Глава 14
Вниз по склону
Мое "поместье" лежало на высоте трехсот метров над уровнем моря и примерно в восьми километрах от берега.
Мне предстояло спуститься по косогору. Я решительно двинулся в путь и вскоре вышел к лесу.
В чаще стоял полумрак. Лунный свет струился сквозь листву деревьев и озарял узлы корней, расстилавшихся своеобразными ступенями по земле. Время от времени в ветвях тихо переговаривались горлицы. Обманутые ярким светом луны, они, видимо, решили, что близится рассвет.
Я вышел из лесу и двинулся по тропинке через низину, тонувшую в млечной дымке. Дорожка нырнула в густую тень травянистых зарослей, скользнула в темноту рощи, пробежала по кромке кручи, пересекла болото, обогнула купу деревьев. Я уверенно шагал вперед. И в душе моей ширилось странное чувство, похожее на радость. Примерно через полтора километра я пересек впадину, поросшую травой, и углубился в пролесок. Моя тропка расширилась. Из зарослей, обсыпанных лунными бликами, доносилось журчание воды, тихое, вкрадчивое, словно шепот за дверью. Сквозь листву на меня лился лунный свет.
Я спустился по глинистому склону и очутился на берегу широкой реки. Темный, блестящий поток струился по замшелым валунам, которые торчали из воды, как дорожные столбы. Деревья и кусты подступали к самой кромке. Я присел на корягу и напился из фляжки.
После стольких недель, проведенных в горах, я с умилением взирал на ровный ландшафт. Это зрелище наполняло мою душу покоем и умиротворением. Однако окончательно забыться мне не давал нервный озноб. Наверное, точно такой же страх испытывает одичавшая собака, подкрадываясь к человеческому жилью.
По скользким камням я перебрался через реку и углубился в лес. Посеребренные лунной пылью деревья склонялись надо мной, образуя кружевную аркаду. Тропа стала еще шире, здесь могли бы разойтись два человека. Давно я не видел такую хорошо утоптанную дорогу. Приобщение к цивилизации наполнило меня ужасом.
Скрепя сердце я двинулся дальше. В мягком млечном свете деревья вырисовывались необычайно четко. Я видел каждое пятнышко, каждую морщинку на коре. Неужели у меня от страха обострилось зрение, раз я сумел ночью разглядеть такие мелкие детали?
Передо мной открылась равнина. Луна стала огромной, шафраново-красной. Серебристое сияние померкло, в небе разлилось мутное алое зарево.
И тут я все понял. Брезжил рассвет! Именно поэтому ворковали голуби и я умудрился разглядеть пятнышки на коре деревьев.
Я нервозно поежился и с тревогой огляделся по сторонам. Видимо, в моих предварительных расчетах была ошибка. Покидая горный приют, я предполагал добраться до деревни задолго до рассвета. В данный момент я находился на опушке молодой рощи. По моим прикидкам, я шагал примерно час и прошел всего половину пути. Но факт оставался фактом: уже светало.
Я заблуждался с самого начала. Видимо, ночной кошмар выбил меня из колеи, и я, потеряв все представления о времени, решил, что на дворе стоит глубокая ночь…
Я замер на кромке пролеска. Землю по-прежнему окутывал туман, но бледно-сизая пелена начинала понемногу таять, распадаться на куски. Справа от меня над равниной завис огромный рваный клок пара: там просыпалась река.
Вскоре туман над лесом поредел, из мутной дымки проступили деревья. Я по-прежнему не видел ни домов, ни построек, но всем своим существом ощущал близкое присутствие людей.
В тропиках утро занимается как-то быстро и сразу, словно с земли слетает плотное покрывало. Очень скоро моя тощая темная фигура будет бросаться всем в глаза. Я проклял тот миг, когда отважился на столь рискованное предприятие. Однако вернуться назад я уже не мог, как не мог прятаться в лесу и ждать ночи – нетерпение гнало меня вперед. Я жадно всматривался в небо над лесом. Крест… Где же он? Где символ, толкнувший меня на дерзкую, опасную авантюру? Я находился в низине, креста не было видно.
