Анна нашла Алексея за кустами. Он спал, спал тяжело, мертвенно, как спят безнадежно больные люди.
Дети пошли вслед за матерью.
- Вы идите, - сказала она им. - Соберите все, корзины, посуду, я догоню вас…
Она наклонилась, потрясла Алексея за плечо. Опять потрясла. Закинула его руку себе на шею, попыталась поднять. Алексей как будто пришел в себя.
- Пошли? - несвязно спросил он.
- Пошли, пошли…
Она поволокла его, придерживая за пояс. Дети оглядывались и снова убегали вперед. Анне было трудно, Алексей еле переставлял ноги. Надо расходиться, думала Анна. Так невозможно…
До сумерек было далеко. Облака двигались вместе с нею над лесом. Что за пример для сына, думала Анна, что за пример для людей… Она тянула, тянула, Алексей тяжело навалился на ее плечо, он сопел, засыпал на ходу, просыпался. "А как разойтись? - думала Анна. - Люди обращаются ко мне, ждут, чтоб я помогла их семьям, а свою семью разорю…" Ей ужасно хотелось подойти к городу в сумерки. Все-таки не так стыдно.
Дети шли впереди. Они оживленно о чем-то разговаривали. Солнце лилось праздничным желтым светом. Девочки несли корзины и букеты. Коля едва поспевал за сестрами. Они так и шли: ближе всех Коля, потом Нина и впереди Женя. А еще дальше Жени, совсем впереди, шел Толя. Никем не видимый Толя. Легкими воздушными шагами уходил в солнечный закат.
А сама Анна шла тяжело, трудно, ноги ее скользили в траве, шла и волокла на себе сонного и грузного Алексея.
XLI
Должно быть, в глубине души Тарабрин был благодарен Анне. Из мерзавца доброго человека не сделаешь, но люди, так сказать, средние, не слишком стойкие, общаясь с хорошими людьми, сами становятся лучше. Похоже, Тарабрин, столкнувшись с принципиальностью Анны, и сам стал принципиальнее, и был этим, конечно, доволен, как доволен бывает всякий человек, когда ему не в чем себя упрекнуть…
Все в районе было подогнано к плану - мясо, молоко, яйца. Заготовка сена подходила к концу. Обком торопил по привычке, но не так уж ретиво, и это значило, что обком надеется на район.
Все шло заведенным порядком, как в будильнике, сделанном по простому, но проверенному образцу.
Вот и сейчас Тарабрин вошел, настежь распахнув дверь, вместе с хорошей погодой, с утренним солнцем, с прохладою ветреного дня. Высокий, аккуратный, подтянутый. Вошел не один, вместе с ним и под стать ему появился такой же ладный и плотный посетитель в светлом костюме, в светлых кудрях, со светлым выражением на лице.
- Вы, кажется, знакомы, - бодро промолвил Тарабрин. - Товарищ Волков…
Волков, улыбаясь, шел навстречу Анне.
- Как же! Старые знакомые. Судьба разводит нас и опять сталкивает…
- Геннадий Павлович!…
Волков приятен Анне. Все-таки он один из первых, кто встретил ее по возвращении в родные места. И он все такой же: моложавый, подвижный, приветливый. Если за эти годы и появилась у него седина, она почти незаметна в пышных русых волосах.
- Геннадий Павлович по поводу Давыдовского совхоза, - сказал Тарабрин. - Хотел сам с ним поехать, да он ни в какую. Только Гончарову. Обязательно с вами хочет…
Давыдовский совхоз был у райкома до некоторой степени бельмом на глазу. В нем все есть для того, чтобы стать рентабельным, процветающим хозяйством. Земли не так чтобы очень хорошие, но не хуже, чем у других, неплохи пастбища, техники тоже достаточно, и все-таки совхоз не обходился без дотаций. Райком пытался сменить директора - в Пронске не разрешили. Апухтина снимать действительно как будто не за что, хотя и не хотелось оставлять его на посту. Директор Давыдовского совхоза Апухтин не пьянствовал, не врал, не воровал, даже работал, только ничего у него не получалось. Не получалось уже несколько лет…
К сожалению, у нас не снимают с работы за неспособность. Все думают - авось исправится!
