Тут ропот возмущённых голосов, остановивший Симонида, достиг ушей Фемистокла и Леонида.
Клич "К бою!" произвёл вполне ожидаемый результат. Кучки людей, причём не самого аристократического вида, валили со всех сторон к уже собравшейся толпе. В поднявшейся суматохе никто не проявлял особого почтения к царю Спарты и первому среди государственных деятелей Афин; бесцеремонно отодвинутые в сторону, они могли только оставаться свидетелями происходящего.
Как выяснилось потом, шум поднял торговавший бронзовым товаром сикионец, обнаруживший, что со столика, на котором он разложил свой товар, пропала небольшая, но ценная лампа. Взгляд его сразу выделил среди дюжины с лишком окружавших его прилавок людей стройного мальчишку в восточной одежде; и поскольку ловкость рук сирийских рабов успела войти в пословицу, сикионец немедленно сделал свой выбор:
- Хватайте варвара-вора!
С этим криком он подпрыгнул и вцепился в одежду предполагаемого похитителя светильника. Богатая и тонкая одежда, разорвавшаяся под руками торговца, помогла парнишке улизнуть, однако зеваки немедленно схватили беглеца и потащили его к сикионцу, уже приготовившемуся приказать обыскать незадачливого грабителя, но, увы, как раз споткнувшемуся возле своего столика о пропавшую лампу, должно быть просто свалившуюся на землю. Умиротворённый находкой торговец был уже готов отпустить мальчишку, однако один из находившихся рядом спартанцев не проявил желания успокоиться.
- Он вор, этот варвар, вор и лазутчик! - завопил спартанец. - Он выбросил лампу, когда понял, что его застукали! Ведём его в храм, к распорядителям игр!
Волшебное слово "лазутчик" тотчас развязало языки и страсти в толпе. Несчастного парня вновь схватили и принялись толкать в бока, осыпая градом вопросов:
- Чей ты раб? И почему находишься здесь? Где твой хозяин? И где ты взял эту заморскую одежду и тюрбан с золотыми кружевами? Признавайся немедленно, пока ответ не выбили из тебя кнутом! Какое бесчинство ты собирался учинить?
Пленник, если даже он понимал по-гречески - что было сомнительно само по себе, - совсем потерялся в этом столпотворении. Он тщетно пытался вырваться; в глазах его блестели слёзы. А потом он совершил грубую ошибку. Даже не пытаясь протестовать, он запустил узкую ладонь в алый пояс и извлёк оттуда горсточку золотых - должно быть, для того, чтобы предложить их в качестве выкупа за своё освобождение.
- У раба с собой десять дариков! - завопил докучливый спартанец, так и не ослабив хватку. - Слушайте, друзья: всё ясно как день. Парень, похожий на этого, служит Дексиппу-коринфянину. Молодой негодяй ограбил своего хозяина и убежал.
- Вот оно что! Беглый раб! В храм его! - К спартанцу присоединилась целая дюжина голосов. Вопли пленника уже попросту невозможно было услышать.
- Подождите, добрые граждане, - обратился к толпе человек, чисто произносивший слова на аттическом диалекте. - Отпустите этого парня. Я знаю раба Дексиппа, это не он.
Публика, в основном спартанцы, повернулась, недовольная вмешательством афинянина, однако послышавшееся в толпе имя заставило их сделать шаг назад.
- Кастор и Полидевк... Это Главкон Прекрасный.
Раза два порывисто двинув локтями, молодой человек пробился к парню. Действительно, Главкону могли бы позавидовать боги. Красота и сила слились воедино в его идеальной фигуре. Тонкое, правильное лицо, профиль, словно вышедший из-под рук скульптора, гладкие щёки, синие глаза, густые, коротко стриженные, с рыжинкой, волосы; подбородок не слабый, но и не суровый, кожа, покрывшаяся загаром в борцовской школе, - все эти детали складывались в единую картину, и целое было много прекраснее любой из составных частей! Возбуждённый несправедливостью, он стоял, чуть откинув назад голову, алый плащ изящными складками ниспадал с его плеч.
