XLIII
Зима прошла сравнительно спокойно. Районная конференция изменений не принесла, все остались на своих местах. Тарабрин проводил совещания. Анна ездила по колхозам. Алексей пил.
Оживление пришло с весной. На этот раз руководство посевной кампанией Тарабрин взял в свои руки. Тарабрин считал, что в прошлом году Гончарова почти что обманула его. Отменила уполномоченных, не собрала для накачки председателей, очутилась в плену у полеводов.
На этот раз были восстановлены все старые институты, назначены уполномоченные, вызваны на совещание председатели колхозов…
Тарабрин сделал доклад. Повторил передовую "Правды". Не буквально, конечно. Называл и колхозы, и совхозы, оперировал местными сводками, обрушивался на отдельных работников. Говорил долго, подробно, был искренне уверен, что зажигает народ.
Разумеется, он предоставил слово и председателям.
- Давайте и вас послушаем…
Но каждое выступление вводил в схему. План. Погектарный план. Культуры. Готовность. Техника. Семена. Люди. Все в процентах…
Анна чувствовала себя больше зрителем, чем участником совещания. Тарабрин не очень охотно давал ей слово. По его мнению, вопросы Гончаровой уводили людей в сторону. Он не мог не признавать, что она знает район. Она много времени проводит в колхозах, бывает на полях. Появляясь в колхозах, не забывает, что она агроном. В райкоме работает с увлечением, однако вкус к своей прежней профессии у нее не пропал. И все-таки, по мнению Тарабрина, Анна излишне интересовалась частностями, а он всегда стремился воссоздать общую картину.
Анна с интересом наблюдала за людьми. Как сильно отличалось все, что происходило сегодня, от прошлогоднего совещания! Тарабрин правильно ее тогда обвинял. Она действительно устроила что-то вроде агрономического семинара. А сейчас произносились политические речи… Тарабрин хорошо помнил, что политика есть концентрированное выражение экономики. Вот и требовал от людей соответствующих деклараций.
Но Анне казалось, что люди скучают. Может быть, Тарабрин прав, упрекая ее в деляческом подходе, но безыскусственные споры - какая пшеница лучше - нравились ей больше, чем хвастливые обязательства собрать большой урожай. Во всяком случае, прошлой осенью во многих колхозах собрали приличный урожай, хотя не все брали повышенные обязательства. Никто ведь себе не враг!
Рядом с Анной сидел Жуков. Лицо у него было скучающе-официальное. В прошлом году он тоже пришел на совещание скучать, а потом оживился, вмешался в общий спор. Сегодня он может не беспокоиться.
Поспелов сидел с благодушным видом. Он готовился выступать, как и все. Анна нет-нет да и взглядывала - и на него, и на всех других, кто с ним приехал. Рассветовцы для нее были чуть ли не родственниками. Она глядела и думала: неужто и рассветовцы отделаются общими фразами?
Очередь дошла до Поспелова. Василий Кузьмич не спеша поднялся на трибуну. Пригладил волосы. Посмотрел на Тарабрина. Сказал несколько гладких общих фраз…
И тут Анна заметила, как заерзал на своем стуле Челушкин. Он не сводил взгляда с Поспелова. Тот взглянул наконец на Челушкина. Челушкин торопливо кивнул. Еще раз кивнул. Кажется, они поняли друг друга.
И Василий Кузьмич как в воду бросился:
- Мы хочем отказаться от клеверов… Чивой-то с клеверами не тае…
Это уже начинался балаган. Обычный спасительный балаган. Поспелов мог выражаться грамотно, а если начинал коверкать язык, значит, уходил под прикрытие, пытался заслониться мнимым невежеством. Уж Анна-то знала, как хитрит Василий Кузьмич!
- А как по плану, товарищ Поспелов? - Тарабрин сразу насторожился. - Как у вас клевер в севообороте?
- Значится, - уныло промолвил Поспелов. - Только с ним у нас чего-то не того…
- Чего не того?
- Молоденький, жалко косить, а в передержке тоже не оправдывает…
- И что же вы предлагаете?