Но почему Давыдовским совхозом так интересовался Волков, Анна не понимала. У совхозов - свое начальство, а Волков на ее памяти нет-нет да и заглядывал в этот совхоз, не скрывал своего интереса к Давыдовскому совхозу.
Анна улыбнулась Волкову и все-таки не скрыла удивления.
- Вы точно шефство взяли над Давыдовом, - сказала она. - Вероятно, хватает дел, а Давыдово не забываете.
- Неравнодушен… Мне бы туда! Я бы там… - Волков засмеялся. - Впрочем, теперь это законная любовь Я вам еще не представился. Я уже не в сельхозуправлении. Начальник областного управления совхозов!
- Давно?
- Обком играет человеком. Сегодня здесь, а завтра там.
Но Волков, кажется, не огорчен перемещением.
- Серьезно?
- Сочли за благо передвинуть. Я не возражал. Поспокойнее.
- Значит, теперь возьметесь за Давыдовский совхоз?
- Обязательно!
Волков сказал, что он всерьез решил заняться Давыдовом. Все осмотреть. Выяснить. Подбросить что нужно. Вытянуть.
- А не пора ли поменять там директора?
Волков замахал руками:
- Рано, рано! Все в свое время…
Волков повез Анну на своей машине. Держался он с ней по-приятельски, шутил, расспрашивал о районе, интересовался, как идет ее личная жизнь. Все время подчеркивал, что они с Анной старые знакомые. Рассказывал Анне о последних новинках. Он был опытный агроном и следил за развитием агротехники. Анна слушала с интересом. Как-то к слову вспомнил Петухова и сделал это зря - сравнения с Петуховым он не выдерживал Был сильнее, образованнее, возможно даже способнее, но было в Петухове что-то такое значительное, чего вовсе не было в Волкове.
Ехали они полями. Редко когда попадался лесок. Все поля и поля. Сперва колхозные, потом поля совхоза. Колосились хлеба, покачивался на ветру лен, топорщились метелки проса. Анна знала, кажется, каждое поле, она ведь от весны до весны и дневала и ночевала среди этих полей. Любит ли она деревню, спрашивал ее Петухов. Тогда она не поняла вопроса. Теперь это была она сама, ее жизнь…
В Давыдовском совхозе Волков все облазил, все осмотрел, всюду совал нос. Замечания его отличались практичностью, знанием дела. Вот был бы он здесь директором, подумала Анна, он сумел бы превратить совхоз в золотое дно. Апухтина Волков замучил вопросами, тот умаялся, пот градом катил с медлительного директора. Апухтин со всем соглашался, все признавал. "Так сними его, сними, не поднимет Апухтин совхоз, не сможет", - думала Анна.
Но именно в этом и заключался камень преткновения. Все было правильно у Волкова, только не в отношении Апухтина, снять его Волков не соглашался. Обещал дать тракторов, машин, пообещал выделить два дефицитных кукурузосборочных комбайна, посулил достать какой-то особенной высокоурожайной кукурузы на семена, сказал, что дополнительно отгрузит строительные материалы. Но Апухтина трогать не хотел. А при таком директоре, как Апухтин, все в прорву…
Волков уехал, однако ничего не забыл. В совхоз пришли и машины, и комбайны, отгружены были и лес, и кирпич, и стекло…
Анна недоумевала - почему Давыдовскому совхозу такое счастье? Все сыпалось для него, как из рога изобилия, при такой щедрости даже Апухтин не мог не идти в середняках.
- Что за доброта? - подивилась как-то Анна в разговоре с Тарабриным. - Кому-нибудь Волков, может, и отчим, но для Давыдова - отец родной!
- А вам-то что? - одернул ее Тарабрин. - В район ведь, а не из района. Спасибо говорить надо. Если бы не Волков, нам с вами еще как пришлось бы отдуваться за этот совхоз. А с его помощью кряхтим, да справляемся.
XLII
С Алексеем становилось все труднее. Он давно не приносил в дом ни копейки да еще у Анны просил. Возвращался не поздно, но почти всегда пьяным. Раза два его приводили милиционеры. Анна искренне удивлялась, как может он что-то делать на маслозаводе.
