Рассказ на тему о стирании социальных различий в сегодняшней Британии, о превращении рабочего в представителя профессии "чистого воротничка". Интеграция классов, как об этом пишет западная социология? Нет, отвечает Лессинг, не безболезненная интеграция, а выламывание из класса, насильственное выдирание с корнями, и сопряжено оно с такими нравственными и психологическими издержками, что вряд ли их окупает. Тема рабочей гордости, рабочего достоинства, тема врожденной доброты людей труда определяет в конечном счете основную интонацию рассказа Лессинг "Англия и Англия".
- Пора, пожалуй, - сказал Чарли. - Ты не беспокойся, у меня все готово.
Он заранее сложил чемодан, чтобы мать не хлопотала.
- Рано еще, сынок, что ты! - встрепенулась она, но тут же стала торопливо вытирать мокрые красные руки, чтобы обнять его. Она-то знала, почему сын спешит - хочет уйти до отца. И как раз в эту минуту дверь со двора отворилась и в кухню вошел мистер Торнтон. Чарли с отцом были очень похожи - оба высокие, худые, ширококостные, только у старого шахтера спина согнулась, волосы поредели, стали седые, щеки ввалились и в кожу въелась угольная пыль, а сын был строен и прям, русые кудри буйно вились, глаза смотрели живо и остро. Правда, вокруг глаз уже залегла усталость.
- Ты один! - вырвалось у Чарли. Он обрадовался, хотел снова сесть и вдруг увидел, что ошибся: в полосе света за спиной отца стояли на крыльце три фигуры. И он быстро сказал: - Я уезжаю, па. Значит, до рождества.
Шахтеры, громко топая, вошли в кухню, сразу наполнив ее шутками, которые Чарли ненавидел такой же лютой ненавистью, как постоянно торчавшего где-то за его правым плечом бесенка-невидимку.
- Так-так, - сказал один, - в храм науки, значит, возвращаешься.
- К высоким, стало быть, материям, - добавил другой.
Оба улыбались, оба говорили без всякой злобы, без тени зависти, но их шутки делали Чарли чужим в родной семье, чужим в родном поселке. Третий шахтер тоже решил не отстать и даже перещеголял остальных:
- Ты как, к нам приедешь справлять рождество или будешь веселиться с графами и герцогами? Ты ведь теперь все с ними водишь компанию.
- Домой он приедет на рождество, домой, - сердито прервала его мать и, повернувшись ко всем спиной, стала выкладывать картофелины из бумажного пакета в кастрюлю.
- На денек-другой обязательно вырвусь, - сказал Чарли, повинуясь невидимке. - Я как тот пострел, который всюду поспел.
Шахтер, пошутивший насчет графов и герцогов, одобрительно кивнул, словно хотел сказать "молодец", и весело захохотал. Остальные тоже засмеялись. Братишка Ленни радостно налетел на Чарли, тесня и толкая его, Чарли пришлось отбиваться, а мать с улыбкой глядела на них, довольная, что все обошлось. Но Чарли не был дома почти год, и, когда он стал прощаться, он увидел в посуровевших глазах шахтеров, что они этого не забыли.
- Не сердись, что я так мало побыл с тобой, сынок, - сказал мистер Торнтон. - Что делать, ты ведь знаешь…
Сначала он был секретарем шахтерского профсоюза, теперь председателем - всю свою жизнь он защищал интересы горняков в самых разнообразных качествах. Стоило ему показаться на улице, как его окликали из какого-нибудь двора мужчины или женщина в переднике: "Билл, на минутку!", - догоняли и потом шли с ним. Каждый вечер мистер Торнтон сидел в кухне или в гостиной и, пока дети смотрели телевизор, объяснял, как оформить пенсию, как возбудить иск, как выхлопотать пособие, толковал положения трудового законодательства, заполнял какие-то бланки, выслушивал чужие беды… Сколько Чарли себя помнил, отец пекся о жителях поселка гораздо больше, чем о нем.
Шахтеры прошли в гостиную, мистер Торнтон положил руку на плечо сына, сказал: "Как хорошо, что мы повидались, сынок", - и, кивнув, направился за своими гостями. Закрывая дверь, он попросил жену:
- Приготовь-ка нам чайку, мать.
