- Гостиница Эгиса, - пробормотал афинянин. - Надо бы помолиться Зевсу о том, чтобы в ней оказалось не больше блох, чем на всех остальных постоялых дворах Коринфа.
Стучать не пришлось: дверь отворили сразу, как только внутри услышали звук шагов. Демарат вступил в бедное помещение - белёные стены, утоптанный земляной пол, два глиняных светильника на невысоком столе, - однако приветствовал афинянина, блеснув золотыми серьгами, муж высокий и стройный, смуглый и черноусый, облачённый в восточное одеяние.
- Приветствую тебя, Хирам, - проговорил оратор, ни в коей мере не удивлённый встречей. - А где твой господин?
- Он к твоим услугам, - прогудел низкий голос в углу, настолько тёмном, что Демарат даже не разглядел расположившуюся на кушетке, а теперь неловко поднимавшуюся навстречу ему фигуру.
- Радуйся, Демарат.
- Радуйся и ты, Ликон.
Руки сомкнулись в рукопожатии, затем Ликон приказал азиату поднести знатному афинянину доброго фасосского вина.
- Ты присоединишься ко мне? - спросил Демарат.
- Увы, нет! Я по-прежнему тренируюсь. Ничего, кроме овсяной каши и сыра, до завтрашней победы, но потом, клянусь Кастором, я позволю себе насладиться благородной мужской хворью... весёлым пьянством.
- Значит, ты уверен в завтрашней победе?
- Добрый Демарат, какой бог сумел одурачить тебя и заставить поверить в то, что ваш красавчик афинянин способен выстоять против меня?
Я поставил на Главкона семь мин.
Семь в присутствии твоих друзей... А сколько ты поставил за их спинами?
Демарат ощутил, что краснеет, и обрадовался царившей в комнате темноте.
Я здесь не затем, чтобы ссориться по поводу пентатлона, - подчеркнул он.
- Ну хорошо. Представь своего милого воробушка моим ласковым рукам. - Огромные лапы спартанца многозначительно сомкнулись. - Вот вино. Садись и пей. А ты, Хирам, ступай в свой угол.
Азиат безмолвно устроился на корточках в углу, едва заметно поблескивая глазами. Ликон опустился на табурет возле гостя, кое-как разместив свои циклопические конечности. Покрытое шрамами лицо его казалось уродливым: одно ухо было отрублено, другое расплющено, тем не менее Демарат ничуть не сомневался, что за этой искалеченной физиономией и жёсткими чёрными волосами таится куда более глубокое проникновение в мотивы людских поступков и умение использовать их к собственной выгоде, чем мог бы предположить случайный наблюдатель. И афинянин решил дождаться хода хозяина.
- Понравилось ли тебе вино, Демарат? - поинтересовался Ликон.
- Отменное вино.
- Полагаю, ты разместил свои завтрашние заклады с обычной предусмотрительностью.
- Откуда тебе известно об этом?
- О, мой бесценный Хирам, устроивший нам этот разговор через Биаса, успел сделаться родным братом всем, кто принимает заклады. И, насколько я понимаю, ты наладил всё так, что не обеднеешь и в случае победы, и в случае поражения Главкона.
Афинянин опустил свою чашу.
- То, что я не позволяю пылким надеждам моего дорогого друга затуманить мои суждения, ещё не может служить основанием для нашей встречи, Ликон, - ответил он резким тоном. - И если тебя интересует именно это, я лучше направлюсь прямо в собственный шатёр.
Ликон прислонился спиной к столу. Ответ его ничуть не казался отрывистым и лаконичным, он был, пожалуй, даже многословен:
- Напротив, дорогой Демарат, меня в данном случае заинтересовало твоё умение предвидеть события, которое проявляется во всём, что ты делаешь. Ты - друг Главкона. И после изгнания Аристида лишь Фемистокл обладает большим влиянием в Афинах, чем ты. И посему, как истинный афинянин, ты должен поддерживать собственного бойца. Но, как человек проницательный, ты прекрасно понимаешь, что я - хотя пентатлон служит мне только развлечением, а не основным делом - способен переломить завтра хребет вашему Главкону. И именно твоё умение взвешивать последствия заставило меня обратиться к тебе с просьбой о встрече.