Анна сходила в районную больницу, для Алексея достали путевку на специальное лечение, отправили с медсестрой в Пронск. Он охотно согласился лечиться. "Надо с этим кончать…"
А дня через три позвонил из Пронска. Из гостиницы. Пропил все деньги, пальто, не на что вернуться. Анна попросила Тарабрина послать в Пронск машину. Шоферу поручили расплатиться в гостинице и привезти Алексея домой.
Он молча выслушал упреки, опять дал слово исправиться, утром ушел на работу, а вечером Анна нашла его под окнами, не смог даже подняться на крыльцо.
Но Анне было не до мужа, в районе началась уборка.
Однажды он заявил:
- Все равно буду пить. До тех пор, пока не уйдешь из райкома.
Это было что-то новое. Так еще он не высказывался.
Он повторил:
- Уходи из райкома, и будем нормально жить. Надо мной смеются. Говорят, я у тебя под башмаком.
- С кем ты пьешь? - как можно мягче спросила Анна, все еще пытаясь найти какой-то выход, что-то наладить.
- Это тебя не касается!
Анна обратилась в милицию. Попросила выяснить, с кем пьет Бахрушин. Это было нетрудно установить. В таком городке, как Сурож, все на виду. Два дружка из райпотребсоюза. Шофер райисполкома. Один рыболов, старик, из тех, что ничего не делают.
Анна позвонила Жукову.
- Семен Евграфович, мой супруг больно крепко с вашим шофером подружился, нельзя ли их развести?
- Как же я могу вмешаться, Анна Андреевна? - нерешительно высказался Жуков. - На работе шофер пьяным не бывает, лишнего не закладывает, это уж его воля, как проводить свободное время…
А Бахрушин все настойчивей и настойчивей, с пьяним упорством приставал к жене:
- Лучше тебе уйти. Ну какой из тебя партработник? Иди обратно в агрономы…
Похоже, кто-то вбивал ему в голову эту мысль.
Анна посоветовалась с Тарабриным.
- Иван Степанович, что же это такое? Никакого достоинства. Ведь мы исключаем за такое из партии. Поверьте, я бы не дрогнула, проголосовала исключить…
- Нет, Анна Андреевна, неудобно, - подумав, сказал Тарабрин. - Тень на вас упадет. А в конечном счете и на райком. Воспитывайте.
И все-таки дольше так продолжаться не могло. На кого бы тень ни легла, но ни люди ей не простят, ни собственная совесть.
Вон он опять лежит перед ней пьяный, потерявший человеческий облик, отец ее детей.
А ей сейчас не до него. Шесть часов. В шесть бюро. Она не имеет права опаздывать. Да и не хочет.
Она выходит из комнаты.
- Мама! - говорит она свекрови. - Присмотрите за Алексеем. Не пускайте его никуда.
Анна налила целую пригоршню одеколона, надушила руки, лицо, платье, чтоб отбить отвратительный кислый запах.
Свекровь что-то проворчала.
- Вы что, мама?
- Муж мертвый валяется, а жена по собраниям…
- Но я же не могу, мама. Не могу! Вы поймите…
Старуха ничего больше не сказала. Анна чувствовала, как осуждает ее свекровь, она это чувствовала. Старуха только боялась: начни она говорить, невестка прогонит ее, и Анна действительно иногда думала - начни свекровь браниться, она прогонит ее, хватит с нее одного Алексея.
В райкоме все уже собрались. Сидели за столом, выжидательно поглядывая на Тарабрина.
- Вот и Анна Андреевна, - приветливо сказал он. - Ждем.
Анна прошла к столу, села на свое обычное место, поправила волосы, смущенно улыбнулась.
- Кажется, я не очень…
- Нет, нет, я шучу, - сказал Тарабрин. - Начнем.
Это было обычное рабочее бюро. Тут хватало вопросов больших и маленьких, серьезных и несерьезных, но для кого-то важных и, может быть, даже очень важных, потому что от того или иного решения зависела если не жизнь, то, уж во всяком случае, течение чьей-то жизни.