- Чарли, ты тоже успеешь выпить чашечку, - сказала она. Это значило, что теперь вряд ли кто еще из соседей к ним придет и ему можно не спешить. Но Чарли ее не слушал. Он глядел, как одной рукой она моет под краном грязный картофель, а другой тянется за чайником. Потом он снял с вешалки плащ и взял чемодан под назойливый шепот внутреннего голоса, который был ему омерзителен, но который он считал единственной своей защитой против злобного бесенка за плечом: "Господи, отец просит у меня прощения! У меня! Он сейчас извинялся за то, что мало побыл со мной. Да если бы он не был такой, как он есть, если бы он не был лучший человек в поселке, а наш дом не был бы единственным здесь домом, где есть настоящие книги, я не кончил бы так хорошо школу, не получил бы стипендии в Оксфорде, - мне ли на него обижаться!" Слова "мне ли обижаться" зловещим эхом отозвались где-то в глубине, и у Чарли закружилась голова, земля словно качнулась под ногами. Но туман быстро рассеялся - перед ним стояла мать и внимательно глядела на него, все понимая и не укоряя.
- Неважно ты что-то выглядишь, сынок.
- Нет-нет, все хорошо. - Он быстро поцеловал ее. - Передай привет сестрам, когда вернутся. - И он шагнул за порог.
Братья шли молча. Пятьдесят двориков с ярко освещенными окнами тесных, уютных кухонек, где поминутно открывались двери, впуская возвращающихся к вечернему чаю шахтеров; потом пятьдесят темных, без единого огня фасадов. Даже сейчас вся жизнь поселка сосредоточивалась в кухнях, где целыми днями в печи жарко горел дешевый уголь. Поселок построила в тридцатых годах угольная компания, которую сейчас национализировали. В нем было две тысячи абсолютно одинаковых домиков, с одинаковыми квадратиками заботливо ухоженных палисадников перед окнами и одинаковыми двориками, где с утра до вечера хлопотали хозяйки. Почти над каждым домом торчала телевизионная антенна, из всех труб валил густой черный дым.
У автобусной остановки Чарли оглянулся - сейчас поселок казался черной ямой, из которой с трудом пробивался безрадостный свет слабых, мокрых огней. Он стал искать свет отцовских окон - как он любил свой дом и как ненавидел поселок! Все, что он видел вокруг, оскорбляло его, но кухня родного дома встречала его теплом и любовью. Сегодня утром он вышел на парадное крыльцо и долго глядел на длинные ряды серых оштукатуренных домов по обе стороны серой асфальтовой мостовой, на безобразные серые столбы и серые кустики живой изгороди, на высящийся над всем серый террикон, на четкие, как на чертеже, черные линии строений шахты. Он глядел на все это, а внутренний голос терзал его: "Здесь не на чем отдохнуть глазу, нет ни одного красивого здания, ни одного дерева. Все так убого, тускло и безотрадно, что было бы только справедливо стереть это уродство с лица земли и из памяти людей". В поселке не было даже кино. Была почта и при ней библиотека, в которой имелось некоторое количество любовных романов и военных приключений. Было два клуба-пивных, и были телевизоры - вот и все, чем могли занять свой досуг две тысячи семей.
Когда мистер Торнтон оглядывал поселок со своего парадного крыльца, он гордо улыбался и говорил детям:
- Вы не знаете, какие раньше были горняцкие поселки. Вы даже представить себе не можете, как там жили люди - трущобы, настоящие трущобы! Но мы их уничтожили. Теперь все к вашим услугам: хотите в кино, на танцы - у вас ведь одно на уме, знаю я вас, - пожалуйста, рядом Донкастер. А вот в наше время…
И когда Чарли приезжал домой, он старался изо всех сил не показать, как ему все тут тягостно, потому что огорчить отца ему было бы невыносимо.
К остановке подошли несколько молодых ребят-шахтеров в костюмах с широченными плечами, в лихо заломленных беретах и с закинутыми назад шарфами. Они поздоровались с Ленни, разглядывая незнакомого парня.
- Это мой брат, - сказал Ленни.