- Отпустите парня, - повторил он.
На мгновение покорённые его красотой спартанцы сдались. Восточный мальчик прижался к своему спасителю, однако неприятная история ещё не закончилась.
- Слушай меня, афинянин, - вновь начал спартанец. - Не полагайся на свою красоту. Завтра Ликон испортит её. Это или раб Дексиппа, или шпион варваров. В любом случае его следует отвести в храм, так что не мешай это сделать.
Он схватил мальчишку за пояс, но атлет протянул узкую ладонь, схватил спартанца за руку и одним молниеносным движением уложил его на землю. Вскочив на ноги, тот в ярости воззвал к собратьям:
- Афины оскорбили Спарту! К отмщению, мужи-лакедемоняне! Бей их! Бей!
В поднявшейся буре патриотических страстей о мальчике-азиате немедленно позабыли. К счастью, оружия в толпе не нашлось. С полдюжины крепких лаконцев без согласия и порядка набросились на атлета. На мгновение Главкон исчез за размахивающими руками и развевающимися одеждами. А потом золотая голова его вновь мелькнула над толпой: он легко разбросал нападающих. Двое из них уже валялись на спинах и стонали. Остальные, ругаясь, отошли на почтительное расстояние и готовились к новому натиску.
Афинский горожанин, торговавший за соседним прилавком, поднёс раструбом руки ко рту и завопил:
- Мужи-афиняне, сюда!
Его многочисленные соотечественники горохом посыпались отовсюду. Мужчины подбирали камни, отламывали от сосен ветви, чтобы воспользоваться ими в качестве дубинок. Атлет, находившийся в самом центре сумятицы, улыбался, высоко подняв голову, а в глазах его горела радость сражения. И поза и лицо его вторили словам: "Попробуйте справиться со мной!"
- Спарта оскорблена! Долой хвастуна! - вопили лакедемоняне.
Афиняне отвечали им подобным же образом. Смуглый мореход уже тянул из ножен кинжал. Всё обещало крепкую потасовку, разбитые головы и, может быть, кровь, когда Леонид вместе с другом, прибегнув к помощи посохов, пробились вперёд. Царь с размаху опустил свой жезл на спину рослого спартанца, готового ринуться на Главкона.
- Глупцы! Прекратите! - взревел Леонид, и, едва толпа узрела, кто сейчас оказался среди них, руки забияк - и афинян и спартанцев - немедленно опустились; притихнув, все замерли.
Воспользовавшись мгновением, Фемистокл шагнул вперёд и поднял вверх руку. Его звонкий голос, словно походный горн, прозвучал среди сосен:
- Собратья-эллины, да не вкрадётся раздор между нами! Я видел всё происшедшее. Вы прискорбно не поняли друг друга. Не сомневаюсь, что ты всем доволен, мастер-медник?
Сикионец, которому драка сулила конец вечерней торговли, с радостью закивал.
- Он говорит, что кражи не было и что он всем доволен. Он благодарит всех за дружескую помощь. Азиат не раб Дексиппа, а Ксеркс не использует подобных мальчишек в качестве соглядатаев. И Главкон ничем не оскорбил Спарту. Давайте же разойдёмся с миром и без обиды, и пусть боги определят победителя завтрашних соревнований.
Ни один голос не ответил ему. Музыка, сопровождавшая приближение священного посольства Сиракуз, разом отвлекла внимание толпы; многие уже успели оставить её, чтобы проводить до храма украшенные цветами колесницы и скот. Фемистокл и Леонид приблизились к Главкону.
- Ты, как всегда, заслуживаешь прозвища Главкона Удачливого... Что было бы, не направься мы этим путём?
- Это было чудесно, - отозвался атлет, в глазах которого ещё не угас огонёк. - Потрясение, борьба, ощущение того, что твои сила и воля противостоят многим, а потом понимание: ты сильнее.
- Восхитительное чувство, - ответил государственный деятель, - только избави меня Зевес от необходимости сражаться в одиночку против десятерых. Однако какой бог надоумил тебя вмешаться в эту свалку, рискуя всеми шансами на завтрашнюю победу?