- Тогда поскорее к делу.
- Несколько вопросов. Насколько я понимаю, сегодня Фемистокл вёл переговоры с Леонидом?
- Я не присутствовал при их разговоре.
- Но в своё время Фемистокл тебе всё расскажет?
Демарат молча закусил губы.
- Или ты хочешь сказать, что Фемистокл не доверяет тебе?! - воскликнул спартанец.
- Ликон, мне не нравятся твои вопросы.
- Прошу прощения. И умолкаю. Просто мне хотелось бы предложить тебе подумать над теми преимуществами, которые способны предоставить нам обоим дружеские взаимоотношения. В скором будущем я могу сделаться царём Лакедемона.
- Мне это известно, но куда ты гонишь свою колесницу?
- Дорогой мой афинянин, сегодня к Элладе катит персидская колесница, и мы не способны остановить её. А значит, нам надлежит проявить мудрость, чтобы она не раздавила нас.
- Тихо! - вздрогнув, Демарат расплескал вино. - Никаких разговоров в пользу мидян. Разве я не друг Фемистокла?
После прихода Ксеркса Фемистокл и Леонид могут оказаться мужественными дураками. Человек дальновидный...
Никогда не совершает предательства.
Возлюбленный Демарат, - ехидно фыркнул спартанец, - через год самым великим патриотом среди эллинов назовут того, кто сумеет сделать персидское ярмо наиболее терпимым. Не проморгай судьбы.
Не будь слишком самоуверен.
Не будь слепым и глухим. Ксеркс собирает войско уже четыре года. Каждое дуновение ветра, прилетевшего с того берега Эгейского моря, приносит весть о миллионе воинов, тысяче кораблей, собранных под его рукой... Мидийская конница, ассирийские лучники, египетская пехота с боевыми топорами - лучшие воины мира. Весь Восток хлынет потоком на нашу бедную Элладу. А какие поражения знала Персия?
- При Марафоне.
- Капля дождя перед надвигающейся грозой. Если бы Датис, персидский полководец, оказался более предусмотрительным...
- Очевидно, благороднейший Ликон, - перебил его с едкой улыбкой Демарат, - что на подобное красноречие в пользу тирании неразговорчивого спартанца могли подвигнуть лишь тысяч десять золотых дариков.
- Отвечай на мои доводы.
- Хорошо... Помнишь старое предсказание: лишь низменная любовь к наживе, и только она одна, способна погубить Спарту?
- Нам не остановить продвижения Ксеркса.
- Прекрати скрипеть. - Демарат явно начал сердиться. - Силу персов я знаю достаточно хорошо. Итак, зачем я понадобился тебе?
Ликон посмотрел на гостя жёсткими глазами, неприятно напомнив при этом афинянину огромного кота, обдумывающего, стоит ли прыгать за мышкой.
- Я послал за тобой, потому что хочу, чтобы ты дал обещание.
- Я не хочу ничего обещать тебе.
- Отказ ничего не изменит. Судьба Эллады не зависит от твоих слов, сколько бы ты ни хотел доказать обратное.
- И что я должен обещать тебе?
- Что ты умолчишь о присутствии в Греции того человека, которого я намереваюсь представить тебе.
Наступило молчание, и Демарат вдруг понял, пусть и не совсем ещё чётко, что принимает решение, от которого зависит его будущее. После он всегда возвращался памятью к этому мгновению с невыразимым сожалением. Однако в тот миг лаконец сидел перед ним - насмешливый, надменный, властный. И, поступая вопреки собственному желанию, афинянин ответил:
- Если только подобным образом я не предам Элладу.
- Не предашь.
- Тогда обещаю.
- Поклянись своей родной Афиной.
И тогда Демарат - быть может, потому лишь, что вино оказалось слишком крепким, - поднял правую руку и поклялся именем Афины Паллады в том, что не выдаст секрета.
