Страх заставил больных и раненых покинуть госпиталь, но они быстро растратили последние силы и теперь лежали без движения на земле. Их тела походили на бобы, разбросанные на поле.
Рев орудий не умолкал, однако снаряды пока не долетали до госпиталя. Я попытался определить, откуда противник ведет огонь. Снаряды неслись с хриплым, надсадным воем, который не походил на обычный артиллерийский гул. Похоже, американцы обстреливали остров со своих военных кораблей. Они явно готовили плацдарм для высадки десанта. А от моря нас отделяла небольшая пустошь шириной всего лишь в пять километров.
Вскоре задымилось одно из зданий. Черно-белые волокна дыма извиваясь выползали из-под карниза и сплетались в один толстый плотный жгут над крышей. Языки пламени лизали стены, вырывались из окон. Неужели, покидая госпиталь, санитары, в строгом соответствии с инструкциями, подожгли его? Но вполне возможно, это грабитель Картофляй обронил – совершенно случайно – горящую спичку или перевернул масляную лампу.
Я увидел большую группу наших солдат. Сначала они бессмысленно метались по пустоши, потом быстрым шагом двинулись в укрытие, к холму, горбатившемуся на равнине. С его голой вершины поднимался дымок. Свежий утренний ветерок трепал и мотал тонкую струйку, но она упорно рвалась в небо, становилась толще и гуще. Сигнальный дым!
Гром орудий умолк. Госпиталь полыхал, пламя пожирало стены, вырывалось из-под крыш.
Внезапно окрестности озарились ослепительной вспышкой, раздался шипящий рев, похожий на шум водопада. Столб дыма взметнулся ввысь и на уровне моих глаз вдруг развернулся призрачным веером.
Чувство долга подсказывало мне, что я должен вернуться в долину и помочь своим товарищам, попавшим под обстрел. Но в тот миг я был абсолютно не готов к свершению героических поступков. Как ни странно, единственное, чего мне действительно хотелось, так это смеяться! Я смотрел на солдат, которые как букашки копошились на пустоши, пытаясь укрыться от невидимого врага. Я затрясся от дикого, безумного хохота: собственно говоря, какое мне дело до этого сброда?! Все это меня больше не касалось.
Продолжая смеяться, я повернулся спиной к жалким людишкам и пустился в путь по извилистой тропе.
Обливаясь потом, я карабкался по горной круче с одной-единственной целью: спасти свою шкуру. Если бы не всепоглощающий инстинкт самосохранения, я бы мог, наверное, сыграть более достойную роль и явить миру чудеса мужества и доблести.
Центральный горный хребет Лейте четко вырисовывался на фоне ослепительной небесной лазури. Скалы, перевалы, ущелья и отроги приковывали к себе взгляды тысяч солдат, обреченных на смерть. Каждому из них горы виделись по-разному. Мне они казались горбами огромного верблюда.
Странные внутренние силы побуждали меня к действию, к движению. Я знал, что впереди меня ждет гибель. И все равно какое-то мрачное патологическое любопытство гнало меня вперед. Зачем? Чтобы я смог испытать всю глубину безмерного одиночества и отчаяния и умереть в чужом краю?
Глава 8
Река
Дни и ночи я брел по холмам и взгорьям. Глухие орудийные залпы эхом перекатывались по горам и долам. Вдали над горизонтом появлялись американские самолеты и бомбили наземные цели.
По моим представлениям, я находился внутри гигантского треугольника, вершинами которого были стратегически важные пункты: Бурауэн, Альбуэра, Ормок. Я словно очутился в центре тропического вихревого циклона. Такое место называют "глаз бури" – здесь царят тишина, безветрие и спокойствие, в то время как вокруг бушует стихия.
Как-то раз я проснулся на рассвете от артиллерийского грохота, доносившегося с северо-запада. Посмотрел по сторонам. Над холмами взмывали, точно фейерверк, синие и красные сигнальные ракеты и вычерчивали на небе ослепительные пересекающиеся линии.