- Я возвращался с занятий в палестре и увидел, что мальчишка попал в затруднительное положение и что он не является рабом Дексиппа. Я бросился выручать его... не думая о последствиях.
- Рискнул всем ради лукавого азиата? Кстати, а где этот плут?
Но парнишка, из-за которого завелась свара, уже затерялся в толпе.
- Сбежал вместе с благодарностью к своему спасителю! - едко воскликнул Фемистокл, поворачиваясь к Леониду. - Ну, благороднейший царь Спарты, ты хотел увидеть Главкона и оценить его шансы на победу в пентатлоне. Твои лаконцы уже проверили их. Теперь ты доволен?
Но царь, не удосужившись произнести даже приветственное слово, окинул взглядом атлета и изрёк свой приговор:
- Слишком красив.
Главкон покраснел, как девица. Фемистокл с укоризной воздел руки к небу:
- Разве Ахиллес и многие другие герои не были отважны и прекрасны одновременно? Или не их Гомер столько раз называет богоподобными?
- Поэт пентатлона не выиграет, - отрезал царь, а потом резким движением схватил правую руку атлета возле плеча.
Хрустнули мышцы. Главкон даже не шевельнулся.
- Эвге! - воскликнул Леонид, отпуская руку Главкона, и протянул ему полусжатый кулак: - Разожми.
На долгое мгновение, которого как раз хватило Симониду и спутникам, чтобы приблизиться, афинянин и спартанец застыли лицом к лицу с сомкнутыми руками... Главкон тем временем багровел - но не от смущения. Потом кровь прилила ко лбу царя: покрасневшие пальцы его разомкнулись.
- Эвге! - вновь воскликнул Леонид и, обратившись к Фемистоклу, заметил: - Подойдёт.
После этого, словно бы удовлетворившись увиденным и не желая более тратить времени попусту, он коротко и небрежно кивнул Кимону и его спутникам. Царское слово и явно было слишком драгоценной монетой, чтобы транжирить её на пустые прощания. Уже уходя, царь бросил через плечо Главкону:
Ненавижу Ликона. Раздроби ему кости.
Впрочем, Фемистокл задержался на мгновение, чтобы приветствовать Симонида.
Коротышка-поэт пришёл в восторг - наперекор собственным ожиданиям - от красоты и скромности атлета и, будучи человеком, всегда державшим свои мысли поблизости от языка, не раз заставил Главкона покраснеть.
Господин Симонид излишне добр ко мне, - попробовал прекратить похвалы атлет. - И я вижу в его словах лишь вежливую любезность.
Какое непонимание! - пел поэт. - Ты ранишь меня. Но я испытываю сильное желание задать вопрос. Разве не приятно ощущать, что ты радуешь стольких людей уже своим внешним видом?
- Как мне ответить на него? Если отвечу "нет", то обижу тебя прекословием, если отвечу "да" - обижу ещё горше, на сей раз самомнением.
- Умный ответ. Лицом ты - Парис, силой - Ахиллес, а умом - Периандр. И все эти качества сошлись воедино в одном теле. - Однако, заметив, что смущение Главкона ещё более усугубилось, кеосец постарался укоротить свой язык: - Геракл! Если мой язык успел задеть тебя, видишь, я успел убрать его в ножны. Но утешит меня только ода в пятьдесят ямбов, посвящённая твоей победе. А в ней не сомневаюсь ни я, ни один из здравомыслящих эллинов. Или ты не уверен в ней, драгоценный афинянин?
- Я уверен в справедливости богов, благородный Симонид, - ответил атлет, отчасти с детской прямотой, отчасти с глубоко искренним и зрелым чувством.
- Возможно, ты прав. Боги обыкновенно справедливы к таким, как ты. Судьба, Тюхе, перестаёт благоволить к нам, седобородым.
