- А теперь, Демарат, - проговорил Фемистокл, в угрюмом молчании следивший за совершавшимся, - пора чётко и ясно объявить, к чему ты клонишь. Ты выдвинул против своего друга жуткое обвинение.
- Фемистокл прав, - согласился оратор, отходя от потрясённого Сеутеса, как от фишки, уже сыгравшей свою роль в этой игре, где ставкой была жизнь. - Боюсь, что полностью эту горестную историю мне придётся поведать с Бемы всем афинянам. Буду краток, но, поверьте, я сумею доказать все свои слова. После моего возвращения с Истмийских игр все заметили, что я сделался печальным. И справедливо, ибо, зная Главкона, я тем не менее испытывал подозрения, глубоко огорчавшие меня. Фемистокл, ты упрекал меня за отсутствие рвения в поисках персидского шпиона. Ты ошибался. Я прибег к услугам Эгиса, человека, конечно, отнюдь не бескорыстного, но честного и неутомимого патриота. И вскоре глаза мои остановились на подозрительном вавилонянине, торговце коврами. Я внимательно следил за перемещениями Главкона, и они предоставили мне почву для сомнений. Вавилонянин, как мне стало ясно, был шпионом самого Ксеркса. И я обнаружил, что Главкон посещает этого человека каждую ночь.
- Какой вздор! - простонал обвиняемый.
- Афина знает, как я доверял тебе, - невозмутимо продолжил обвинитель. - Но у меня есть показания свидетелей, и я могу предъявить их в любое мгновение. Тем не менее я колебался. Нужны были убедительные доказательства. И тут я услыхал от тебя самого, что ты намереваешься отправить своего посланца в неверный Аргос. Я подозревал, что Сеутесу доверено не одно письмо, а два и что ты говорил при мне о данном ему невинном поручении лишь для того, чтобы обмануть меня. И прежде чем Сеутес вышел из города, сегодня утром Эгис известил меня о том, что встречался с ним у виноторговца...
- Встречался, - проскулил несчастный.
- И признался ему в том, что получил второе, секретное поручение.
- Ложь! - взревел Сеутес.
- У виноторговцев можно услышать всякое, - спокойным тоном заметил Демарат. - Довольно уже того, что при тебе обнаружили второе письмо с печатью Главкона.
- Вскрой его, и будем готовы к худшему, - предложил чёрный как туча Фемистокл, однако Демарат остановил его:
- Один момент. Позвольте мне завершить мою повесть. Сегодня утром меня известили о том, что подозрительный вавилонянин скрылся из города, предположительно направившись в Фивы. Я послал следом за ним конную стражу. Надеюсь, его перехватят в ущелье Филэ.
Тем временем могу заверить вас в том, что располагаю неопровержимыми доказательствами - их не обязательно представлять здесь, - что человек этот был шпионом персов. Вот, например, свидетельство, данное под присягой достойными патриотами: "Полус, сын Фодра из Диомен, и сестра его Лампаксо клянутся Зевсом, Правдой-Дикэ и Афиной в следующем: утверждаем, что видели и узнали Главкона, сына Конона, дважды посетившего в прошлом месяце некоего вавилонского торговца коврами, обитавшего в Алопеке над мастерской щитовых дел мастера".
- Где подробности? - коротко спросил Фемистокл.
- Полностью вы услышите их на суде, - продолжил оратор. - Теперь второе письмо.
- Да-да, письмо, - процедил сквозь зубы Главкон.
Фемистокл принял свиток из дрожащих ладоней Гермиппа и руками сломал печать.
- Почерк Главкона. Сомнений нет, - произнёс он полным боли голосом и, ещё более помрачнев, приступил к чтению: - "Главкон Афинянин Клеофису из Аргоса. Радуйся". Клеофис - самый пылкий друг Ксеркса во всей Элладе, он сторонник мидянской партии в Аргосе. О, Зевс... "Наш дорогой друг, которого я не смею назвать по имени, сегодня отправляется в Фивы, откуда намеревается через месяц возвратиться в Сарды. Его визит в Афины оказался весьма плодотворным. Поскольку тебе проще отправлять донесения в Сузы, не забудь немедленно переправить этот пакет. По счастливой случайности Фемистокл открыл мне свои тайные планы относительно расположения кораблей греческого флота. Цену сведений этих узнай по тому, что доверены они лишь мне, Демарату, а потом Леониду..."