Ликон поднялся то ли с довольным рычанием, то ли со смехом. Тут оратору очень захотелось немедленно отказаться от клятвы, однако спартанец не стал терять времени даром. Последующие мгновения навсегда впечатались в память Демарата. Мерцающие светильники, бедная комнатушка, длинные тени, неуклюжие жесты спартанца, уже открывавшего дверь, - всё это промчалось перед его глазами словно в видении. И словно в видении Демарат узрел незнакомца, появившегося из внутренней части дома по зову Ликона, - человека, не столь уж рослого, но наделённого властным взглядом и выражением лица. Новый азиат ничуть не напоминал вездесущего Хирама. Сей господин привык повелевать и требовать покорности. Драгоценные камни сверкали на алом тюрбане, зелёная рубашка была расшита жемчугами, а на самоцветы, украшавшие рукоять меча этого человека, можно было купить половину Коринфа. Неширокие штаны, заправленные в высокие сапоги из крашеной кожи, подчёркивали фигуру - гибкую и могучую, словно у леопарда. В отличие от большинства восточных людей, этот незнакомец был светловолосым. Соломенная бородка ложилась на его грудь, а проницательные глаза отливали стальной синевой. Иноземец ещё не сказал даже слова, а Демарат, не скрывая крайнего изумления, уже поворачивался к спартанцу.
- Это князь... - начал он.
- Его высочество кипрский князь Абара, - торопливо заговорил Ликон, - прибыл к нам, чтобы посетить сперва Истмийские игры, а потом твои Афины. И я устроил эту встречу для того, чтобы его с почётом приняли в твоём городе.
Афинянин вновь поглядел на чужеземца. Все чувства его твердили, что Ликон бесстыдно лжёт. Демарат не знал, почему он не возмущается этим обманом, хотя взгляд этого кипрского владыки пронзал афинянина насквозь, околдовывая, приковывая к месту, да и тяжёлая ладонь Ликона уже лежала на его плече. Тут рука незнакомца протянулась к Демарату.
- Я буду весьма рад посетить знатного афинянина в его собственном городе. Слухи о твоём красноречии и осмотрительности уже достигли Тира и Вавилона, - проговорил незнакомец, не отводя взгляда стальных с синим отливом глаз от лица оратора.
Он говорил по-гречески непринуждённо, хотя и с лёгким акцентом. Князь - а именно князем мог он быть среди людей, к какому бы народу ни принадлежал, - не стал задерживать свою ладонь, и рука Демарата почти непроизвольно ответила на рукопожатие. Оно оказалось крепким; потом, хотя Ликон явно экономил слова, неизвестный выпустил из своих пальцев ладонь Демарата, коротко и любезно поклонился и сразу же исчез за дверью.
На всю сцену ушло не больше времени, чем потребовалось бы, чтобы сосчитать до ста. Лязгнул засов. Демарат тупо поглядел на дверь, затем резко повернулся к Ликону:
- Твоё вино оказалось чересчур крепким. Ты околдовал меня. Что я наделал?! Клянусь Зевсом Олимпийским, я пожал руку персидскому соглядатаю.
- Князю кипрскому... или ты не расслышал меня?
- Пусть меня сожрёт Кербер, если этот человек хоть раз был на Кипре. Это брат Ксеркса. На Кипре нет столь светловолосых людей.
- Увидим, друг мой, увидим. "Мы старимся с каждым прожитым днём, но становимся при этом мудрее..." Кажется, так говорил ваш Солон?
Демарат с раздражением направился к двери:
- Но я знаю свой долг и донесу на тебя Леониду.
- Ты поклялся молчать.
- Хранить такую клятву куда преступнее, чем нарушить её.
Ликон пожал огромными плечами:
- Эвге! Собственно, клятве твоей я не очень верил. Но я доверяю рассказу Хирама о твоих закладах и ещё более его сведениям о том, где и как ты брал эти деньги.
Получив возможность ответить, Демарат сделал это дрогнувшим голосом - от возмущения или страха:
- Вижу, что меня здесь оскорбляют и унижают. Ну, ладно. Раз я выполняю свою клятву, по крайней мере, позволь пожелать доброй ночи и тебе, и этому "киприоту".