Подошел последний вопрос. За счет отчислений от сверхплановых прибылей, накопленных коммунальными предприятиями города, предлагалось приобрести для пионерского лагеря катер. Об этом катере давно уже мечтали ребята всего города. В Пронске на водной станции "Динамо" продавался катер по сходной цене…
Разобрались и с этим вопросом.
- Ну, вот и все, - облегченно сказал Тарабрин. - Можно и по домам.
- Одну минуту, - сказал Анна. - Хочу посоветоваться, товарищи…
Она поднялась со стула.
Вот они - Тарабрин, Жуков, Щетинин, Ванюшин, Добровольский… Разные люди, разные характеры… Кто они ей? Друзья? Во всяком случае, товарищи по работе. У каждого свои недостатки. Но в общем неплохие люди. Преданы делу…
Анна опустила глаза. Совестно все-таки говорить.
- Я хочу посоветоваться, товарищи. Конечно, это личное дело. Но поскольку я секретарь райкома… Я думаю, мне следует посоветоваться…
Конечно, она обязана посоветоваться. Ее репутация - это в какой-то степени и репутация райкома.
- Дальше так продолжаться не может. Вы знаете Бахрушина. Я имею в виду своего мужа. Не могу я больше с ним жить.
Анне хотелось заплакать, но она сдержала себя, неуместно это на заседании бюро.
- Куда это годится? Каждый день пьян. То сам еле-еле доберется, а то и приносят. Милиция даже доставляла. Разговоры идут…
- Хорошо, Анна Андреевна, короче, - перебил Тарабрин. - Мы искренне сочувствуем. Хотите, я сам с ним поговорю.
Он действительно смотрел на Анну с сочувствием.
- А что толку? - резко возразила она. - Разве мало с ним говорили! Не будь он моим мужем, его давно бы исключили из партии. Детям горе, мне мука, и даже вам позор. Нет, Иван Степанович, это не выход. Ни мне, ни вам. Я разойдусь с ним… - наконец она решилась это произнести. - Но поскольку я в какой-то степени… в какой-то степени лицо официальное, я решила спросить…
- Анна Андреевна права… - Жуков задумчиво посмотрел на Гончарову. - Разговор о Бахрушине давно идет…
- Пусть разводится, - сказал Добровольский. - Я лично не возражаю.
- Я не могу, не могу больше, товарищи, - добавила Анна, продолжая стоять и держаться за спинку стула. - Всякому терпению приходит конец. Он и детей не дает воспитывать, и на других глядеть стыдно…
Наступило молчание. Как-то сразу. Неловкое молчание, когда слышно только дыхание людей.
Анна села, сейчас ей ни на кого не хотелось смотреть.
- Ну что? - спросил Жуков. - Разрешим Анне Андреевне развестись?
- Погоди, погоди, - Тарабрин задумчиво покачал головой. - Не так это просто…
Он вышел из-за стола, не спеша прошелся вдоль кабинета.
- Позвольте мне, - сказал Тарабрин, медленно прохаживаясь по кабинету. - Я очень ценю, что Анна Андреевна обратилась к нам с этим вопросом. Наши с вами, товарищи, семейные отношения - это не только личные наши дела. Все мы здесь на виду, о всех нас идет та или иная слава, и в общей сложности это и составляет репутацию райкома, репутацию руководства. Я очень уважаю Анну Андреевну, и все в районе ее уважают, но сегодня она меня расстроила. Не вижу ни обычной ее принципиальности, ни настойчивости…
Он спокойно расхаживал по кабинету и не спеша произносил одну аккуратную фразу за другой.
- Вот Анна Андреевна обмолвилась о воспитании детей. А что за воспитание без отца? Без отца уже не семья…
Он подошел к книжному шкафу, за стеклами которого тускло лоснились вишневые корешки книг.
- Не хочу заниматься отсебятиной, но я вправе посоветовать Анне Андреевне обратиться к высказываниям Владимира Ильича. Вот хотя бы… Взять хотя бы переписку Владимира Ильича с Инессой Арманд. Ленин ясно говорит о семье. О своем отношении к семейному вопросу. Я согласен, Анне Андреевне не повезло. Но почему она ничего не предпримет для того, чтобы превратить свою семью в ячейку коммунистического общества? Детей надо воспитывать… Ну, а мужа? У нас пишут о женском равноправии, о раскрепощении женщины. В данных обстоятельствах слабейшая сторона - Бахрушин. Уже вследствие общественного положения Анны Андреевны он, так сказать, находится под сапогом у жены. Почему же она его не воспитывает? Пусть она проявит добрую волю, педагогические способности, партийный такт. Значит, других воспитывать можно, а на собственного мужа не хватает ни способностей, ни усилий? Представьте, что Анна Андреевна разойдется. Ведь деться некуда будет от пересудов. Всех, мол, воспитываете, а собственного мужа не смогли воспитать…
Говорил он вдумчиво, убежденно и - Анна не сомневалась в этом - действительно искал наилучшее решение.
Но вот он говорит, говорит, а его слова бегут мимо Анны, как мутный ручеек в придорожной канавке. Человек начитанный, образованный, советы дает правильные, но все это мимо, мимо… Ленина цитирует к месту, но почему он всегда как-то удивительно одинаков. Одинаково советует - и как кукурузу сеять, и какую картину купить в Дом культуры, и как правильно класть кирпичи, и как не расходиться со спившимся мужем…
Тарабрин кончил, сел за стол, положил перед собой руки и даже улыбнулся.
- Кто-нибудь хочет? - спросил он, точно заседание еще продолжалось.
- Оно конечно… - неопределенно протянул Жуков. - Что ж тут еще скажешь…
Тарабрин одобрительно кивнул.
- Я рад, что мы вынесли этот вопрос на бюро, - веско сказал он. - Вопрос не простой, подумать стоило, и, думаю, не ошибусь, если выскажу общее мнение. - Он посмотрел на Анну даже с некоторой строгостью. - Воспитывать надо, Анна Андреевна, даже близких людей, а не отмахиваться от сложностей. Бахрушин коммунист, и кому же его воспитывать, как не секретарю райкома.
Тут он опять улыбнулся, на этот раз весьма дружественно, улыбнулся и Анне, потому что в общем относился к ней неплохо, и собственной шутке, которая содержала в себе вполне здравый смысл.
- Как, Анна Андреевна?
Анна утомленно кивнула в ответ:
- Я понимаю, Иван Степанович. Хорошо, постараюсь.
Она пошла к выходу, и Тарабрин еле уловимым движением дал остальным понять, что провожать Гончарову не нужно, пусть, мол, по дороге домой соберется с мыслями.
Но Анна и в самом деле была довольна, что никто не пошел ее проводить, ей и впрямь хотелось поразмыслить о муже, о Тарабрине, о себе.
Равнодушный человек, подумала она о Тарабрине. Правильный, но равнодушный. Напрасно затеяла разговор. Теперь нельзя не посчитаться с Тарабриным. А ему - что? Чужую беду руками разведу.
И вдруг она, может быть, впервые, усомнилась в его партийных качествах. Если он безучастен к ней, как же он с другими? Если чужое горе не становится его горем, какой же он коммунист?…
Она дошла до дому. Было не так чтобы очень поздно. В комнатах горел свет. Дети спали. Свекровь бормотала что-то за печкой. Алексей сидел за столом, устремив тяжелый взгляд прямо перед собой.
Он медленно перевел взгляд на жену.
- Пришла?
Анна не ответила.
- Не желаешь? - спросил он с вызовом.
Анна села напротив.
- Долго это будет продолжаться? В конце концов тебя, дурака, из партии исключат, - сказала она почти беззлобно.
Алексей помолчал, подумал, потом заявил:
- Не посмеют.
Он вытянул руку в сторону кухни.
- Эта грымза… - Он никак не мог подыскать слов, но Анна поняла, что говорит он о матери. - Двадцать раз посылал. В погреб… Отказывается! - пожаловался он. - Аня, ты меня уважаешь? Принеси капустного рассолу. До того жжет…
Он уже не кричал - просил, в его голосе звучала настоящая жалоба.
Анна усмехнулась, взяла электрический фонарик, стеклянную банку, вышла во двор, спустилась в погреб, зачерпнула из бочки рассолу, вернулась в дом.
- На, - сказала она, ставя банку на стол. - Пей, Алеша. Опохмеляйся. Перевоспитывайся.