Той ночью я видел ожерелье огней города Ормока, в котором когда-то стояла моя часть. Скорее всего, американцы уже высадились на западном побережье Лейте, где базировались наши войска.
Запасы еды закончились, несколько дней у меня не было во рту ни крошки. Однако я не мог сказать, что испытывал голод. Ощущение скорой гибели заглушало во мне все остальные мысли и чувства. Мое тело оцепенело, одеревенело. Казалось, лишь затылок не потерял чувствительность и реагировал на внешние раздражители.
Я был абсолютно свободен. Я мог прожить последние дни так, как мне заблагорассудится, и даже умереть по собственному желанию, выдернув чеку из ручной гранаты.
Я перебирался с одного холма на другой. Слева от меня тянулась бесконечная цепь гор, они громоздились друг на друга, вырастали исполинскими буграми, конусами, ковригами. Я даровал себе отсрочку и упивался последними часами жизни.
Однажды днем по крутому, поросшему густой травой склону я спустился в глубокое ущелье, по дну которого змеилась высохшая ложбина, переплетенная корнями чахлых деревьев. Овраг упирался в обломок скалы с плоской верхушкой, а дальше искрилась вода. Я ощутил жажду и по каменным уступам спустился вниз. Из трещины в скале бежал ручеек, разливался прозрачным круглым озерком. Я лег, припал губами к воде и напился всласть.
Из озера вытекал другой ручей, впадал в следующее озеро, а затем серебряные струи вплетались в широкий и быстрый поток. Вдоль берега вилась тропка, и я отправился по ней.
Я шагал и шагал вперед, журчание воды становилось все громче. Тропинка перескочила через поток, и я перебрался на другой берег. Русло становилось шире, река вильнула в сторону от тропы и скользнула в темный лес.
Заросшая травой стежка бежала вдоль лесной опушки. Я зашагал по ней, прислушиваясь к нараставшему гулу. Где-то за деревьями шумел водопад.
Неожиданно поток вырвался из лесной гущи и вновь понесся наперегонки с тропинкой.
Передо мной непроходимой стеной зеленел бамбук. Золотые стрелы солнца летели между прямыми гладкими стеблями и вонзались в отвесную скалу. А дальше начиналась холмистая долина. Ручей превратился в широкую реку и, пробившись через бамбуковые заросли, понес свои воды прямо по ней. Солнце играло в хрустальных брызгах, облака плыли по синему шелку неба и исчезали за горной грядой. По берегам реки буйствовал бамбук. Ветерок ласкал зеленые листья. В сезон дождей к берегам прибило много поваленных деревьев, они теперь сохли на песчано-каменистых отмелях. Река местами вскипала волной, потом затихала в глубоких заводях и вновь бежала вдаль, бурля и разбрасывая брызги.
Вечерами я прятался в прибрежных зарослях и часто слышал фырканье оленей, спускавшихся к запрудам на водопой. А на рассвете дикие горлицы звонко ворковали на ветвях деревьев.
Однажды вечером тропинка взобралась на высокий косогор и вывела меня к роще, где лианы и ползучие кустарники сплелись в непроходимый лабиринт. Я устроился на ночлег. Подушкой мне служил маленький земляной холмик. Среди ночи я обнаружил, что он слабо мерцает в темноте. Я зачерпнул горсть земли – она тускло засветилась на моих ладонях, словно стайка светлячков. Это фосфоресцировал прах какого-то животного, нашедшего здесь свою смерть.
