. Под конец он повернулся к жене:
"Не знаю, правильно ли я поступаю, но я, как и ты, думаю, что если наш сын спрятал его, то нам не годится его выгонять".
Итак, было решено, что беглец останется ночевать и уйдет рано утром. Но на другое утро у него был такой жар, что он едва мог стоять на ногах. Пришлось оставить его в доме на несколько недель.
Странно смотреть на двух братьев, слушающих этот рассказ. Когда возница рассказал, что беглец остался в крестьянском доме, больной лежал спокойно, вытянувшись на кровати. Казалось, боли перестали мучить его, и он погрузился в счастливые воспоминания. Другой брат смотрит подозрительно, думая, что за этим кроется какая-то западня. Время от времени он делает брату знак, чтобы тот не очень-то верил вознице, но не может привлечь его внимание.
- Врача они не смели позвать, - продолжал возница, - в аптеку за лекарством тоже пойти боялись. Пришлось больному обходиться без него. Если кто-нибудь проходил мимо и хотел зайти к ним, хозяйка выходила на крыльцо и говорила, что у Бернхарда высыпала какая-то сыпь на теле. Мол, она боится, не скарлатина ли это, и не смеет пригласить гостя в дом.
Через несколько недель беглецу полегчало, он сказал себе, что дольше не годится оставаться у этих хозяев, что ему нужно идти дальше. Мол, нельзя дольше быть обузой этим бедным людям.
И тут хозяева заговорили с ним о том, что для него было нелегко слушать. Однажды вечером Бернхард спросил его, куда он собирается отправиться, когда уйдет от них.
"Верно, пойду опять в лес", - ответил он.
"Знаете, что я вам скажу? - сказала ему тогда жена торпаря. - Ничего хорошего не выйдет из того, что вы опять отправитесь в глухомань. Будь я на вашем месте, я бы примирилась с правосудием. Что за радость бегать от людей, словно дикий зверь?"
"Так ведь и в тюрьме сидеть радости мало".
"Уж лучше отсидеть и больше горя не знать".
"Да ведь когда я бежал, мне оставалось ждать совсем недолго, а теперь, поди, прибавят срок".
"Вот беда-то, и зачем вы только бежали!"
"Нет, - горячо возражает он, - это лучший поступок за всю мою жизнь!"
Сказав это, он смотрит на мальчика и улыбается, а тот смеется и кивает ему. Беглецу нравится этот мальчишка. Ему так и хочется поднять его с постели, посадить на плечи и унести.
"Вам трудно будет видеться с Бернхардом, если вы всю жизнь будете скитаться несчастным беглецом".
"А еще труднее будет, если меня запрут в тюрьме".
Сидевший у огня торпарь вмешивается:
"Мы уже начали к вам привыкать, да только теперь, когда вы поднялись на ноги, мы не сможем вас дольше прятать от соседей. Другое дело, если бы вас честь по чести выпустили из тюрьмы".
В голове беглеца быстро проносится мысль: "Быть может, они хотят заставить меня выдать себя добровольно, потому что боятся ссориться с правосудием?"
"Я уже здоров и могу завтра уйти", - отвечает он.
"Я вовсе не к тому говорю, - ответил торпарь. - Просто вы могли бы поселиться у нас, помогать нам крестьянствовать, кабы отсидели срок".
Беглец знал, как тяжело найти место тому, кто вышел из тюрьмы, и предложение это тронуло его. Но вернуться в тюрьму ему было нелегко, и он промолчал.
В этот вечер Бернхарду было хуже обычного.
"Неужто нельзя отправить его в больницу и полечить?" - спрашивает беглец.
"Он лежал там уже много раз, да все без толку. Они говорят, что ничего не поможет, кроме морских соленых ванн, а откуда у нас на это деньги?"
"А что, туда далеко ехать?"
"Деньги нужны не только на дорогу, но и на еду, и на жилье. Нет, этого нам, ясное дело, никак не осилить".
Беглец сидит молча и думает о том, что когда-нибудь он смог бы заработать деньги Бернхарду на поездку к морю.
Он повернулся к торпарю и сказал:
"А ведь нелегко взять себе в работники бывшего арестанта".
"Я бы взял вас с удовольствием, - отвечает торпарь, - да только вы, быть может, не любите деревню, хотите жить в городе?"
"Когда я сидел в камере, то вовсе не вспоминал про город, думал только о зеленых полях и лесах".
"Когда отсидите срок, у вас гора спадет с плеч".
"Вот и я это говорю", - вмешалась жена.
"Хорошо, кабы ты спел нам, Бернхард, да только тебе, может быть, сильно нездоровится сегодня?"
"Я могу", - отвечает мальчик.
"Мне думается, твоему другу это понравится", - говорит мать.
Арестанту стало страшно, он словно бы почуял беду. Он хотел было уже просить мальчика не петь, но тот уже затянул песнь. Он пел звонким и чистым голосом, и, слушая его, беглый арестант сильнее, чем прежде, в тюрьме, почувствовал себя пожизненно заключенным, жаждущим свободы, простора, возможности двигаться.
Арестант закрыл лицо руками, но слезы сочились между пальцами и падали. "Из меня уже ничего не выйдет, - думал он, - но я должен попытаться вернуть свободу этому ребенку".
На следующий день он попрощался и ушел. Никто не спросил его, куда он идет. Они все трое сказали ему лишь: "Возвращайся к нам!"
- Да, они это сказали, - прерывает наконец больной возницу. - Знаете ли, сержант, это было единственно хорошее в моей жизни.