Фемистокл бросил послание на пол. Глаза его были полны слёз. Дрогнувшим голосом он проговорил:
- О, Главкон, Главкон, я так доверял тебе! Знал ли кто-нибудь ещё такое предательство? Пусть ослепит меня Аполлон, если я когда-либо позабуду эти слова! Всё записано здесь... весь наш боевой порядок...
На какое-то мгновение в комнате воцарилось безмолвие, которое вдруг нарушил пронзительный крик. Гермиона подбежала к мужу и обхватила его руками.
- Это ложь! Ловушка! Злодейский заговор! Какой-то ревнивый бог придумал эту гнусную хитрость, позавидовав нашему счастью.
Рыдания сотрясли её тело, и Главкон, которому горе жены вернуло мужество, поднялся.
- Я пал жертвой заговора заключённых в Тартаре духов... - Он старался говорить спокойным голосом. - Я не писал второго письма. Оно подложное.
- Но кто же его написал?! - без надежды в голосе спросил Фемистокл. - Чьих тогда рук эта работа? Демарата? Или моих? Ибо никто другой не знаком с моими планами, я готов присягнуть в этом. Леонид ещё не знает о диспозиции флота. Я хранил её как зеницу ока, о ней знали лишь мы трое. А это значит, что в этой комнате находится человек, предавший Элладу.
- Не знаю.
Главкон вновь опустился на место. Жена припала к его плечу.
- Признавайся, остатками нашей дружбы молю, признавайся, - приказал Демарат. - Тогда мы с Фемистоклом постараемся облегчить суровый, но неизбежный приговор.
Обвиняемый застыл на месте, но Гермиона принялась обороняться, как загнанный в угол дикий зверь:
- Неужели у Главкона, кроме меня, жены его, нет здесь друзей? - Она обвела комнату полными мольбы глазами. - Неужели все готовы уже осудить его? Тогда дружба ваша лжива, ибо когда ещё познаётся друг, как не в беде?
Обращение это заставило ответить её отца, доселе молчавшего, и послышался полный бесконечного расстройства, ласковый, осторожный и любезный голос Гермиппа:
- Дорогой Главкон, Гермиона ошибается: мы, как никогда, полны дружеских чувств к тебе. И мы будем рады поверить в лучшее, а не в худшее. Поэтому расскажи всё без утайки. Должно быть, ты покорился великому искушению. Истмийская победа вскружила твою голову. А персы - тонкий и коварный народ. Не знаю уж, что они могли посулить тебе. Но ты не осознавал всей серьёзности своего проступка. И у тебя есть сообщники в Афинах, виноватые в большей степени, чем ты. Мы можем оказать им послабление. Только говори правду, и Гермипп Элевсинский употребит всё своё влияние, чтобы спасти своего зятя.
- И я то же! - сказал Фемистокл, цепляясь за последнюю соломинку. - Только признайся, скажи про искушение и о том, что другие виноваты больше, тогда мы сделаем всё...
Главкон взял себя в руки и огляделся едва ли не с гордостью. Сила и ум постепенно возвращались к нему.
- Мне не в чем признаваться, - проговорил он. - Не в чем. Я ничего не знаю о персидском шпионе. Клянусь в этом всеми богами... землёй, небом, Стиксом...
Фемистокл покачал головой:
- Как можешь ты утверждать, что ни в чём не виновен? Ты никогда не бывал у вавилонянина?
- Никогда. Никогда.
- Полус и Лампаксо клянутся в противоположном. А письмо?
- Подделка.
- Немыслимо. Кто его подделал... Демарат или я?
- Должно быть, какой-нибудь бог, повинный в злой зависти к моему счастью.
- Увы, Гермес не так часто посещает улицы Афин. Почерк твой и печать твоя... и тебе не в чем признаться?
- Если мне предстоит умереть, - Главкон побелел словно мел, но голос его остался ровным, - я предпочту принять смерть не в качестве клятвопреступника.
Фемистокл со стоном повернулся к нему спиной:
- Я ничего не могу для тебя сделать. Настал самый чёрный час моей жизни.