Впереди простирались поля. Темнота поднималась вверх, таяла, исчезала. Огромный мир замер: ни звука, ни шороха… Лишь я один двигался под светлеющим небом. Башмаки мои намокли от росы и при каждом шаге издавали тихое хлюпанье. Больше ничто не нарушало тишины.
Я шел и шел, подгоняемый необъяснимой силой. Неожиданно у меня возникло мучительное чувство, что все это, абсолютно все уже когда-то происходило со мной. Умом, конечно, я понимал, что впервые блуждаю по неведомым мне холмам и перелескам в чужой стране, однако память моя хранила какой-то схожий опыт, и я никак не мог его вычленить из вихря других воспоминаний. Иногда мне казалось, что я вот-вот смогу вспомнить подробности прошлого, восстановить целостную картину прожитых моментов… Увы, меня постигла неудача. Единственное, что мне удалось извлечь из закоулков сознания, так это описанные в популярной литературе случаи некоего транса, смещения и расслоения памяти, называемого в психологии парамнезией, "ложным воспоминанием", дежа вю. Людям нередко чудится, будто происходящее в данный момент уже было когда-то пережито ими. Последующие попытки вспомнить эти мгновения и эпизоды прошлого обычно ни к чему не приводят. Почему? Потому что ничего этого никогда не было! По мнению Бергсона, такое психическое состояние возникает в минуты умственного перенапряжения, прострации. Психика индивида эволюционирует как единая цикличная система, беспрерывно обогащая память полученным опытом и впечатлениями. Но в моменты "ложных воспоминаний" четко отлаженный механизм психической деятельности дает сбой, прекращает свое развертывание, и память, не получив свежего материала, начинает плести собственную ткань бытия, опережая сознание.
Теория Бергсона, казавшаяся мне прежде такой ясной и понятной, вдруг потеряла убедительность. В частности, его гипотезу о постоянной личностной эволюции индивида я счел несостоятельной. Ведь я порой не только не эволюционировал, но, по-моему, даже деградировал. Правда, подобные научные утверждения вполне соответствовали духу современного рационально мыслящего человека. Но я не искал удобных аналогий, я жаждал познать истину.
Если мы готовы принять тезис о непрерывном развитии жизни, то, наверное, было бы логично поверить в направляющую и созидающую силу, которая существует реально и объективно, независимо от нашего сознания, то есть поверить в Бога.
Я брел по равнине и надеялся, что самоанализ, зондирование внутреннего "я", даст мне приемлемое объяснение феномена "ложной памяти". Меня больше не устраивал примитивный тезис о предшествовании памяти сознанию в моменты истощения и прострации.
Я припомнил странные ощущения, периодически возникавшие у меня после того, как я покинул свою часть. Меня тогда до глубины души потрясло одно открытие. Я внезапно осознал, что никогда, никогда больше не окажусь в том месте, где находился в текущий момент. И теперь я понял, почему меня так потрясло это открытие. Я предчувствовал, ждал собственную смерть! Рушились основополагающие принципы моего мировоззрения. Интуитивное представление о том, что я смогу многократно повторить то, что делаю в данный момент, не могло быть реализовано в действительности. Так что же скрывалось за моей парамнезией, за "ложными воспоминаниями", за странными предчувствиями? Возможно, все это было обусловлено скрытым желанием повторить в будущем моменты настоящего, то есть продлить жизнь. А если сознание, обнаружив, что не существует возможности повторения настоящего момента, проецирует поступающую информацию в прошлое? В этом случае сам факт "ложного воспоминания", которое появляется у человека в периоды физического и психического истощения, не следует объяснять перерывами в жизненной эволюции. Все указывает на то, что именно в те мгновения, когда нарушается повседневный ход жизни индивида, у него и возникает неосознанная мечта о возможности повторения сиюминутного опыта в будущем. И тогда опыт настоящего автоматически проецируется в прошлое как попытка закрепить механизм многократного повторения прошлого в будущем…
Я устремился вперед, отбросив все сомнения. Меня больше не страшил рассвет. Все в этом мире, в том числе и я, пребывали в постоянной иллюзии возможности бесконечных повторений. Но теперь, двигаясь навстречу смерти, я наконец прозрел, потерял веру в то, что смогу когда-либо повторить настоящее. Открытие это наполнило меня дерзкой отвагой.