Челушкин не сводил взгляда с Василия Кузьмича. Поспелов потоптался на трибуне. Он не поднял руки, но Анна чувствовала, как мысленно он скребет пятерней затылок. Поспелов боялся Тарабрина, не осмеливался идти ему поперек, а нарушить план севооборота - это и значило идти поперек. С другой стороны, Поспелов не мог нарушить уговор с Челушкиным, это настроило бы против него всю молодежь и в Мазилове и в Кузовлеве.
- Мы ето… решили отказаться. От клевера. Сеять овес. Вико-овсяную смесь. Только она полягает. Так чтобы не полягала… овса поболе, а вики помене. В общем, на три пуда овса пуд вики. Так не полягает. Белок!
Все это Поспелов высказал на одном дыхании, чтобы сразу отрезать…
Но Тарабрина трудно сбить. Он понял, что Поспелов уводит совещание в сторону.
- Какой там еще белок? - строго спросил он. - Кто это позволит вам ломать план севооборота?
Поспелов повернулся в сторону президиума, посмотрел на Анну, - она поняла его взгляд: в случае чего - поддержи!
Однако Тарабрин торопил его с ответом, и больше уже не было смысла играть в невежество.
- У нас высчитывали в агрокружке, - насупившись, заявил Поспелов. - Вику с овсом в неправильной пропорции сеяли, вот вика и валит овес, никакой машиной не убрать. А ежели наоборот, овес вику держит, убирать легче, и урожай больше…
Точно выразился, не стал коверкать даже такое слово, как "пропорция". Разговор начинался серьезный, было уже не до шуток.
Тарабрин нахмурился.
- Кто же это у вас так решил?
И ведь он не против новшеств, он человек разумный, но надо же спросить, увязать, согласовать. Все должны понимать, что без няньки никуда, а нянька - аппарат, райком, райисполком, райсельхозинспекция.
Поспелов отрубил, сказал правду:
- Комсомольские звенья.
Тарабрин поднял брови.
- Даже не правление?
Поспелов заторопился, полез в карман, достал записку, загодя составленные для него "тезисы".
- Вика, Иван Степанович, с помощью обитающих на ее корнях а-зо-то-фик-си-ру-ю-щих бактерий усваивает из воздуха азот, накопляет в почве и подкармливает овес…
Это он уже не сказал, прочел, это был его самый веский научный аргумент.
Но что же будет, если каждый колхоз начнет ломать план севооборота? Что даст район в конце года в государственные закрома? Ослабь вожжи - и тебя захлестнет стихия…
Тарабрин встал.
- Довольно, Василий Кузьмич…
Поспелов предупредительно улыбнулся.
- Чего довольно?
- Пусть говорит, - шепнула Анна Тарабрину.
Тарабрин сделал вид, что не слышит. В этой самодеятельности повинна и Гончарова, ее послабляющее влияние.
- Довольно дезориентировать людей. Здесь не агрокружок, а ответственное совещание. Никто не позволит нарушать план севооборота…
Он согнал Поспелова с трибуны. Поспелов так это и понял и пошел вниз. Он был обучен не спорить с Тарабриным. Но неожиданно поднял руку и даже приподнялся со стула Челушкин.
- Дайте ему!…
- А чего, правда…
Это покрикивали уже другие.
- Пусть расскажет, как это овес с викой!
- Это надо продумать, - веско сказал Тарабрин.
- А мы здесь и продумаем!
Всходили семена, посеянные Гончаровой!
Тарабрин поднял руку.
- Товарищи, я вам объясню. Возьмем план севооборота. Ведь для чего-то план существует…
Он произнесет сейчас речь и поставит все на свое место. Еще минута, другая, и все войдет в обычную колею.
- А вы и нам дайте поговорить! - зло, даже ожесточенно крикнул Дормидонтов, председатель "Зари". - А то все слушай да слушай…
Приходилось, видимо, подчиниться собранию.
- Продолжайте, Поспелов…
Поспелову не хотелось возвращаться на трибуну. Но - пришлось. Однако нового он уже не сказал ничего. Просто изложил содержание брошюры, прельстившей мазиловских комсомольцев, чей почин рьяно поддержал Челушкин.