Утром я вновь отправился в путь по берегу реки и вышел к живописному месту, где под сенью развесистого дерева водяные струи вились вокруг блестящих валунов, кружились, сливались в пенистых водоворотах. Я, скинув башмаки, ступил в реку, посмотрел на свои ноги, торчавшие из воды, и ужаснулся: кожа – сухая и морщинистая, как на куриных лапах, голени и лодыжки худые до крайности. Прикосновение к ледяной воде вызвало в ногах острую боль. Я взглянул на руки – кожа да кости, плоть истончилась, сморщилась, пальцы сделались как будто в два раза короче. Смерть перестала быть голой абстракцией, она обрела физический облик. Я уже видел свой труп, распростертый на речном берегу: холодное, бездыханное тело с животом, развороченным взорвавшейся гранатой. Плоть подвергнется гниению, и очень скоро от меня не останется ничего, кроме горсточки праха…
Поскольку мое тело на две трети состоит из воды, очень скоро она потечет… да, да, потечет, и сольется с этим потоком, и понесется к океану…
Я окинул взглядом широкую реку. Она бежала мимо меня с непрерывным журчащим бормотанием. И таинственный шепот этот напомнил мне детские годы, полные волшебства и тайн.
Река текла по камням и валунам, извивалась под прибрежными камышами, а потом исчезала вдали. Она несла мимо меня свои светлые воды, и не было им конца.
Я вздохнул. Мое сознание померкнет, погаснет в момент смерти, но плоть растворится, сольется с рекой и останется частицей бескрайней вселенной. Так я обрету бессмертие, так продолжу свое земное существование. Откуда появилась эта твердая уверенность? Непрерывный бег реки, ее дыхание, журчание и шепот подсказали мне ответ.
Глава 9
Л унный свет
День сменялся ночью, потом снова наступал рассвет. А я все брел и брел вперед в полном одиночестве. Я ушел из своей части на третий день после новолуния. Теперь же приближалось полнолуние. С наступлением темноты перламутровый диск появлялся из-за горной гряды. Потом молочно-белое светило скользило по темному небу и ныряло за другой кряж. Луна исчезала с небосклона, но призрачный жемчужный отсвет еще долго дрожал над долиной. Вечное, непрерывное, неизменное движение луны казалось насмешкой над мимолетностью человеческой жизни.
Однажды вечером я вышел на открытое пространство. Слева от меня линия холмов оборвалась, и я увидел обширную долину и блестящий поток, в который впадала моя река. На месте слияния двух рек образовался небольшой земляной мыс, заросший пальмами. Я остановился под ними и поднял голову. Среди густой зелени темнели связки кокосовых орехов, круглых, пушистых, словно детские головки. Плоды! Еда! Да еще в таком изобилии! Но горькая мысль отрезвила меня: я был слишком слаб, чтобы лазать по деревьям.
Пальмы тревожно шелестели на ветру. Я лег под ними на траву, закрыл глаза и прислушался. Только теперь я осознал, что умираю от голода. Выдернул из земли пук травы и принялся жевать светлые корешки. Мои губы, язык, глотка словно атрофировались. Я ничего не чувствовал. Лежал и слушал ночь.
Небо цвета индиго, четкие темные силуэты пальм, холодная круглая луна в вышине…
Млечный свет пронизывал вайи, серебрил длинные полоски листьев, и они блестели, как остро заточенные мечи.
Неужели конец мой уже близок и скоро наступит агония? – спрашивал я равнодушное небо. Умру ли я голодной смертью именно теперь, когда лежу под пальмами и пожираю взглядом роскошные плоды с восхитительной мякотью и кокосовым молоком? Сколько дней или часов я еще протяну, в позорном бессилии царапая скрюченными пальцами шершавые стволы?
Я понял, что должен немедленно покинуть это место, пока еще управляю своим телом и мыслями.
Все тонуло в призрачной дымке. Лунное сияние привело меня в смятение. Я чувствовал слабость, томление, тоску. Я изнывал от смутных желаний. Возможно, это просто инстинкт самосохранения заставил трепетать все мое существо, однако такие мучительные ощущения были мне знакомы – нечто подобное я испытывал и в прошлой, довоенной, жизни, в самые тихие, безмятежные дни. Ведь и прежде мне не раз случалось всматриваться в небо с такой же точно тревогой и жаждой в сердце. Я принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить один из таких случаев. Но у меня ничего не вышло.