Он умолк, и к атлету приблизился Демарат:
- Разве не молился я всем богам, чтобы они избавили меня от этого дела? Неужели ты хочешь, чтобы я забыл нашу Дружбу? Не вынуждай нас к другим способам. Пожалей хотя бы своих друзей, свою жену...
Откинув назад плащ, он указал взглядом на меч.
- Чего ты от меня хочешь? - воскликнул обвиняемый, ёжась.
- Избавь себя от позора, от судей, от чаши с цикутой... Зачем тебе нужно, чтобы тело твоё выкинули в Баратрум? Вонзи остриё в грудь, и делу конец.
Главкон ударил оратора так, что тот едва устоял на ногах.
- Мерзавец! Не искушай меня. - С этими словами он повернулся к остальным и застыл - бледный и прекрасный, сложив на груди руки. - О, друзья, неужели все вы готовы поверить в худшее? Неужели ты, Фемистокл, стал моим недругом?
Ответа не было.
- А ты, Гермипп?
Вновь никакого ответа.
- А ты, Кимон, называвший меня своим лучшим другом?
Сын Мильтиада терзал свою шевелюру. Тогда атлет повернулся к Демарату:
- Мы с тобой были больше чем друзьями: мы вместе ходили в школу, нас пороли одной и той же розгой, мы пили из одной чаши... дружили и враждовали, любили и ненавидели. Мы были скорее братьями... Неужели и ты теперь отвернёшься от меня?
- Хотелось бы, чтобы всё было иначе.
Демарат вновь показал на меч, однако Главкон горделиво выпрямился:
- Нет, я не изменник, не клятвопреступник и не трус. Если мне суждено умереть, я сделаю это так, как подобает Алкмеониду. Если ты решил погубить меня... Что ж, я знаю твою власть над афинскими судами. Оклеветанный, я умру. Но умру с чистым сердцем, призывая проклятие на голову того бога или человека, который задумал убить меня.
- Довольно с нас этой мерзкой комедии, - объявил побледневший Демарат. - Нам осталось только одно. Пусть войдёт городская стража со своими колодками и отведёт изменника в тюрьму.
Он направился к двери. Все остальные застыли словно статуи, но Гермиона заслонила собой дверь, прежде чем оратор успел приблизиться к ней.
- Стой! - приказала она. - Ты совершаешь убийство!
Грозный огонёк в её глазах приковал Демарата к месту.
Такой, наверно, бывала на поле битвы Афина Промахос, Дева-воительница. Неужели богиня в этот миг послала ей долю своей силы, чтобы одолеть волю оратора? Беспомощный Главкон, покорившийся неизбежной судьбе, застыл на месте, и Гермиона обратилась к нему.
- Главкон! - вскричала она. - Не торопись расставаться с жизнью! Они не убьют тебя. Ободрись, возьми себя в руки! У тебя ещё есть время. Беги, иначе всё погибнет.
- Бежать? - переспросил атлет. - Нет. Я выпью чашу до дна.
- Ради меня беги, - приказала она, и, тронутый её настойчивостью, Главкон шагнул к жене:
- Как? И куда?
- На край земли. В Скифию, Атлантиду, Индию... и оставайся там, пока все в Афинах не убедятся в твоей невиновности.
Атлет бросился к двери. Остальные застыли, удерживаемые на месте взглядом юной женщины. Гермиона подняла задвижку. Муж поцеловал её, дверь открылась и хлопнула, закрываясь. Главкон исчез за ней, и стук засова вывел Демарата из оцепенения. Он метнулся вперёд:
- Лови изменника! Пока не поздно!
Он столкнулся с Гермионой. Но любовь и страх придали женщине сил. Демарат не мог сдвинуть её с места. А затем на плечо его легла тяжёлая ладонь Кимона.
- Демарат, ты забылся. А моя память длиннее твоей. Для меня Главкон по-прежнему остаётся другом. Я не хочу, чтобы его перед моими глазами потащили на смерть. Даже охотясь на лису или волка, мы позволяем зверю оторваться от погони. Подожди и ты.
- Благословен будь! - вскричала несчастная жена, падая на колени и хватаясь за плащ Кимона. - Фемистокл и отец мой, будьте столь же милосердны!