- Кто знает. - Главкон усталым движением прикрыл ладонью глаза. - Тем не менее иногда я готов сказать: "Приветствую тебя, несчастье, лишь не будь большим", чтобы только отвратить ревность богов к избыточной удаче. Если не считать ссоры с отцом, я преуспел во всём. Завтра мне предоставляется возможность уладить и её. Впрочем, готов напомнить тебе слова Солона: "Не называй человека счастливчиком, пока ты не умер".
Подобная откровенность с незнакомым человеком очаровала Симонида:
- Ты прав, но ошибиться может и один из семи мудрецов.
- Я не знаю. Я только надеюсь...
- Тихо, Главкон, - проговорил Демарат. - Перед состязанием не придумаешь ничего хуже, чем разговор о нём. Дома в Афинах...
- В Элевсине, ты хотел сказать.
- Чума тебя забери! - вскричал Кимон. - Ты называешь Элевсин потому, что там тебя ждёт Гермиона. Однако мечтания закончатся, когда начнётся схватка с Диконом.
- Тогда он очнётся, - улыбнулся Фемистокл. И, ещё раз изящно кивнув Симониду, государственный деятель заторопился следом за Леонидом, в то время как трое молодых людей и поэт направились к палатке Главкона - в сосновую рощу.
- Почему это царь Леонид пожелал Главкону сокрушить кости лучшего из спартанцев? - полюбопытствовал Кимон.
- Готов дать ответ, - вызвался Симонид, знакомый, наверное, с половиной знатных эллинов. - Во-первых, Ликон принадлежит к соперничающему с ним царственному роду; во-вторых, его подозревают в мидянстве, в симпатиях к Персии.
- Слыхал я об этом мидянстве, - торопливо прервал своего спутника Демарат, - и готов поручиться, что всё это - россказни.
- Слухов достаточно, чтобы дать повод для сомнений! - вскричал не знающий компромиссов сын Мильтиада. - В подобные времена честный эллин должен следить, чтобы к нему не пристали подобные подозрения. А ещё одна причина ненавидеть его...
- Тихо! - распорядился Главкон, словно бы воспрянув от долгих раздумий, и продолжил, взмахнув своей дивной надопью: - Пусть мидяне, персы и война с ними подождут. Моя единственная война сейчас - пентатлон, а потом пусть по ноле Зевса будет победа и славное возвращение в Элевсин!.. Пожелайте мне удачи.
- Готов объявить его сумасшедшим, - задумчиво проговорил поэт. - Главкон живёт в своём собственном ясном мире; ему достаточно его самого. Да не затмит когда-нибудь этот мир посланная Зевсом буря! Ибо душа его кажется мне не созданной для несчастий.
* * *
Из шатра навстречу Главкону выбежал Мане, слуга атлета, державший в руках небольшую, плотно перевязанную шкатулку.
- Её оставил незнакомый мне смуглый человек всего несколько мгновений назад. Он сказал, что она предназначена для моего господина Главкона.
Внутри оказался браслет из египетской бирюзы, который Симонид оценил более чем в две мины. Ничто не свидетельствовало о личности дарителя, кроме кусочка папируса, на котором неопытная рука начертала: "Прекрасному единоборцу-афинянину с благодарностью за великую услугу".
Кимон поднял браслет повыше, наслаждаясь его блеском.
- Фемистокл ошибся, - заметил он. - Азиат не забыл о благодарности. Но чьего же отрока или раба на деле спас Главкон?
- Вероятно, - выдвинул предположение Симонид, - что Фемистокл ещё раз ошибся. Как знать, не подослан ли Ксерксом человек, имеющий возможность дарить подобные вещи?
- Не говори глупостей, - недовольным тоном объявил Демарат, но Главкон уже поместил браслет обратно в шкатулку.
- Бог послал его, и я радостно приму этот дар, - заметил он непринуждённо. - Доброе предзнаменование завтрашней победы, и к тому же браслет будет на редкость красиво смотреться на руке Гермионы.
Упоминание это вызвало новые протесты со стороны Кимона, однако их прервал мальчишка-подросток, вошедший в шатёр и обратившийся к Демарату.