Я посмотрел в темно-фиолетовую высь. И внезапно обнаружил, что с окружающими меня пальмами происходит странная метаморфоза. Их очертания расплывались, менялись… Вскоре вокруг меня уже стояли женщины, которых я когда-то знал и любил.
Молоденькое деревце с вайями, собранными в пучок, походило на танцовщицу. Я видел девушку, которая отвергла мою любовь, не уступила моим домогательствам.
Стройная пальма закуталась в сумрачную вуаль. Тяжелые вайи плавно ниспадали вниз, словно косы. А я видел женщину в годах, которая воспылала ко мне любовью и страдала от этого.
Еще одна пальма с пышным зеленым плюмажем оказалась… да-да, той самой темпераментной гордячкой… Ах, в наших сердцах жила настоящая любовь, но девушка не хотела в этом признаться даже самой себе и в конце концов бросила меня…
Три женщины, озаренные потоками лунного света, склонились надо мной и смотрели, как я умираю. А я воскрешал в памяти мгновения близости, блаженства и радости, которые давным-давно делил с ними. У одной бедра отличались необычайным изяществом, хрупкостью и в обхвате были такими же, как руки другой…
Я угасал, жизнь по капле вытекала из моего тела. Обессиленный, я никак не мог вспомнить пульсирующее сладострастие и жар экстаза, я помнил лишь предшествовавшие ему томительное предчувствие, вожделение и жажду.
Лунное сияние затопило, поглотило меня. Оно возбуждало во мне мучительное томление, какое вызывали женщины, духовно и физически недоступные мне.
Таким же недосягаемым было для меня и бездонное вечное небо. Но именно поэтому я страстно мечтал о нем. И неожиданно осознал одну поразительную вещь: я так жадно хватался за ускользавшие от меня обрывки реальности, изо всех сил пытался уберечь последние искры жизни не потому, что был еще жив, а потому, что был уже мертв. В столь парадоксальном открытии имелся один положительный аспект: если связь между мной и этим миром порвана, то у меня отпадает необходимость совершать самоубийство.
По губам моим скользнула снисходительная улыбка. Вскоре я уснул.
Глава 10
Крик петуха
Два дня и две ночи я провел под пальмами, потом поплелся дальше. Мне стоило огромных усилий подняться с земли. Но как только я встал и выпрямил спину, ноги зашагали сами собой.
Я цеплялся взглядом за каждую пальму, все надеялся найти на земле кокосовый орех. Вскоре я уже тащился по лесу, который террасой возвышался над рекой, и внимательно всматривался в заросли деревьев – ведь на них могли оказаться съедобные "подвески". Но мои поиски ни к чему не привели.
Пышная тропическая растительность, отражая солнечный свет, сияла яркой пустой красотой. Я усмехнулся, вспомнив, какими красками живописал когда-то природу этого благословенного края, где царит вечное лето…
Я вернулся на тропинку, бежавшую по берегу реки, и последовал за хрустальным потоком. Вода струилась по большим коричневым камням. На берегу из земли медленно сочилась черная маслянистая жидкость, тонкие струйки, переливаясь на солнце радужными красно-сине-желтыми узорами, уходили в песок.
Река становилась все шире и шире, по краям тянулась травянистая низина. Заросли тростника, рогозы и осоки, словно группы людей, теснились у воды. Блестящие остролистные растения заполонили земляные насыпи, холмики и даже самые маленькие кочки. Облако темного пуха игриво кружилось над плюшевыми "початками" и колосьями, а потом, подхваченное ветром, улетало прочь.
Слева от реки выросла одиночная гора, опушенная снизу густым тростником, который топорщился, как конская грива. Пока я разглядывал гору, в голове почему-то возник образ женского лобка.