Глава 15
Сигнальные костры
Уже совсем рассвело, когда я добрался до очередной лесной чащи. Я оглянулся: за моей спиной тянулись поля, пустоши. Мареновая краснота неба насыщалась лазурной синевой. Пики горных кряжей скрывались в пене облаков, из тумана медленно появлялись зеленые бугры предгорий. Где-то в призрачной дымке коричневыми крапинками темнел маленький земной рай, покинутый мною ночью. Я взирал на горы с холодным безразличием – так мужчина, охладев, смотрит на свою бывшую любовницу.
Лучи солнца лились на землю сквозь плотное плетение листвы, трава вспыхивала изумрудным блеском, сверкали капельки росы. В кронах деревьев радостно щебетали тропические птицы.
Когда я разглядывал эту местность со своего холма, мне казалось, что лес ведет прямо к деревне. Но зеленая полоса внезапно оборвалась, и я оказался на равнине. Она лежала в подкове волнистых холмов, стекавших в морской залив. По низменности струилась река, над ней горбатился полуразрушенный мост.
Я осмотрелся: ни людей, ни костров. Развалины моста, правда, говорили о близости поселения.
В заболоченных тростниковых зарослях у лесной опушки паслись два буйвола. Вокруг них медленно кружила стая белоснежных цапель. Порой несколько птиц взлетали и плавно опускались на широкие спины буйволов, а чуть погодя уступали место своим товаркам. Они склевывали что-то со шкур животных. Я догадался, что цапли исполняют роль санитаров, избавляя буйволов от мелких кровососов и других паразитов. Буйволы с благодарностью принимали помощь пернатых лекарей.
Чистое, прозрачное утро, мирные картины природы… А я ощущал в воздухе веяние опасности.
С профессиональной дотошностью настоящего солдата я обшарил взглядом каждое дерево на опушке, каждую травинку и сучок. В голове стучала одна мысль: под сенью деревьев может скрываться мой палач.
Слева, в зарослях у предгорья, белел ствол упавшего дерева. Сухой остов причудливо вырисовывался на фоне голубого неба. Воздух был так чист и прозрачен, что я сумел разглядеть изогнутые корни, торчавшие над землей.
Я взял винтовку на изготовку и зашагал дальше. Меня охватило возбуждение, так не похожее на безмятежное созерцательное спокойствие, в котором я находился до этого. Взглядом разведчика я цеплялся за каждую точку лежавшей передо мной местности, чтобы обнаружить врага раньше, чем он заметит меня.
Я подошел к мосту. Река, мутная от земли, глины и водорослей, бурлила вокруг мостовой фермы. Мое напряжение нарастало: враг мог наброситься на меня в любую минуту.
Справа от меня на вершине отдаленного холма заструился дымок. Я уже видел подобные сигнальные знаки, когда ушел из своей части… Внезапно я постиг их истинное значение. Первые замеченные мною костры являлись предвестниками бомбежки в районе госпиталя, на следующее утро костры задымились на холме, к которому в поисках укрытия бросились наши солдаты… Почему я только теперь осознал взаимосвязь между кострами и последующими трагическими событиями?
Страха я не испытывал. Филиппинские часовые, сидевшие в горах возле своих костров, не представляли для меня такой опасности, как жители деревни, в которую я направлялся. Я вновь осмотрелся. Цапля плавно слетела со спины буйвола. Едва коснувшись земли, она яростно и призывно забила крыльями. Потом сделала несколько осторожных шагов, сложила крылья и застыла в зарослях тростника у лесной опушки.