Ликон проводил его до двери:
- Откуда такой пыл? Завтра я окажу тебе услугу. Если Главкон выйдет на бой, я убью его.
- Неужели я должен благодарить убийцу своего друга?
- А если этот друг предал тебя?
- Что ты имеешь в виду?
Даже в неровном свете масляной лампы Демарат заметил злую ухмылку на лице спартанца.
- Конечно же, Гермиону.
- Молчи, именем подземных богов! Кто ты такой, циклоп, чтобы произносить её имя?
- Я не сержусь на тебя. И тем не менее завтра ты будешь благодарить меня. Пентатлон покажется тебе песенкой флейты перед представлением военной трагедии. А "киприота" ты увидишь в Афинах.
Демарат уже не слушал его. Он бежал из таверны в объятия милосердной ночи, под чёрный покров ветвей кипарисов. Голова его пылала. Сердце колотилось. Он оказался соучастником самой низкой измены. Долг перед другом, долг перед страной, давал он эту злосчастную клятву или нет, пели его к Леониду. Какой злой бог привёл его на эту встречу? Тем не менее он не станет разоблачать предателя. II не клятва удерживала его, а отупляющий страх... Оратор прекрасно знал, что именно скрывалось за намёками и угрозами Ликона. К тому же, что если вдруг Ликон выполнил свою похвальбу и действительно убьёт завтра Главкона?
Глава 4
В своём шатре у нижней оконечности длинного стадиона Главкон ожидал последнего вызова на состязание. Друзья только что распростились с ним: Кимон поцеловал, Фемистокл пожал руку, Демарат пожелал: "Зевс да сохранит тебя". Симонид поклялся, что уже подбирает размер для триумфальной оды. Доносившийся снаружи рёв свидетельствовал о том, что стадион наполнен до отказа. Тренеры атлета давали ему последние, самые необходимые советы:
- Спартанец, конечно же, выиграет метание диска, но не унывай. Во всём остальном ты превзойдёшь его.
- Опасайся Мерокла из Мантинеи. Он плут, и его сторонники обновляют свои заклады. Быть может, он задумал хитростью добиться победы. Смотри, чтобы он не обманул тебя в беге.
- И, метая копьё, целься пониже. Ты всегда пускаешь его слишком высоко.
Наставления - и эти и последующие - Главкон принимал с привычной улыбкой. Щёки его не багровели, сердце не трепетало. Через несколько часов его ожидала или вся слава, которая могла пасть на голову победившего в играх эллина, или столь же великий позор, которым не знакомые с благородством сограждане щедро наделяли проигравших. Тем не менее, обращаясь к словам нынешнего дня, "он знал себя и свои собственные возможности". После расставания с детством Главкону ещё не приходилось встречать великана, которого он не мог бы одолеть, или быстроногого Гермеса, которого нельзя было бы обогнать.
Он рассчитывал на победу - пусть даже её придётся вырывать у Ликона - и мыслями своими находился в совершенно иных краях.
"Афины... отец... жена! Вы будете гордиться мною", - вот что думал он в эти мгновения.
Молодой массажист что-то бурчал себе под нос, не одобряя пустоту, откровенно проглядывавшую во взгляде атлета. Тем не менее Пифей, старший из двух массажистов, уверенно шептал о том, что знает господина Главкона существенно дольше и уверен, что тому удастся добиться победы, лишь протянув за ней руку.
- Афина поможет, - наконец пробормотал младший из массажистов. - Я и сам поставил на него половину собственной мины.
Тут за шатром с обеих сторон раздались крики глашатаев:
- Аминта-фиванец, выходи!
- Ктесий из Эпидавра, выходи!
- Ликон-спартанец, выходи!
Главкон протянул вперёд обе руки. Двое тренеров схватились за его ладони.
- Пожелайте мне удачи и славы, добрые друзья! - воскликнул атлет.
- Да помогут тебе Афина и Посейдон! - в искреннем голосе Пифея промелькнула неожиданная хрипотца. Его любимому ученику предстояло серьёзнейшее испытание, и душа тренера была готова последовать за ним на арену.