Некоторое время он лежит молча, две слезинки медленно катятся по его щекам.
- Я рад, что вы про это знаете, - продолжает он. - Теперь я могу говорить с вами про Бернхарда, сержант… Мне казалось, что я уже свободный… Что я был у него… Я никак не мог вообразить, что буду так счастлив нынче ночью…
Возница наклонился глубже над больным.
- Послушай меня, Хольм! - говорит он. - Что бы ты сказал, если бы смог увидеть своих друзей теперь, сию же минуту, хотя иначе, чем ты себе представлял? Если бы я предложил тебе не томиться годами, а сделал бы тебя свободным сейчас, этой ночью? Хочешь ли ты этого?
С этими словами возница откинул капюшон и сжал рукой косу.
Больной лежит и смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых загорается искра надежды.
- Понимаешь ли ты, Хольм, о чем я говорю? - спрашивает возница. - Понимаешь ли ты, что я тот, кто может открывать все тюрьмы, тот, кто может помочь тебе бежать туда, где ни один преследователь тебя не догонит?
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - шепчет узник, - а как же Бернхард? Ведь ты знаешь, я вернулся сюда, чтобы по-честному стать свободным и помочь ему.
- Ты принес ему самую большую жертву, какую только мог принести, и в награду за это срок твоего наказания сократился, великая, незыблемая свобода уже ожидает тебя. Тебе не надо больше думать о нем.
- Но ведь я обещал отвезти его к морю, - говорит больной. - Я шепнул ему на прощанье, что повезу его к морю, когда вернусь. Нужно держать слово, данное ребенку.
- Значит, тебе не нужна свобода, которую я тебе предлагаю? - спрашивает возница, поднимаясь со стула.
- Нет, нет! - восклицает юноша, хватая полы плаща возницы. - Не уходи! Ведь ты знаешь, как я томлюсь! Если бы только был кто-нибудь, кто мог бы помочь ему! Но у него нет никого, кроме меня.
Внезапно он радостно восклицает:
- Да вот же тут сидит мой брат Давид! Вот и хорошо. Я попрошу его помочь Бернхарду.
- Твой брат Давид! - презрительно говорит возница. - Нет, его ты не можешь просить защитить ребенка. Ты не знаешь, как он обошелся со своими детьми!
Он умолкает, видя, что Давид Хольм уже сидит на другой стороне кровати, готовый помочь брату.
- Давид, - говорит больной, - у меня перед глазами зеленые лужайки и огромное открытое море. Понимаешь, Давид, я сидел здесь так долго, что не могу устоять, раз мне предлагают честную свободу. Да вот только этот ребенок. Ты ведь знаешь, я обещал.
- Не беспокойся, - дрожащим голосом говорит Давид, - я не оставлю этого ребенка, этих людей, которые пожалели тебя, обещаю тебе помочь им. Выходи на свободу! Иди куда хочешь! Я позабочусь о них. Выходи спокойно из своей темницы!
После этих слов больной откидывается на подушку.
- Ты сказал ему слова смерти, Давид, - говорит возница. - Идем отсюда! Пришла пора нам уходить. Освобожденный не должен встретиться с нами, живущими в рабстве и во мраке.
X
"Если бы только Георг мог услышать мои слова сквозь этот скрип и грохот, - думает Давид, - я бы сказал ему спасибо за то, что он помог сестре Эдит и моему брату. Я не хочу слушаться его и браться за его работу, но мне хочется показать, что я понимаю, как он помог им".
Едва он подумал это, как возница, словно подслушав его мысли, дернул вожжи и придержал лошадь.
- Я лишь несчастный и неумелый возница, - говорит он. - Иной раз мне удается помочь кому-нибудь, иной раз - нет. Этих двоих мне было легко переправить через границу. Ведь одна из них жаждала попасть к Господу на небеса, а другого почти ничего не связывало с землей. Знаешь ли, Давид, - продолжает он, переходя вдруг на прежний, товарищеский тон, - сидя в этой телеге и слушая, я думал, что, если бы я мог подать людям весть, я послал бы им наставление.
- Это я могу понять, - говорит Давид Хольм.
- И знаешь ли, что не большая беда быть косцом, когда зерно на поле созрело. Но вырывать неспелые колоски, не достигшие и половины своего роста, работа жестокая и неблагодарная. Хозяйка, которой я служу, считает эту работу недостойной себя и поручает ее мне, бедному вознице.
- Я это понял, - говорит Давид Хольм.
- Если бы люди только знали, как легко переводить через границу тех, кто закончил свою работу, выполнил свой долг и почти разорвал свои земные узы, и как тяжело освободить тех, кто не успел ничего закончить и совершить и оставил на земле всех, кого любит, они, быть может, постарались бы облегчить работу возницы.
- Что-то я не пойму тебя, Георг.
- Ты только подумай, Давид! За то время, что ты был со мной, ты слыхал только про одну болезнь, а со мной так было весь год. И все потому, что эта болезнь косит неспелые колосья, урожай, снимать который приходится мне. В первое время, когда я начал править телегой Смерти, у меня постоянно не выходило из головы: "Кабы этой болезни не стало, работа моя не была бы столь тяжелой".
- Так ты это хотел бы сказать людям?
- Нет, Давид. Теперь я лучше, чем прежде, знаю, на что способны люди. Они, без сомнения, победят этого врага с помощью оружия и упорства. Они не успокоятся, покуда не освободятся от нее и от других тяжелых болезней, которые косят их, не давая созреть. Но главное не в этом.
- И как же тогда им облегчить работу возницы?