С противоположной стороны донесся шум двигателей. Видно, это американские катера курсировали по заливу.
Разбухшая от влаги тропинка петляла по роще. Из земли тут и там поднимались слоистые скальные выступы.
По ним струились серебряные водные нити. Вдоль тропинки выстроились деревья – они следили за мной. Дорожка неожиданно вильнула налево и побежала вниз по склону. Впереди показалась деревня.
Глава 16
Собаки
Покатый спуск вел прямо к морю. У его основания темнела дорога, по обочинам выстроились три десятка хижин, крытых тростником и пальмовыми листьями.
Вскоре тропинка уперлась в купу пальм, за которыми блестела водная гладь. Дорога была пуста. Над деревней висела гробовая тишина. Лишь с моря доносилось пыхтение моторных лодок.
Церковь виднелась в нескольких метрах от дороги. Белая боковая стена здания возвышалась над хижинами. Над фасадом горел в лучах солнца темно-желтый крест. Заветный символ был близко, совсем близко! Я почувствовал, как сердце бешено заколотилось у меня в груди. Крест реял над деревней, сверкал безжизненным, холодным, пустым блеском.
Я не мог сразу встать на колени и, без сил прислонившись к дереву, замер в тревожном ожидании. Время шло. Вокруг ничего не менялось, все застыло.
Слева от меня начинался ряд построек. Со своего наблюдательного пункта я хорошо видел первую хижину. Заляпанная грязью стена, местами провалившаяся крыша, полусгнившие ступеньки крыльца, окно открыто и подперто палкой. Внутри пусто.
Странно, утром даже в такой тихой деревушке должно царить оживление, время сиесты еще не наступило. У меня не осталось сомнений: здесь что-то стряслось.
Я подбежал к первой хижине. Перескакивая через провалы ступеней, взлетел по крыльцу и вошел внутрь. Ни души. В углу комнаты стояла открытая коробка, в ней лежало ярко-розовое нижнее белье и один детский башмачок. На полу бесформенной массой расплылась рыболовная сеть с грузилами, сверху валялись пустая пачка Lucky Strikes, обертка от шоколада и всякий мусор. Похоже, хозяева покинули жилище в страшной спешке. Либо они взяли свой скарб с собой, либо все вещи позже растащили воры. Но почему дом до сих пор пустует, почему филиппинцы не возвращаются? Этот район худо-бедно контролируют американцы, людям незачем покидать деревню…
Собравшись с духом, я вышел из хижины и, поглядывая с опаской по сторонам, зашагал по дороге, испещренной ухабами и колдобинами. Рокота моторных лодок я больше не слышал, зато различил какое-то странное журчание, похожее на шум текущей воды. Внезапно раздался оглушительный лай. Неизвестно откуда выскочили две собаки и с яростью бросились ко мне. Я порадовался, что одет в плотные армейские штаны, и, угрожая псам винтовкой, быстро осмотрелся – оголтелый лай мог насторожить моих врагов. Последних я боялся гораздо больше, чем собак. Но ничего подозрительного не заметил. Тогда я гневно уставился на обидчиков. Передо мной бесновались терьер и рыжая дворняжка, таких полно и в Японии. Собачьи морды были лишены милого очарования, присущего домашним любимцам, а глаза не лучились трогательной добротой и преданностью. Псы перестали лаять, теперь они рычали – глухо, с угрозой. Их бессмысленные, хищные взгляды были прикованы к моей глотке. Я тем не менее решил не сдавать позиций и потряс винтовкой перед оскаленными мордами. Вид оружия не произвел на животных никакого впечатления. Они даже не попятились, когда я взял их на прицел. Открывать пальбу мне вовсе не хотелось – я ни на секунду не забывал о сигнальном дыме на макушке холма и не собирался привлекать к себе внимание филиппинских часовых.