Ребята кивнули и быстро полезли в автобус. Они поднялись наверх, а Ленни с Чарли прошли вперед. Ленни был похож на них - в таком же берете, в ярком шарфе. Невысокий, крепкий, коренастый, он, как говорил мистер Торнтон, был просто создан для шахты. Но в шахту Ленни не пошел, а стал литейщиком на заводе в Донкастере. С детства он слышал, как отец кашляет по целым ночам, и решил держаться от забоя подальше. Однако отцу он этого никогда не говорил.
Ленни было двадцать лет. Он зарабатывал семнадцать фунтов в неделю и собирался жениться на девушке, за которой ухаживал уже три года. Жениться сейчас он не мог - нужно было, чтобы сначала старший брат кончил университет. Отец все еще работал в забое; по возрасту ему можно было перейти наверх, но в забое платили на четыре фунта больше. Сестра работала в конторе, она мечтала стать учительницей, но все деньги, какие были в семье, пошли на Чарли. Его учение в Оксфорде стоило его родным двести фунтов в год. Из всей семьи только младшей сестренке-школьнице и матери ничем не пришлось жертвовать ради Чарли.
На автобусе езды было полчаса, и Чарли весь подобрался, приготовившись к отпору. А ведь домой он ехал с надеждой, что хоть с Ленни обо всем поговорит, хоть с ним не будет ничего скрывать.
И вот Ленни спросил веселым голосом, но вглядываясь в лицо брата с тревогой и любовью:
- Так почему ж ты все-таки нас осчастливил своим приездом, Чарли-малыш? Мы ушам не поверили, когда ты сказал, что приедешь на субботу и воскресенье.
- Графы и герцоги наскучили, - буркнул Чарли.
- Ну что ты, брось, - быстро возразил Ленни. - Не обижайся на них, они ведь не со зла.
- Знаю, что не со зла.
- Мама права, - Ленни снова взглянул на него с тревогой, но тут же поспешил отвести взгляд, - ты неважно выглядишь. Что случилось?
- А вдруг я провалю экзамены? - выпалил Чарли, не сдержавшись.
- Что за чепуха? В школе ты всегда был лучший ученик, всегда шел впереди всех. Почему ты теперь провалишься?
- Просто иногда я этого боюсь, - сказал Чарли смущенно, но радуясь, что опасность миновала.
Ленни снова внимательно поглядел на брата, уже не таясь, и слегка поднял плечи - не пожал ими, а словно бы приготовился к удару. Так он и сидел, положив большие руки на колени, с легкой насмешливой улыбкой на губах. Насмешка эта относилась не к Чарли, нет, а к жизни вообще.
Сердце у Чарли больно сжалось, и он виновато сказал:
- Ничего, все обойдется, сдам я их как-нибудь.
А ненавистный внутренний голос нашептал: "Ну, сдашь ты свои экзамены, ну и что? Получишь в каком-нибудь издательстве "интеллигентную" работу, станешь десятой спицей в колеснице - мало там таких невежд, как ты! А то будешь чиновником. Или учителем, призвания у тебя к этому нет, но не все ли равно? Или поступишь в услужение к тем, кто заправляет промышленностью, и будешь притеснять таких, как Ленни. Но самое смешное, что тебе когда еще будут платить столько, сколько Ленни зарабатывает сейчас". Невидимка ехидно сообщил из-за плеча, раскачивая похоронный колокол: "Сегодня утром студент третьего курса одного из Оксфордских колледжей Чарли Торнтон был найден мертвым в своей комнате. Комната была наполнена газом. Юноша страдал переутомлением, которое явилось результатом усиленных занятий. Смерть наступила вследствие естественных причин". Выкрикнув грубое ругательство, голос умолк. Но он затаился и ждал - Чарли знал, что он ждет.
- Ты не был у врача, Чарли-малыш? - спросил Ленни.
- Был. Он посоветовал мне сделать передышку. Потому я и приехал домой.
- Зачем ты так надрываешься над учебой?
- Да нет, пустяки, просто он сказал, нужно немножко отвлечься.