Вслед за Поспеловым попросил слова Дормидонтов. Это был несильный председатель несильного колхоза. Но о колхозе он даже не заикнулся. Он обрушился на райсельхозинспекцию, на райисполком, а косвенно, значит, и на райком. Он сказал, что план севооборота по району - искусственный план, надуманный, канцелярский. Сказал, что "Заря" никогда не поднимется на ноги, если все время кто-то будет за нее думать и решать. Позвольте сеять то, что нам самим нужно. Напоремся, нам же лапу сосать…
- Ну, хватит! - сказал после него Тарабрин. - Этак у нас действительно получится художественная самодеятельность. Планирование важнейшая часть экономической политики партии. Оно предусматривает планомерное развитие всего хозяйства…
Он сказал все-таки все, что хотел сказать. От общих положений перешел к частностям, сказал, что все замечания будут учтены, но план весеннего сева ломать он не позволит.
В его голосе все время что-то звенело, он не кричал, кричать он позволял себе только в кабинете и большей частью с глазу на глаз, но его предупреждающие интонации запоминались.
- Не переоценивайте себя, - произнес он с некоторой иронией и вместе с тем с явной угрозой. - Я бы никому не советовал утратить доверие райкома…
Анна тронула Тарабрина за пиджак. До чего же он любит угрожать! Тарабрин повел локтем, незаметно отстранил Анну.
- Так что учтите…
Он объявил перерыв. Надо было дать людям пообедать. Тарелка борща и бутылка пива иногда улучшают настроение.
Сам он пошел к себе в кабинет, позвал Анну.
- Анна Андреевна, хочу поговорить с вами…
Он попросил ее выступить. К голосу Анны прислушивались. Тем более что она агроном. Тарабрин хотел, чтобы Анна выступила в поддержку плана. Агрономически, так сказать, обосновала необходимость…
Анна обязана была поддержать Тарабрина. Но она не могла и предать Челушкина.
- А если я попробую рассмотреть агрономические рекомендации с некоторой перспективой…
Но ей так и не дали дотолковать с Тарабриным. В кабинет вошло несколько председателей колхозов, Поспелов замыкал шествие.
- Ну что, пообедали, товарищи? - добродушно осведомился Тарабрин. - Еще часика два - и по домам.
- Вот что, Иван Степанович, - решительно сказал вдруг Дормидонтов, - хотим писать в обком. Не можем мы больше работать с вами. Трудно и нам и вам…
Тарабрин побледнел.
- То есть как?
- Хотим писать, - сказал Дормидонтов. - Душно.
Поспелов стоял багровый, смущенный, из всех присутствовавших ему, кажется, больше всех было не по себе.
- Подождите, что это за заявление? - спросила Анна.
Ей вдруг стало обидно за Тарабрина. Уж кому бы грозить, но не Дормидонтову. Во всем этом разговоре было что-то непартийное, она готова была возмутиться.
- А может, не писать? - мягко возразил Тарабрин. - Поговорим на бюро. Соберем всех на бюро и обменяемся…
- Правильно, - сказал с облегчением Поспелов.
- Можно и на бюро, - мрачно согласился Дормидонтов. - Но надо как-то менять…
Он не сказал, что менять, и Анна не поняла, что он под этим подразумевает, она только с облегчением почувствовала: люди высказались, у них прорвался протест против постоянных окриков Тарабрина, и теперь они успокаиваются.
- Пойдемте, - сказал Тарабрин. - Пока что будем закругляться.
Он спокойно открыл совещание, предоставил слово очередному оратору, и вдруг Анна заметила, что он опять побледнел.
- Вы не расстраивайтесь, - тихо ответил он. - Мне что-то нездоровится…
Он посидел еще минут пять. Ему, кажется, действительно нехорошо.
- Вот что, - вдруг сказал он, поднимаясь, с росинками пота на лбу. - Я пойду, Анна Андреевна. У меня, кажется, температура. Кончайте без меня, только не давайте тут очень распространяться.