Вдоль тростниковых зарослей змеилась тропинка, по ней я и отправился дальше. Дорожка, словно канавка или колея, сантиметров на пятнадцать углублялась в красную глинистую почву склона, на гладких бортиках виднелись пучки травы в разрезе: стебли, корневая система… Я присмотрелся внимательнее. Такие следы могла оставить только лопата! Я обнаружил свидетельство присутствия человека в безлюдной, дикой долине. Открытие потрясло и до смерти напугало меня.
А потом я услышал звук. Резкий, звонкий петушиный крик сыпался с верхушки холма, взрывая мирную полуденную тишину.
Следы от лопаты, истошное кукареканье… Все это говорило лишь об одном: где-то поблизости находились люди – филиппинцы! Опасность встречи с местным населением постоянно давила на нас, мы ведь знали, что захватчиков всегда ждет расплата.
Несмотря ни на что, я продолжил свое восхождение.
На макушке холма полоска тростника оборвалась. В своеобразной седловине лежало поле, которое по дальнему краю замыкалось стеной высоких темных деревьев. Из лесной гущи вновь понеслось петушиное пение. Тропинка бежала по полю прямо в чащу.
Под сводами вековых исполинов царила густая тень. По обеим сторонам дорожки, словно сторожевые башни, торчали два толстых чурбана. Дальше тропа разветвлялась – симметрично, как в английском парке. Между дорожками зеленела травка. Солнце заливало землю ярким светом и теплом. Вокруг стояла полнейшая тишина. В просвете между деревьями я увидел хижину. Наверное, именно там находятся куры… и люди!
Я колебался недолго. Меня словно что-то подгоняло в спину. Крепко сжав в руке винтовку, я промаршировал сквозь чащу, вышел на лужайку и… замер от удивления. Я не ожидал увидеть ничего подобного!
На гребне косогора приютилась хижина. Склон холма, усеянный стволами и бревнами, плавно переходил во впадину, из которой поднимался новый холм, также заваленный мертвыми деревьями.
Вокруг не было ни души. Несколько птиц примостились на ветвях необычного дерева с длинными, плоскими, как у тростника, листьями. Куры! Местные филиппинские куры, черные, жилистые, костлявые, похоже, еще не успевшие одичать. При моем приближении они оживленно закудахтали, посматривая друг на друга круглыми глазками, потом отвернулись от меня и затихли.
Невзрачные пернатые создания внезапно представились мне райскими птицами. Чистенькие, маленькие, они устроились на ветвях, как на насесте. Куры казались мне сказочными, неземными существами. Затем меня посетила отнюдь не поэтическая идея: я решил поймать волшебное создание. Я знал, что, в отличие от наших, толстых и неуклюжих кур, эти умеют летать, и стал тихо подкрадываться к добыче, надеясь застать жертву врасплох. Но не успел я сделать и двух шагов, как куры вспорхнули с дерева и, отлетев на приличное расстояние, опустились в траву.
Я бросился на землю, прицелился и выстрелил. Птицы, захлопав крыльями, взмыли в небо. Они перелетели на нижнюю часть склона и стали деловито расхаживать между бревнами, звонко переговариваясь друг с другом.
Опять неудача! Меня переполняли отчаяние и досада. Совсем недавно я в полном изнеможении лежал под пальмами и беспомощно таращился на зрелые плоды. И вот снова еда сама шла мне в руки, но я позорно упустил ее. У меня прямо перед глазами разгуливали куры, а я умирал от голода… Я заметил, что птицы время от времени склевывали что-то с земли. Неожиданно на меня снизошло озарение. Исполнение смертного приговора на время откладывалось, я получил отсрочку!
Задыхаясь от волнения и слабости, я бросился вниз по косогору. Я бежал, спотыкаясь о корни, пни и стволы поваленных деревьев. Мне не пришлось спускаться в котловину – то, что я жаждал найти, находилось у меня буквально под ногами. Среди корней и пней зеленели стебли "картофельных деревьев" и расстилались побеги "виноградного картофеля" – так мы, японские солдаты, называли диковинные – но определенно съедобные! – филиппинские корнеплоды.