Ленни не улыбнулся. Чарли знал, что дома он скажет матери: "По-моему, у Чарли не все ладно", и та ответит, высыпая на раскаленную сковороду нарезанный картофель: "Наверное, он иногда сомневается, стоило ли огород городить. И потом, он же видит, что ты зарабатываешь, а он нет. - Она помолчит, они испытующе взглянут друг на друга, и она вздохнет: - Трудно ему. Приедет сюда - от всего отвык, вернется в колледж - и там все чужое". - "Ты - не расстраивайся, мамуля", - скажет Ленни. "Я и не расстраиваюсь. Чарли справится".
"Раз она все так хорошо понимает, может быть, она и тут права? Может быть, я и в самом деле справлюсь?" - заволновался внутренний голос.
Но бесенок за спиной немедленно вмешался: "Мать - лучший друг, от нее не ускользнет ни одна мелочь".
В прошлом году он привез домой Дженни - домашним ужасно хотелось поглядеть на "важных" людей, с которыми он теперь водится. Дженни - дочь бедного священника, педантичная и немного ограниченная, но в общем девушка славная. Все ждали, что она будет чваниться, но она легко обошла подводные камни, которые таил тот уик-энд. Мать потом сказала, и ее слова ударили его по самому больному месту: "Какая хорошая девушка. И о тебе заботится, как мать, это сразу видно". Это прозвучало упреком не девушке, а ему, Чарли. И теперь он с завистью смотрел на независимый профиль Ленни и говорил себе: "Да, он взрослый, настоящий мужчина. И уже давно стал взрослым, с тех пор как кончил ншолу. А я все еще мальчишка, хоть и старше его на два года".
Каждый раз, как Чарли приезжал домой, обитатели поселка давали ему почувствовать, что они, люди, из которых он вышел, делают серьезное дело, а вот он и те, с кем ему предстоит провести жизнь - если он, конечно, сдаст экзамены, - занимаются пустяками. Так ему казалось, но он в это не верил, его резонерствующий внутренний голос быстро расправлялся со всеми сомнениями, а вот живущий за спиной невидимка издевался как умел. Его родные тоже так не думают, они им гордятся. Но во всем, что бы они ни говорили и ни делали, для Чарли всегда был укор: они его берегут, стараются от всего оградить, но главное - они работают на него. Отец в шахте с четырнадцати лет, а ему, Чарли, уже двадцать два…
Ленни через год женится. Он уже говорит о семье, о детях, а ему, Чарли, выпускнику Оксфорда - если он, опять-таки, сдаст экзамены, - бакалавру искусств, придется обивать пороги в поисках работы: такими, как он, пруд пруди.
Вот и Донкастер. Скоро фабрика, где работает девушка Ленни, Дорин.
- Тебе сходить, а то придется шлепать обратно под дождем, - сказал Чарли.
- Ничего, я тебя провожу до вокзала.
До вокзала было ехать еще пять минут. И вдруг Ленни решился:
- Зря ты, по-моему, обидел маму.
- Но ведь я не произнес ни единого слова! - Чарли неожиданно для себя заговорил своим другим, "образованным" языком, которым старался не говорить дома, разве только в шутку. Ленни посмотрел на него с удивлением и укоризной.
- Все равно, она поняла.
- Но это же черт знает что такое! - Чарли начал горячиться. - Она целый день топчется в кухне, всех нас ублажает и еще по сто раз в день бегает за этим проклятым углем!
Когда Чарли в последний раз приезжал домой, это было на прошлое рождество, он приделал к раме старой детской коляски ведро, чтобы мать возила уголь. Сегодня утром он увидел свое сооружение во дворе, оно валялось в углу, и ведро было полно дождевой воды. После завтрака он и Ленни остались сидеть за столом. Дверь во двор была отворена, и мать ходила с небольшой лопаткой через кухню в гостиную, нося из ямы уголь. В каждый свой рейс она приносила маленький кусочек угля. Чарли сосчитал, что она совершила тридцать шесть таких рейсов со двора к кухонной плите и к камину в гостиной. Ходила она методично и размеренно, крепко сжимая перед собой черенок лопаты, как копье, сосредоточенно нахмурившись. Чарли уронил голову на сгол, и плечи его задрожали от беззвучного смеха. Лишь почувствовав осуждающий взгляд Ленни, он перестал смеяться. И вот теперь Ленни говорит: "Зря ты обидел маму".