XLIV
Анна скомкала совещание. Может быть, в присутствии Тарабрина она позволила бы себе с ним поспорить, но теперь она не могла его не поддержать, как-никак прежде всего он выражал линию райкома, он был первым секретарем…
- Все-таки не очень мудрите, - напутствовала она руководителей колхозов. - Если что надумаете, посоветуйтесь в сельхозинспекции.
В общем, получилось какое-то не доведенное до конца совещание.
Даже выступая с заключительным словом, она мысленно все время возвращалась к Тарабрину. Как странно сегодня все получилось. Перестали понимать друг друга. Тарабрин - людей или люди - Тарабрина? Молчали, молчали… Что-что, а молчать все умели. Вернее, не высказывать своего недовольства. Своих подлинных мыслей. А тут вдруг прорвало. Все-таки нельзя бесконечно подогревать воду в закрытой кастрюльке. Рано или поздно сорвет крышку. Не Дормидонтов, так кто-нибудь другой бы сказал. Даже Поспелов и тот… Выходит, что Челушкин для него теперь сильнее Тарабрина.
Утром Анна собралась было позвонить Тарабрину, как к ней позвонили от него.
- Иван Степанович просит зайти…
Она сразу пошла. Тарабрин жил недалеко от райкома. В конце узкой улочки, на взгорье, занимал отдельный особняк, построенный еще для его предшественника.
Дома у Тарабрина Анна была всего два или три раза, в гости друг к другу они не ходили, дружбы между ними не возникло.
Дверь открыла жена Тарабрина.
- Проходите, ждет, - встревоженно сказала она. - Сейчас придет врач.
Тарабрин лежал в постели, был он еще бледнее, чем вчера.
- Кажется, заболел, - сказал он глухим голосом. - Как закончили, Анна Андреевна?
- Нормально. Я предупредила всех. Как вы и говорили.
- Ох, Анна Андреевна, не проворонить бы нам сев, - почти простонал Тарабрин. - Не хочется отставать от других.
Их беседу прервал врач. Анна вышла, пока он осматривал Тарабрина.
- Разве так можно? - громко заговорил врач, выйдя из комнаты после осмотра больного. - Острый аппендицит и… грелка! Беспечность…
Он вздохнул и объявил и жене Тарабрина и Анне:
- Операцию. И чем быстрее, тем лучше… Решайте, в Пронск или у нас. Если в Пронск, везите сейчас же…
Вероятно, врачу не очень хотелось брать на себя ответственность.
- В Пронск, в Пронск, - категорически сказал Тарабрин. - Здесь я буду вмешиваться в дела, не дам никому покоя.
Отправку организовали молниеносно. Позвонили в Пронск, в обком, в городскую больницу. Вместе с Тарабриным ехали врач и жена.
Тарабрин хоть и охал, но держался спокойно, даже бодро.
- Прощайте, Анна Андреевна… - Он пожал ей руку. - Не запускайте район. Сев, сев… Свяжитесь с обкомом. Советуйтесь, помогут. Докладывайте. Не забывайте о сводках. Разошлите уполномоченных. Пусть нажимают. Звоните в обком почаще…
Неспокойно было Анне, что уезжает Тарабрин…
Страшно подумать! Теперь сев на ее плечах… Теперь она отвечает за район! Надо позвонить в обком, сказать, что Тарабрин заболел. Тарабрин советовал почаще звонить в обком. До чего же он любил прикрываться обкомом! До самого последнего момента. И не вспомнил ни о ком в районе…
Она пришла в райком, попросила Клашу соединить ее с Пронском. Не осмелилась вызвать Кострова, побаивалась его так же, как Поспелов Тарабрина. Попросила соединить ее с Косяченко. Со вторым секретарем всегда почему-то легче разговаривать, чем с первым.
- Георгий Денисович, мы отправили Тарабрина, - сказала она. - Как поступать дальше?
- Чего как поступать? - весело отозвался Косяченко. - Сеять!
- Но ведь Тарабрин, должно быть, надолго выбыл, - неуверенно произнесла Анна.
- А вы на что? - все так же весело произнес Косяченко. - Справитесь.