По лицу Гермиппа и без того бежали слёзы. Фемистокл расхаживал по крохотной комнатушке, теребя бороду и погрузившись в невесёлые размышления.
- Скифы! Стража! - отчаянно завопил Демарат. - Каждое мгновение может позволить изменнику улизнуть!
Однако Кимон не выпускал его, а Фемистокл не желал помогать. Заговорил он лишь спустя довольно долгое время и с властностью в голосе, не допускавшей никаких возражений:
- Я не вижу ни малейшей лазейки в собранных Демаратом свидетельствах измены Главкона, измены, достойной позорной смерти. Если бы это был другой человек, его ожидал бы один путь, и притом очень короткий. Но Главкона я знаю, как никого на свете. И обвинения, выдвинутые против него, кажутся мне просто немыслимыми, ибо я считал его самым честным, чистым и благородным из всех эллинов; посему я не стану торопиться осудить его на смерть. Предоставим богам шанс оправдать его. Пусть Демарат обвинит меня в том, что я отпустил изменника на свободу, в невыполнении своего долга перед Афинами. Никакой погони за Главконом я не вышлю до самого утра. А там пусть городская стража издаёт свой указ и поднимает крик. Если она арестует его, участь Главкона решит закон. А пока пусть бежит, куда хочет.
Демарат попытался было возразить, но Фемистокл резким голосом приказал ему молчать, и оратор с деланной кротостью покорился. Гермиона отступила от двери, отец её отодвинул засов, и все вышли. В коридоре висело полированное стальное зеркало, и, проходя мимо него, Гермиона закричала. Огонёк лампы, находившейся в руках Гермиппа, показал бедной женщине её белый праздничный наряд и венок из фиалок на голове.
- Отец мой! - крикнула она, падая. - Неужели это всё тот же день, когда я шла в великой панафинейской процессии, когда все Афины называли меня счастливой? Это было тысячу лет назад! И мне вовек не знать счастья...
Гермипп поддержал дочь. Старуха Клеопис, няня-спартанка, некогда принявшая новорождённую Гермиону на руки, бросилась к нему на помощь. Вдвоём они отнесли потерявшую сознание юную женщину в постель, где милостивая Афина сохраняла её в забытье всю ночь и весь следующий день.
Глава 9
Вечером панафинейского дня Биас, слуга Демарата, обедал с Формием, ибо в демократических Афинах смиренный гражданин не пренебрегал обществом раба. Весёлый фракиец был наделён даром рассказчика, вполне оправдывавшим расходы на кашу из ячменя и овса и солёную скумбрию, и, когда кубки опустели, он был готов даже рассказать кое-что про своего господина.
- Я вывернул свой ум наизнанку и вытряс его, как мешок из-под зерна. Однако так и не нашёл и крупинки мудрости. Кирие что-то задумал. Он молится Гермесу Делию столь же часто, как если бы был вором. Потом вчера он посылал меня за Эгисом.
- Эгисом? - Формий навострил уши. - Владельцем игорного дома? Какие могут быть у Демарата дела с ним?
- Сам отвечай на свой вопрос. Мой хозяин бывал и прежде в заведении Эгиса и знакомился там с его курочками. Теперь дело другое. Сегодня я встретил Феона.
- А это кто?
- Раб Эгиса, самый большой негодяй в Афинах. Эгис, по его словам, носится как осёл, обожравшийся ячменём. Он дал Феону письмо, чтобы тот доставил его твоему соседу-вавилонянину; он приказал Феону отыскать коринфянина Сеутеса и выпытать у него, когда и как тот собирается покинуть Афины. Эгис обещал дать Феону золотой, если он справится с поручением.
Формий присвистнул:
- Это ты про здешнего торговца коврами? Клянусь совами Афины, сегодня я не видел света в его окошке.
- Откуда ж ему быть, - проскрипела Лампаксо. - Я видела, что проклятый вавилонянин вместе со своими слугами выскользнул из дома сразу же после того, как туда прошмыгнул Феон. Один Зевс знает, куда его понесло. Надеюсь, что Демарат ещё до рассвета ухватит его за задницу.
- Демарат сегодня чем-то занят, - проговорил Биас, подставляя чашу, чтобы ему налили вина. - В полдень к нему подлетел Эгис, что-то шепнул на ушко, и Демарат немедленно отослал меня, приказав не являться пред его очи до завтрашнего утра и пригрозив, что иначе изломает трость о мои плечи.