- Я же ничего ей не сказал.
- Она все равно обиделась. По твоему лицу всегда видно, что ты думаешь, Чарли-малыш. - Но Чарли не отозвался на призыв брата, и не только потому, что тот хотел смягчить упрек. И Ленни добавил: - Ты же знаешь, старую собаку новым фокусам не выучишь.
- Старую! Да ей нет и пятидесяти! А ведет она себя, словно древняя старуха. Целый день топчется, возится, а зачем? Если бы она организовала правильно свой день или хотя бы иногда говорила нам, что надо сделать, со всей ее работой можно было бы управиться за два часа.
- И что бы она стала делать остальное время?
- Остальное время? Да что хочет - читать, ходить в гости, мало ли!
- Она все чувствует. Когда ты прошлый раз уехал, она плакала.
- Господи, да что она чувствует? - У Чарли горло перехватило от жалости, но в эту минуту заговорил рассудочный внутренний голос, и Чарли стал послушно повторять его слова: - Какое мы имеем право обращаться с ней, как с прислугой, черт возьми? Бетти подай на обед одно, папе другое, и она бегает вокруг нас и ублажает всех, как нянька.
- А кто вчера вечером сказал, что не хочет жирного мяса, и взял ее тарелку? - Ленни улыбнулся, но в голосе его был упрек.
- И я ничуть не лучше других, - сказал Чарли неискренне. - Тошно на все глядеть. - Это уже прозвучало вполне от души. - А все женщины в поселке считают, что так и надо, - продолжал он назидательно. - Если бы кто-то попытался организовать их день так, чтобы они иногда могли выкраивать несколько часов для себя, они бы решили, что их хотят оскорбить, превращают в бездельниц. Возьми маму. Два-три раза в неделю она ездит в Донкастер на фабрику заворачивать конфеты - она же больше тратит на автобус, чем ей там платят! Я сказал ей: "Ты ведь платишь больше, чем получаешь на фабрике", и знаешь, что она мне ответила? "Так приятно вырваться иногда и поглядеть, как живут люди". Это называется "поглядеть, как живут люди" - заворачивать идиотские конфеты на идиотской фабрике! Почему она не может просто поехать вечером в город и пойти куда-нибудь? Почему считает, что за все надо платить тяжелым трудом, что она обязана заворачивать эти бумажки да еще терять при этом деньги? Полное идиотство. Ведь они же люди, в конце концов! Люди, а не…
- А не кто? - гневно вспыхнул Ленни. Пока Чарли произносил свою обвинительную речь, губы у Ленни сжимались, глаза становились все уже. - Приехали, - сказал он с облегчением.
Они подождали, пока из автобуса спрыгивали веселые молодые шахтеры, потом сошли сами, и Чарли сказал:
- Я тебя посажу обратно.
Они перешли блестящую от дождя мостовую черной, прокопченной улицы к остановке автобуса.
- Не можем мы жить по-другому, ты зря это от нас требуешь, Чарли-малыш.
- Разве я требую? - взволнованно запротестовал Чарли, но подошел автобус, и Ленни вскочил на подножку задней двери.
- Если что случится, обязательно напиши мне! - крикнул он.
Водитель дал сигнал, лицо Ленни скрылось за дверью, и освещенный автобус растворился в моросящей, с пятнами света темноте.
До лондонского поезда было еще полчаса. Чарли стоял под дождем, засунув руки в карманы. Ему хотелось броситься за Ленни, объяснить ему. Что объяснить? Он перебежал улицу и вошел в бар возле станционного здания. Хозяин бара был ирландец, он хорошо знал и Чарли и Ленни. Бар только что открылся, в зале было еще пусто.
- А, это ты. - Ничего не спрашивая, Майк налил ему пинту горького пива.
Чарли плюхнулся на табурет.
- Ну, какие новости в ученом мире?
- О господи, не надо! - простонал Чарли.
Ирландец растерянно заморгал, и Чарли поспешил его спросить:
- Ты зачем испохабил заведение?