Не сводя глаз с собак, я опустил винтовку, потом торопливо приладил штык. И тут рыжая дворняга бросилась на меня, норовя вцепиться в глотку. Я сделал молниеносный выпад, штык настиг бестию в воздухе и вонзился в тело между ребрами. Дворняга рухнула на обочину, из раны хлынула кровь. Терьер позорно бежал с поля боя. Визжа и завывая, он скрылся за толстой пальмой, росшей у дороги, и поднял истошный лай. Со всей округи к нему на выручку устремились собаки. Собравшись на обочине, они брехали без умолку.
Я сделал несколько шагов. При моем приближении псы, поджав хвосты, кинулись наутек и исчезли за ближайшим домом. От их остервенелого лая сотрясался воздух.
Я вышел к небольшой площади, на которой стояла церковь. Вороны черными пятнами облепили карнизы здания, перекладины креста. Странно, когда я раньше смотрел на крест, птиц не было.
Теперь я смог определить происхождение булькающих звуков. Прямо напротив храма торчал гидрант. Белая пенящаяся струя била из прорванной трубы; залатать прореху, видимо, никому не приходило в голову. Что же здесь произошло? Почему жители не спешат вернуться в свои дома?
Смывая собачью кровь со штыка, я задумался. Какая злая ирония судьбы: оружие, выданное мне для уничтожения врагов Японии, я в первый раз использовал, чтобы убить дворнягу! Я обтер штык и вложил его обратно в ножны. Потом напился из-под крана. Вода, похоже, поступала сюда с гор, но, к моему удивлению, оказалась чистой и очень вкусной. Чего-то мне, однако, не хватало. Я искал это, изнывая от желания, все последнее время. А мечтал я… о морской воде! Да-да! Я жаждал ощутить вкус соли! Ведь долгие, долгие недели я был лишен этого удовольствия.
Я помчался мимо пальмовых деревьев по берегу, проваливаясь в мелкий сыпучий песок, прямиком к морю… и в море. Зашел в воду по колено, наполнил фляжку и напился всласть. Меня буквально опьянила солено-сладкая горечь морской воды.
Передо мной ослепительно сверкала зыбь моря Висаян. На мысе знойно звенели цикады. Таинственный шепот насекомых набирал силу, отражаясь от вод и скал залива, и бесконечно долго тянулся на одной высокой ноте. Лишь изредка вибрирующий звук прерывался рокотом американских моторных лодок, курсировавших по заливу.
Пустынный берег белой дугой изгибался справа налево от подножия мыса до реки, впадавшей в море. В устье на отмели лежала, уткнувшись носом в песок, разбитая парусная лодка. Еще одно странное открытие поразило меня: в рыбацкой деревушке не было лодок!
Ветер, напоенный влагой и нежным сладким ароматом, – летом такие же запахи приносил бриз у меня дома, на родине, – скользил над блестящей морской синевой. С разбегу он наткнулся на меня, одиноко стоявшего в прибрежных волнах, нежно обнял, обвил прохладой, заструился по бедрам, между ногами, а потом вдруг сорвался и полетел гулять над просторами равнин и гор острова Лейте.
Очнувшись, я вдруг вспомнил, какой опасности себя подвергаю на этом пустынном берегу, и поспешил назад, в спасительную тень пальм.
Я подошел к деревне. В нос мне ударило ужасное, тошнотворное зловоние. Я хорошо знал этот запах…
Когда наша часть стояла на юге острова, нам порой удавалось подстрелить одну из коров, тоскливо слонявшихся за бараками. Мы съедали столько мяса, сколько могли, а остатки выбрасывали на ближайшее поле. Огромная туша мгновенно разлагалась. Тропическое солнце делало свое дело быстро, и вскоре одну лишь голову можно было разглядеть в бесформенной куче гнили. Потом несколько дней мы задыхались от трупного запаха. Удушливый, приторный, тяжелый, он проникал в бараки сквозь окна, двери, щели и валил нас с ног…