- Трудно, - сказала Анна. - Район большой…
- Справитесь, - уверенно повторил Косяченко. - Будет трудно, звоните, в обиду вас не дадим!
XLV
Вот она и осталась одна. Одна и не одна. Рядом Щетинин, Жуков, Добровольский, Ванюшин. Существует коллективная ответственность. И все-таки большое бремя легло на ее плечи.
На нее обрушилось множество дел. Она и при Тарабрине решала много вопросов. Решала иногда и за себя, и за Тарабрина. Но почему-то теперь все дела предстали перед ней в ином качестве. Что же изменилось? Мера ответственности.
Прошло несколько дней, и она почувствовала: дела захлестнули ее. Все в ней нуждались. Все требовало согласования с ней, ее одобрения, ее решения. К ней шли со строительством школы, с критической статьей в газете, с планом севооборота, со снабжением детских яслей. Затоваривание книг. Молокопоставки. Квартиры. Пьяницы. Семена. Тротуары…
Она советовала, предлагала, решала. Могла ответить на тысячу вопросов, и все-таки находился тысяча первый, на который она ответить не успевала. Если другие не будут делить с ней ответственности, думала она, ей с районом не справиться. Ни ей, ни Щетинину, ни Жукову…
Взаимодействие людей, организация этого взаимодействия - вот что должно составлять суть деятельности работников партии.
Необходимо доверять, но важно и уметь определить, на кого можно опереться…
А опереться можно далеко не на всех!
Взять хотя бы тот же план севооборота. Богаткин честно расписывал все из года в год. Он хороший человек, Александр Петрович, но сколько же можно сидеть в канцелярии… Он получал установки из области, получал планы колхозов, сводил все в общий порайонный план, и… Почему-то это устраивало Тарабрина. Каждый год одно и то же по заведенному шаблону. Никаких преобразований. Все очень добросовестно, но блинов из одной добросовестности не напечешь.
Сколько Богаткину лет? Она попросила Клашу навести справку. Батюшки, шестьдесят четвертый!
Анна была не против того, чтобы и в шестьдесят четыре человек работал на полную катушку, но если все нитки смотаны и осталась лишь болванка…
Поспелов тоже спокоен до безразличия. Раньше он был живее, хотя всегда отличался излишней покладистостью с начальством. Куда прикажут, туда и везет. Никогда не поперечит Богаткину.
Апухтин. Пыхтит, а что толку? Запущен совхоз. При том внимании, какое оказывается совхозу, давно бы можно выйти вперед…
Время требовало от людей размаха, знаний, движения. Не все выдерживали взятый темп. Кое-кто отставал. Этих людей почему-то терпели, хотя отстающий человек не может двигать вперед дело…
Людей надо менять. Точнее, не людей, а руководителей. Приходит такое время, когда некоторые руководители перестают, как говорится, соответствовать возрастающим задачам. Смена кадров - это неизбежность.
Надо найти в себе мужество произвести эту смену. Но решиться на это очень трудно. Кроме всего прочего, Анна не знала, сколько времени пробудет она на посту первого секретаря. Месяц, два, три… Может быть, лучше подождать до конференции. Новый секретарь пусть и подбирает людей.
Нет, неправильно! Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Если ты убеждена, что для дела полезно сменить Богаткина, зачем проявлять нерешительность? Если ты уверена в себе, разве это по-партийному, ждать…
Трудно решиться, многие ей чем-то даже милы, она их давно знает, они хорошо относились к Анне…
Но не могла она сбиваться с шага и сбивать с шага других из-за того, что кто-то устал…
С Богаткиным разговор закончился сравнительно легко. Анна пригласила его в райком, он пришел со всеми сводками, с какими-то инструкциями, весь внимание, весь готовность…
Анна посмотрела в его добрые, голубые глаза, и ей стало не по себе.
Она усадила его на диван, села рядом. Так хотелось сказать ему что-нибудь доброе.
- Александр Петрович, вы не устали? - спросила она.
- Нет, - ответил Богаткин удивленно, в райкоме редко задавались такие вопросы. - Время сейчас не отчетное, отсыпаюсь…