- Главкон-афинянин, выходи!
Полог шатра раздвинулся. Навстречу афинянину ударили солнечные лучи. Главкон выступил на арену, покрытый лишь блестящим слоем масла. Следом за ним присоединились к атлетам Сколус из Фасоса и Мерокл из Мантинеи; после, каждый в сопровождении глашатая с миртовой ветвью в руке, все шестеро пошли по стадиону, чтобы предстать перед судьями.
Ощутив на себе утренний свет неба Эллады, Главкон Алкмеонид на мгновение ослеп и последовал за сопровождавшим его глашатаем, словно за поводырём. Постепенно, как из тумана, вокруг него начали проступать стадион, ряд за рядом, тысяча за тысячей облачённых в яркие одежды зрителей, море лиц и рук, колышущихся одежд. Появившиеся атлеты были встречены оглушительным рёвом - неровным и нестройным. Каждый город приветствовал собственного бойца и пытался перекричать остальных; загремели аплодисменты, советы, оскорбления.
Лаконцы, собравшиеся на левой стороне стадиона, встретили Главкона уничижительными выкриками: "Смазливая девчонка", "Напыщенный курёнок"! Однако находившиеся справа афиняне с лихвой возместили нанесённый его чести ущерб, громогласно обозвав Ликона адским псом Кербером. Бойцы уже приближались к судейской трибуне, и тут навстречу им направились двадцать флейтистов в сопровождении юношей, белые одежды их теребил ветерок. Юнцы ударяли в кимвалы и тамбурины, флейтисты выводили отрывистый и неровный дорийский марш. Гибкие тела мальчишек вторили своими движениями ритму, и ревущая толпа чуть притихла, восхищаясь их изяществом. Наконец и бойцы и флейтисты дошли до помоста, устроенного в середине арены. Старший из судей, симпатичный коринфянин, волосы которого были перехвачены золотой с пурпуром лентой, справа налево повёл перед собой жезлом из слоновой кости. Марш немедленно умолк, и все присутствующие как один человек вскочили на ноги. Флейты и медные тарелки равно были заглушены рёвом двадцати тысяч глоток - дорийских, беотийских, аттических, - хором запевших знакомый всей Греции гимн: пели в честь Посейдона Истмийского, божественного покровителя игр.
Звуки сделались громче, и голоса слились, словно бы в едином порыве свидетельствуя: все мы эллины, пусть из многих городов, но одна у нас отчизна, одни боги и одна надежда - защититься от варваров:
Хвалим царя Посейдона, могучего хвалим,
Потрясателя земли и Колебателя моря,
Царя просторной Эгеиды и Геликона.
Счастлив ты, и почести даны тебе Зевсом!
Царь ты коней черногривых, резвых, ретивых.
Владыка кораблей, парусом окрылённых.
Охрани и верни нас, князь волн ужасных,
Домой благополучно верни, о том взываем.
Сушей или по бурному морю сопутствуй
Нам, недр и земли могучий владыка.
Оборони, защити и путём должным направь.
Тысячи разом курений алтарных
К ноздрям твоим благовонные дымы
Тотчас поднимутся, чернокудрый владыка.
Так пели они... А потом, в разом наступившей тишине, старший из судей совершил возлияние из золотой чаши, а когда вино пролилось на расположенную перед ним жаровню, вознёс молитву к Потрясателю земли, прося у бога благословения для бойцов, толпы и всей просторной Эллады. Далее он объявил, что сейчас, на третий день игр, состоится последнее, но самое почётное состязание, пентатлон, победителем которого станет атлет, ставший первым в трёх из пяти видов. Он назвал имена шестерых соперников, назвал предков их и города, родившие претендентов на победу, сообщил, как проходили они подготовку. Продолжив своё слово, он обратился уже к бойцам, требуя, чтобы они приложили все свои силы, соревнуясь перед глазами всей Эллады. Одновременно он напомнил им, что в соревновании не вправе участвовать муж, не очистившийся от пролитой им крови, и что таковым лучше не гневить понапрасну богов.