- Вот и отдохнёшь, тебе же лучше, - рассмеялся Формий.
- Плохо то, что мог бы что-то узнать и не узнаю.
- Тогда почему он не поручил тебе отнести письмо вавилонянину? - заметил проницательный Формий.
- Сам не знаю. Причина может быть только одна.
- То есть...
- Феона не знают на вашей улице. В отличие от меня. Возможно, кирие не захотел, чтобы людям стало известно о его отношениях с вавилонянином.
- Молчи, неверный негодяй, - возмутилась сидевшая в своём углу Лампаксо. - Что может скрывать столь благородный патриот, как Демарат? Проваливай! Формий, не смей больше наливать прохвосту. Я собираюсь надеть ночную рубашку и лечь спать.
Биас не стал обращать внимания на намёк. Формий как раз взвешивал, стоит ему вступать в баталию со своей непобедимой супругой или же лучше приберечь свой пыл для более важного повода, когда донёсшийся с улицы громкий шум заставил всех прислушаться.
- Пусть лихоманка поразит все шайки молодых гуляк! - возмутилась Лампаксо. - Слоняются вокруг каждую ночь, стучат в двери и будоражат честной народ. И чего это страже не пересажать их всех в тюрьму?
- Пьяные гуляки тут ни при чём, моя добрая половина, - ответил Формий, вставая. - Кто-то уселся у камня возле гермы напротив дома и стонет, словно от боли.
- Значит, пьяница, - уверенно определила Лампаксо. - Вот придут воры и снимут с него хитон.
- Едва ли он пьян, - заметил её муж, припав к щёлке в двери. - Скорее он болен. Не задерживай меня, филотатэ.
Лампаксо как раз попыталась остановить его.
- Я не позволю мучиться даже собаке.
- Подобная сострадательность рано или поздно погубит тебя! - взвыла добрая женщина, однако Биас уже последовал за торговцем рыбой на улицу.
Узкую мостовую освещала луна. Незнакомец, привалился к изваянию Гермеса. Он попытался подняться на ноги, но покачнулся, и сильная рука Формия удержала его. Незнакомец не сопротивлялся, но и расспросов рыботорговца явно не слышал.
- Я ни в чём не виноват. Не арестовывайте меня. Помогите мне пройти в храм Гермеса, где беглецов укрывают от преследования. Ах, Гермиона, как могло случиться такое?
Различив в лунном свете черты незнакомца, Биас отпрянул:
- Хозяин Главкон, полунагой и безумный. Ай, горе!
- Главкон Алкмеонид, - повторил изумлённый Формий, и незнакомец сделал попытку высвободиться из его рук.
- Разве вы не слышали? Я ни в чём не виноват. Я никогда не бывал у персидского лазутчика. И флот наш не выдавал. Каким богом надлежит поклясться, чтобы мне поверили?
Формий был из тех, кто быстро оправляется от изумления и действует решительно. Он торопливо провёл несчастного внутрь своего дома и уложил на жёсткое ложе. Впрочем, едва он это сделал, как Лампаксо коршуном налетела на Главкона:
- Формий не знает того, что мы с Полусом поведали Демарату, и того, что он сказал нам! Итак, ты хотел смыться, изменник? Но мы выследили тебя. Мы видели, как ты шнырял к этому вавилонянину. Твоя вина нам известна. А теперь добрые боги лишили тебя разума и отдали в руки правосудия. - Она ткнула костлявым кулаком в лицо своего невольного гостя: - Формий, беги. Не пялься на него. Беги, говорю тебе...
- Куда бежать? За врачом?
- На Ареопаг, дурак. Туда, где находится стража. Приведёшь с собой десять человек с колодками. Он крепкий и отчаянный человек. А пока мы с Биасом постережём нашего красавчика. И если ты пошевельнёшься, предатель, - она поднесла к горлу беглеца тяжёлый мясницкий нож, - и прирежу тебя, как курёнка.
И тут впервые в жизни Формий самым решительным образом воспротивился тирану. Одной рукой он вырвал оружие из руки Лампаксо, а другой заткнул ей рот: