- Ты что, свихнулась? Хочешь перебудить соседей? Не знаю, чего там вы с Полусом наплели Демарату, и это меня не волнует. А что касается стражи, которой ты хочешь отдать Главкона Удачливого...
- Удачливого? - повторил, приподнявшись на локте, несчастный молодой человек. - Никогда не говори мне этого слова. Боги одним ударом уничтожили меня. И вы... ты, Формий, родственник людей, давших показания против меня, и ты, раб Демарата, погубившего меня, и ты, женщина, да смягчит тебя Зевс, сейчас хотите отобрать у меня мою жалкую жизнь, опережая Афины, которые завтра захотят отнять её у меня?
Лампаксо стихла. Оказанное мужем неожиданное сопротивление обескуражило её и сбило с толку. Формий не терял времени даром: достав из шкафчика драгоценный кувшин, он наполнил его содержимым чашу и поднёс к губам пришельца. Огненная жидкость вернула краски на лицо Главкона. Он сел: сила и здравый смысл в известной мере вернулись к нему. Биас что-то торопливо зашептал Формию. Возможно, замыслы хозяина были ведомы рабу куда в большей мере, чем тот посмел бы признать.
- Слушай меня, хозяин Главкон, - начал Формий вполне любезным голосом. - Ты находишься среди друзей, а на жену мою внимания не обращай: у неё не столь жестокое сердце, как могло тебе показаться.
- Хватит, изменник, - выдохнула возмущённая Лампаксо.
- Рассказывай, что случилось. Я человек простой и бесхитростный и не могу поверить в то, чтобы столь важный господин за одну ночь мог растерять и красоту, и славу, и состояние. Но сперва поведай, как тебя занесло в наши края.
Главкон сел, прижав ладони ко лбу.
- Как? Трудно ответить. Меня носило по городу туда и сюда, и я не видел, куда иду. Помню, я прошёл через Акарнанские ворота и дозорные смотрели на меня. Наверно, я прибежал сюда, потому что они сказали, что здесь живёт вавилонянин, которого я всю ночь не могу выбросить из головы. А что было в Колоне, я даже рассказать не могу. Лучше бы мне умереть. Тогда я обо всём забуду!
- Стражников и колодки! - взвыла зловещим голосом Лампаксо, тут же умолкшая под гневным взглядом супруга.
- Тем не менее попробуй это сделать, - мягким голосом посоветовал Формий, и Главкон покорился.
Запинаясь едва ли не на каждом слове, несвязно и путано он наконец выложил всё. Когда он умолк, Формий задумался, обхватив голову руками. Главкон окинул комнату диким и безнадёжным взглядом:
- Вы тоже считаете меня виновным. Мне теперь и самому это кажется. Все мои лучшие друзья отвергли меня. Демарат, друг моего детства, погубил меня. Не видать мне теперь жены. Я решил... - Главкон поднялся. Решимость укрепила его.
- И что ты намереваешься делать? - спросил недоумевающий Формий.
- Мне осталось только одно. Не сомневаюсь, меня возьмут под стражу на рассвете, если не раньше. Я сам пойду в "Городской Дом", общественную тюрьму, и отдамся в руки властей. Тогда беды мои закончатся. Стикс, Аид, вечная ночь - всё лучше этого стыда.
Главкон сделал шаг вперёд, но Формий остановил его:
- Не торопись. Слава Олимпу, я не Лампаксо. У Харона ещё и сети-то нет на такого палтуса, как ты. Дай-ка подумать.
Рыботорговец поскрёб в редеющей шевелюре. Новый вопль Лампаксо как будто окончательно убедил его:
- Значит, ты тоже предатель? Ступай вместе с негодяем в тюрьму.
- Теперь я полностью верю тебе! - воскликнул Формий, хлопая себя по ляжке. - Лишь честный человек может вызвать подобную ненависть у моей жены. Если тебя не выследили до сих пор, значит, раньше утра не отыщут. Мой двоюродный брат Брасид владеет кораблём "Солон" и нуждается в хорошем гребце.
Он торопливо подошёл к сундуку, извлёк оттуда безрукавную грубую матросскую рубаху, набросил её на испачкавшийся хитон Главкона и нахлобучил ему на голову круглую красную шапочку.
- Эвге! Вот ты уже и стал другим человеком. Однако белая кожа способна выдать тебя. Посмотрим! - И он со смехом принялся растирать по лицу Алкмеонида две горсти чёрного пепла, извлечённого из очага. - Вот теперь ты моряк и угольщик. Сам Зевс поверил бы этому. Всё готово...
- Чтобы идти в тюрьму? - спросил недоумевающий Главкон.
- Чтобы выйти в море, мой мальчик. Завтра в Афинах тебе не место, а Брасид отплывает на рассвете. Хочешь ещё вина? Идти придётся долго и быстро.
- К гавани? Значит, ты веришь мне? И сомневаешься в обвинении, которое сочли за правду все мои друзья, кроме Гермионы? О, чистая дева Афина, значит, такое возможно! - Голова Главкона шла кругом, и он пригубил вино, чтобы привести её в порядок.
- Ах, мой мальчик, - внезапно охрипшим голосом утешил его Формий. - Ты ещё пройдёшь по Афинам - с гордостью, не пряча лица. Хотя, боюсь, такое случится отнюдь не завтра. Доверяя своему сердцу, но никак не голове, Полус голосует "виновен", а я поступаю наоборот.
- Но ты должен понимать, - торопливо заговорил Главкон, - что я не вправе пользоваться твоей дружбой. Если узнают про твою помощь... Ты знаешь наши суды.
- Знаю, - мрачно усмехнулся Формий, - уж Полуса-то я знаю отлично. Вот тебе мой плащ, и пошли.
Однако гнев, копившийся в груди Лампаксо, наконец вырвался на волю. Она бросилась к двери:
- Стража! На помощь! Измена!
Она успела прокричать несколько слов, прежде чем Биас вместе с её мужем оттащили её от двери. К счастью, на улице никого не было.
- Вот дожила! Мой собственный муж стал предателем! Он помогает изменнику! - Она заскулила: - Ма! Ма! Предоставь негодяя его судьбе! Подумай обо мне, если ты забыл о собственной шкуре. Горе мне! Есть ли ещё на свете столь несчастная женщина!
Но на этом стенания кончились, ибо Формий с предельной решимостью затолкал тряпку в рот своей достойной супруги и с помощью Биаса привязал её к топчану верёвкой, оказавшейся под рукой.
- Очень жаль, что пришлось оборвать твою песню, моя благословенная, - с едким сарказмом обратился к своей половине рыботорговец. - Однако сегодняшняя игра с судьбой не позволяет допустить даже малейшего риска. Биас последит за тобой до моего возвращения, а потом посмотрим, филотатэ, хватит ли у тебя любви к Афинам, чтобы пойти к архонтам и разоблачить собственного мужа.
Фракиец согласился исполнить назначенную ему роль. Его отношение к Демарату явно не было чересчур тёплым. Лампаксо возилась и мычала, пытаясь высвободиться и что-то ответить, но Формий уже выпустил своего ошеломлённого гостя на улицу. Там было спокойно и тихо. Главкон молча следовал за Формием, не выпуская его руки. Путь их пролёг с юга вдоль Акрополя, мимо озарённых луной белых высоких колонн недостроенного храма Зевса. И нависавшую над головами Скалу, и храм они оставили позади без приключений. Формий умело выбирал переулки, и они не столкнулись ни со скифами-стражниками, ни с разбойниками. Лишь однажды им довелось пройти мимо ярко освещённого дома. Весёлая компания допоздна загуляла на брачном пиру. Свадебный гимн Сапфо можно было услышать даже на улице:
Вот идёт жених, высокий, как Арес.
Хо, Гименей!
Высокий, выше он всех мужей.
Хо, Гименей!
Тут Главкон остановился как поражённый молнией:
- Эту песнь распевали и в ночь нашей свадьбы с Гермионой. О, если бы я мог испить летейской воды и всё забыть!
- Пошли, - приказал Формий, увлекая его за руку. - Твоё солнце ещё взойдёт.
Они снова пошли вперёд. Главкон более не произнёс ни слова.
Он едва заметил, как они миновали Итонийские ворота и пересекли открытую местность, отделяющую гавани от города. Погони не было, но Главкон находился в слишком большом смятении, чтобы думать о причинах. Наконец он увидел, что они вошли в Фалерон. Уже было слышно, как плещутся волны, потрескивает такелаж, перекрикиваются матросы. Невдалеке рыжим огнём горели факелы. Торговое судно принимало на борт последние горшки и амфоры с маслом, чтобы отплыть с утренним бризом. Крепкие мореходы бегали по мосткам на корабль и обратно на пристань с тяжёлыми сосудами на головах - так женщины носят кувшины с водой. Из находившейся неподалёку таверны доносилось пение арфы и стук кружек. Две служанки бросились навстречу идущим, приглашая их присоединиться к веселью. Формий отмахнулся от них посохом. Потом Главкон увидел Брасида, человека невысокого, с лицом, похожим на собачью морду. Поговорив с рыботорговцем, он сперва отказался, а потом как будто бы уступил настояниям Формия. И тот провёл или, точнее, втолкнул Главкона на корабль; миновав лабиринт тюков, горшков и канатов, они подошли к люку, освещённому покачивающимся фонарём.
- Сиди внизу, пока корабль не отплывёт, и не стирай сажи с лица, пока не окажешься вдали от Аттики. Перед тем как корабль отойдёт, на борт поднимутся чиновники. Не пугайся: они только проверят, не нарушает ли корабельщик закон о вывозе зерна, - торопливо наставлял Формий, роясь в своём поясе. - Вот... вот тебе десять драхм, всё, что есть у меня при себе. Хватит на хлеб и на фиги, пока не обзаведёшься новыми друзьями, что только пойдёт тебе на пользу. Мужайся. Помни, что Гелиос светит всюду, даже за пределами Афин, и молись богам, чтобы тебе удалось благополучно вернуться домой.
Ладонь Главкона ощутила монеты. Формий отвернулся. Поймав жёсткую ладонь рыботорговца, Алкмеонид дважды поцеловал её:
- Я никогда не смогу расплатиться с тобой. Даже если проживу десять тысяч лет и буду располагать всем золотом Гига.
- Фуй! - Формий пожал плечами. - Не задерживай меня понапрасну: мне давно пора возвратиться домой и развязать свою возлюбленную супругу.
С этими словами он исчез. Главкон спустился вниз по лестнице. В низкой и тёмной каюте кроме соломенных тюфяков не было ничего. Однако Главкона это не смутило. Истинное благородство, проявленное рыботорговцем, тронуло его глубже, чем обвинение, услышанное из уст Демарата, чем сомнения, проявленные Фемистоклом и другими друзьями. Человек незнатный, невежественный, неучёный поверил ему и спас, рискуя собственной жизнью, отдал ему часть и так небольшого дохода, сопроводив помощь мудрым советом. Над головой Главкона мореходы размещали на палубе груз, во всю глотку распевая за работой, но Главкон даже не слышал их. Он бросился на соломенную подстилку, и утешительные слёзы впервые явились ему.
Рано утром квадратный парус "Солона" поймал тёплый ветерок, задувший с юго-запада. Гавани и холм Мунихия остались позади. И перед глазами выбравшегося на палубу беглеца во всей своей дивной красе развернулась панорама Афин - сперва равнина, на ней город, над ним цитадель, седой Гиметт, белый Пентеликон. Корабль бежал вдоль невысокого берега, и воздух над сушей и морем казался пронизанным солнцем. Ближние и дальние острова, горы и глубины пылали радугой золотого, фиалкового и розового цвета, словно бы озарённые стоявшим в своей колеснице богом солнца. Главкон чётко увидел храм на Акрополе, где так часто молился он, Пникс и Ареопаг, зелёную полосу оливковых рощ, даже холм, на котором располагался Колон, где он оставил всё, что принадлежало ему. Никогда ещё не любил он Афины так, как сейчас. Никогда ещё город не казался ему столь прекрасным. Ведь он грек, а для грека смерть лишь на одну ступеньку горше, чем изгнание.
- О, Афина Паллада! - воскликнул он, протягивая руки. - Богиня, вершащая праведный суд, благослови сей край, пусть меня здесь и сочли предателем! Открой этим людям всю мою невиновность. Утешь Гермиону, жену мою. И возврати меня благополучно в Афины после того, как собственными деяниями я изглажу нежданно обрушившийся на меня позор!
"Солон" огибал мыс, и город медленно исчезал за скалами. Саронийский залив открывался навстречу просторам Эгейского моря, усеянным бурыми островками. Главкон обратился лицом к востоку и постарался забыть Аттику.
* * *
Через два часа афиняне уже толпились возле вывешенной на Агоре таблички: "ОБЪЯВЛЯЮ за поимку Главкона, сына Конона, обвиняемого в государственной измене, премию в один талант. Дексилей, председатель Совета Одиннадцати".
Подобные таблички висели в Пирее, Элевсине, Марафоне, всех селениях Аттики. Люди говорили только об этом.
Глава 10
Возле Андроса на "Солон" обрушился северный ветер. Корабль начало сносить с курса.
Возле Тегоса лишь искусство Брасида помогло "Солону" избежать прибрежных скал.
Возле Делоса испуганные пассажиры пообещали Аполлону двенадцать быков за своё спасение.
Возле Каисоса Брасид, так и не сумевший обнаружить удобную гавань, приказал мореходам перехватить корпус корабля прочным канатом, ибо доски уже начинали трещать. Наконец он велел всем сесть за вёсла в надежде вывести судно к песчаному берегу.
Впрочем, участь "Солона" уже была решена. Построенный на самосский лад корабль - широкий, плоский, с высоким носом и низкой кормой - нельзя было назвать мореходным. Разлетелся в клочья парус на передней мачте. Большой парус с удвоенной силой сотрясал теперь ослабевшую главную мачту. Мореходы успели забыть о причудливых проклятьях: теперь все они только молились, что, несомненно, было знаком беды. Дюжина пассажиров казалась слишком охваченной страхом, чтобы помогать мореходам сбрасывать груз за борт. Некоторые рыдали.
- Внемли мне, Посейдон Калаврийский! - вопил пирейский купец, обращаясь к ветру. - Если ты избавишь нас от этой беды, я пожертвую тебе и твоему храму два кратера из чистейшего золота.
- Великий обет, - заметил его товарищ. - На подобный дар не хватит всего твоего состояния.
- Тихо, - шикнул на него первый купец, - не отвлекай бога; если только я благополучно ступлю на мать-землю, Посейдону не достанется и обола: власть его не простирается на сушу.
Скрип, донёсшийся от главной мачты, известил всех о том, что она вот-вот рухнет. И пассажиры и экипаж с удвоенным рвением принялись возносить моления к Посейдону и Зевсу Эгинскому. Из каюты, шатаясь, выкатился упитанный пассажир с внушительной мошной, привязанной к поясу, словно золото могло вынести его из клокочущих глубин. Остальные пассажиры давали друг другу поручения на случай скорой гибели.
- Ты один никого ни о чём не просишь, не молишься богам и ничего не боишься! - обратился к Главкону серьёзный пожилой мужчина, также вцепившийся в раскачивающиеся поручни.
- Чего мне бояться? - раздался горький ответ. - Я потерял всё и не хочу более жить. Горестные воспоминания будут вечно докучать мне.
- Ты ещё слишком молод, чтобы говорить такие слова.
- Но не слишком молод, чтобы страдать.
Волна выбила рукоять одного из кормил из рук удерживавшего её морехода, а потом сбросила несчастного за борт. "Солон" начал поворачиваться, ветер ударил в и без того надувшийся парус, и задрожавшая мачта вылетела из гнезда и крепления. Оглушительный треск прокатился надо всем судном, преодолевая рёв ветра и воды. Корабль, оставшийся с одним крохотным парусом на носу, развернуло боком к волнам. Целая гора зелёной воды прокатилась над кормой, унося с собой и людей и обломки. Кормчий, помощник Брасида, отбросил последнее рулевое весло.
- Люди, "Солон" гибнет! - прокричал он в сложенные рупором ладони. - Все в лодку! Спасайся, кто может!
Руки и топоры быстро расчистили завал в середине судна. Зловещее урчание, доносившееся из трюма, свидетельствовало о том, что стяжки уже не выдерживают бури. Лодку перенесли к подветренному борту и спустили на воду, укрытую от ветра корпусом "Солона". Прискорбно малым было это судёнышко для двадцати пяти человек. Отчаянные и эгоистичные мореходы первыми попрыгали вниз и принялись следить за попытками пассажиров последовать их примеру. Шумливый купец поскользнулся во время прыжка, и волна поглотила его. Стоя на корме лодки, Брасид приготовил меч, чтобы рассечь последний канат, соединявший её с кораблём. Судёнышко уже глубоко осело, волна перехлестнула через его борт, и моряки принялись вычерпывать воду своими шапками. Вниз спрыгнул очередной пассажир, и матросы завопили, хватаясь за кинжалы:
- На корабле ещё трое, а больше одного в лодку не посадишь!
Главкон стоял на борту "Солона". Неужели жизнь по-прежнему настолько прекрасна, чтобы стоило так отчаянно цепляться за неё? Он с болезненным недоумением разглядывал остальных. Он почти не думал о себе и надеялся только на то, что под бушующими волнами обретёт покой и забвение. Тут Брасид окликнул его:
- Быстро! Остальные пассажиры - варвары, а ты эллин. Прыгай!
Главкон не шелохнулся. Двое других пассажиров в восточных одеждах попытались спуститься в лодку. Мореходы выставили вперёд кинжалы, чтобы помешать им.
- Хватит! - рявкнул кормчий. - Этот парень свихнулся. Рубите канаты, чтобы нас не затянуло в воронку!
Старший из варваров подхватил на руки своего спутника, чтобы перебросить его в лодку, но меч Брасида уже перерубил канат. Волны понесли погибающий корабль и лодку в разные стороны. Сохраняя присутствие духа, Главкон направился на нос судна. Мореходы в лодке принялись отчаянно грести, чтобы развернуть её носом к волне. Оставшийся на борту Главкон крикнул, перекрывая голосом рёв валов:
- Эй, на шлюпке! Передайте всем Афинам и жене моей Гермионе, что Главкон Алкмеонид погрузился в пучины морские, уверяя в собственной невиновности и призывая месть Афины на голову того, кто погубил его!..
Брасид на прощание взмахнул мечом. Главкон повернулся и побрёл на середину палубы. "Солон" уже погружался в воду, и волны теперь доходили до груди атлета. Перед глазами его были только свинцовое небо, тёмная зелень волн и белые гребни на вершинах валов. Он сказал себе, что боги милосердны к нему. Пелагос, бурное море, куда более ласковая могила, чем камни Баратрума. Страшная сцена в Колоне, лицо Гермионы, всё, что он так стремится забыть, скоро исчезнут из его памяти. А что с ним будет потом, его не заботило.