Глава 3
Парнишка, украдкой приблизившийся к Демарату, не был разве что горбуном. Обнажённые руки его покрывала причудливая татуировка, свидетельствовавшая о фракийском происхождении юнца. В глазах светился живой и острый, даже зловещий ум. Слова, прошёптанные им Демарату на ухо, не были услышаны всеми остальными, однако последний немедленно начал прощаться.
- Ты оставляешь нас?! - воскликнул Главкон. - Разве сегодня не каждый из моих друзей будет со мной? Пусть твой уродливый Биас убирается прочь.
- Сегодня мною повелевает друг более великий, чем Главкон Алкмеонид, - ответил оратор с улыбкой.
- Назови его имя.
- Назови её имя, - едким тоном поправил Симонид.
- Благородный кеосец, в таком случае вынужден признаться, что служу прекраснейшей и знатнейшей владычице. Имя её - Афина.
- Опять ваши проклятые общественные дела, - пожаловался Главкон. - Но уходи скорее, ведь твою любовь разделяет каждый из нас.
Демарат расцеловал атлета в обе щеки.
- Оставляю тебя на попечение верных хранителей. Прошлой ночью мне приснилась гирлянда из лилий - верный знак победы. Поэтому мужайся.
- Хайре, хайре! - принялись прощаться остальные, и Демарат вышел из шатра следом за мальчишкой-рабом.
Вечерело. Море, скалы, поля, сосновые рощи окрасило багровое зарево, разлившееся позади Акрокоринфа. Между деревьев, где народ продавал и покупал, бился об заклад и попросту веселился, пылали факелы. Похоже, вся Греции прислала свои товары на Истм.
Демарат не спешил. Сперва его внимание привлёк торговец, выставивший раскрашенные глиняные фигурки и упрашивавший зевак вспомнить об оставшихся дома детях. 11отом виноторговец сунул под нос афинянину чашу изысканного вина и принялся уговаривать купить целую амфору. У прилавков продавали фессалийские кресла, посуду, даже рабов, привезённых с Чёрного моря. На помосте перед вопящей толпой кривлялись и закатывали глаза марионетки, подчиняясь рукам женщины, державшей верёвочки.
Впрочем, здесь можно было найти и более возвышенные развлечения. Стоявший на сосновом пне рапсод превосходным голосом декламировал посвящённый Аполлону гимн Алкея. С ещё большей охотой Демарат остановился перед сборищем более опрятной публики, слушавшей чистый голос человека благородной наружности, читавшего вслух по свитку.
- Афинянин Эсхил, - пояснил один из слушателей, - читает хоры из трагедий, которые обещает когда-нибудь дописать и поставить.
Демарат прекрасно знал знаменитого драматурга, однако отрывка этого ещё не слышал: "Песнь Эриний" призывала жуткие проклятия на голову человека, предавшего друга. "Лучшие его строки", - подумал Демарат, отходя прочь и на мгновение задержавшись среди толпы, собравшейся послушать Лампара, знаменитого кифареда.
Однако, ощутив наконец, что он уже заметно опаздывает, оратор решительно повернулся спиной к двум акробаткам и вышел на длинную прямую дорогу, уводившую к дальней оконечности Акрокоринфа. Тут он впервые повернулся к Биасу, до этого следовавшему за ним, словно собачонка.
- Так ты говоришь, что он ожидает на постоялом дворе Эгиса?
- Да, господин. Это рядом с храмом Беллерофонта, сразу за городскими воротами.
- Хорошо. Я не хочу спрашивать дорогу, а сейчас лови обол и катись куда хочешь.
Подхватив на лету монетку, мальчишка исчез в толпе. Достаточно удалившись от факелов, Демарат остановился, чтобы накинуть на голову капюшон. "Дорога темна, но мудрый человек постарается избежать любых неожиданностей", - с такими мыслями он направился в указанном Биасом направлении.
Идти было темно: ночь выдалась безлунной, и даже яркие звёзды Эллады - проводник ненадёжный. Впрочем, Демарат заметил, что идёт по длинной аллее, обсаженной раскидистыми кипарисами, а где-то вдалеке белеет высокий, похожий на надгробие монумент.