"Я вот прошлым летом видел одного утопленника. Молодой парень. Нырнул в одежде с катамарана. Выпендривался, надо думать. Пошел камнем ко дну. Его выловили, попробовали откачать, делали искусственное дыхание, массаж сердца, уколы, в общем - по полной программе. Не помогло", - рассказал Жакино.
"Да, я помню этот случай, читал в газетах", - отозвался Веран.
"Но этот-то вроде немолодой?" - спросил Хозняк.
"Здесь часто тонут", - сказала Симона Фрер. Дождь стекал по их подбородкам, мокрые волосы липли к головам; знали бы они, до чего сами были похожи на утопленников. Зеваки разошлись, на месте осталась группа из пяти человек:
Хозняк ………………………… рыбак
Бозьо…………………………… рыбак
Жозеф Жакино …………… пенсионер
Симона Фрер ……………… мать семейства
Веран …………………………… без определенных занятий
Они все никак не могли расстаться. Последнее воспоминание о мертвеце, чей дух еще не отлетел на небеса, не давало им уйти с дождя. Не подкрепленная любовью человеческая память объединяла их, заставляя страшиться долгого одинокого пути сквозь бездну пуще смерти и страдания. Через месяц или неделю, а может, и раньше, один из пятерых в последний раз заговорит о случившемся.
Будет это, скажем, Хозняк. Перед тем как отправиться из кафе домой, он вдруг расскажет еще один случай:
"На днях я шел по пляжу, возвращался с рыбалки, под дождем. И увидел утопленника. Он весь раздулся и посинел, и никто не смог его оживить. На следующий день об этом написали в газетах.
УСТАЛ ОТ ЖИЗНИ
Г-н Жан-Франсуа Гурр, 54 лет, торговый представитель фирмы по продаже туалетного мыла, вчера, во второй половине дня, был выловлен из воды бригадой спасателей. Предположение о несчастном случае не рассматривается, следствие склоняется к версии самоубийства. Несчастный свел счеты с жизнью, нырнув со взятой напрокат лодки. Предполагается, что тело находилось в воде не менее трех дней. По всей очевидности, г-н Гурр, имевший безупречную репутацию в торговых кругах, покончил с собой вследствие неврастенического припадка. Спешим выразить искренние соболезнования семье и друзьям усопшего.
Я так и подумал, что он утопился. Так всем и сказал. Этот тип был вылитый самоубийца; я сразу подумал, что он не просто так утонул".
Одетые в черное вдова Гурр и ее дочь Андре пятнадцати с половиной лет пойдут по коридорам морга следом за маленьким сгорбленным человечком в белом халате с позвякивающими в кармане ключами. Он приведет их в большой морозильный зал, откроет дверь, повернет лысую, мертвенно-бледную голову к женщинам и тихо скажет:
"Идите за мной".
Они послушаются и будут смотреть, как он сверяет номера на камерах, откидывает чистую белую простыню с номера 2103V и шепчет: "Вот он".
Они опознают свежий розоватый маленький труп г-на Жана-Франсуа Гурра, их мужа и отца, и уйдут, не проронив ни единого слова. Они больше никогда не будут об этом говорить ни за столом, ни в гостиной по вечерам, ни с родственниками, ни с друзьями. Ни даже с торговцами в магазинах или на рынке. И лишь изредка кто-нибудь осмелится сказать одной из них:
"Примите мои искренние соболезнования…"
Все будет кончено между ними двумя и им; он не был добр; он часто лгал, обманывал жену, подглядывал через замочную скважину за дочерью, когда та мылась в ванной. Он был добр. Он был хорошим отцом. Он никогда не сидел в кафе; и редко посещал бордель. Иногда, по воскресеньям, он ходил к мессе и - главное - честно и регулярно зарабатывал на хлеб.
Он даже обещал купить телевизор. Его никогда не было.
Ее муж пал смертью храбрых на войне, штурмуя японскую цитадель. Отец Андре погиб в автомобильной или авиационной катастрофе, когда ей было всего три года. Он был красивым, богатым и чудесным любовником. Печально, что рок так рано положил предел его существованию на земле!
Вот что, должно быть, произошло в общих чертах помимо Адама между несколькими людьми в тот дождливый день, когда из моря выловили утопленника и оттащили тело на обочину дороги.
И теперь в каждом из них по очереди поселяется некое Божество и в назначенный час призывает к Себе, наделяя новой жизнью, коей они прежде не знали, потому что такой жизнью живут одни мертвецы.
* * *
М. Их забудут. Позволят всем этим Хознякам, Геро, Бозьо, Симоне Фрер, Оливену, Верану, Жозефу Жакино, Кристбергу и малышу Гийому жить своей жизнью, вернуться домой и делать, что заблагорассудится. Адам покинул место происшествия одним из первых, но он устал, так чудовищно устал, что брел, нога за ногу, вдоль берега моря, и все его обгоняли. Адам укрылся от ливня под платаном, но отяжелевшая листва пропускала воду, и он потащился дальше, промокший, с хлюпающим в карманах дождем. Он хотел закурить, но пачка размокла и сигареты пропали - бумага и табак расползлись в кашу.
Зеваки группками возвращались по домам, переговариваясь о случаях утопления, лавинах, обмороках, рыбалке со спиннингом и политике.
У Адама закололо в боку. Он больше не чувствовал себя одиноким. Не пытался понять. Начал припоминать, как часто ошибался.
Дойдя до Гавани, он остановился под навесом табачной лавки. Подошел к крутящейся стойке с цветными и черно-белыми открытками. Для одной из серий позировала молодая женщина в бикини - не слишком симпатичная на лицо, но с великолепной фигурой. Адам вошел в бар, купил открытку и сигареты. Вышел, но остался под навесом, чтобы разглядеть исполненную в пяти цветах картинку. Снимок был сделан на галечном пляже, модель сияла улыбкой, стоя на коленях. Правой рукой она стягивала трусики с округлого загорелого бедра. Левой прикрывала обнаженную грудь. Рядом лежал лифчик, для пущей ясности вывернутый чашечками наружу. Инсталляция была забавная, а фотобумага дорогая, плотная, глянцевая - одним словом, богатая. Адам поскреб карточку ногтем среднего пальца, подумав, что картон в тысячу раз эротичней полуголой дамочки. Вообще-то коммуникативная сила этого простого предмета никак не была связана с его порнографической интенцией; коллективная идея была изначально бедной, откликом на нее могли стать либо смех, либо тихая грусть; истинное же, глубинное содержание следовало искать на уровне геометрии или техники; толченая древесина и целлюлоза создавали ореол, освящавший молодую женщину, причисляя ее к сонму вечных девственниц и блаженных мучениц. Казалось, она как Мадонна властвует над миром и к ней не пристают ни поношения, ни грязные шуточки онанистов; верхний глянцевый слой мог веками защищать ее не хуже музейной витрины. Ветер сорвал с бахромы навеса тяжелую каплю воды и швырнул ее в центр открытки. Она с шумом плюхнулась где-то между пупком и левой грудью венеры.
Адам перевернул карточку, на обороте было написано:
"Фотография Дюка" "Бромид серебра, перепечатка запрещена".
"Тулуза, улица Полинер, 10".
Для Адама, ожидавшего прочесть:
"Красивая девушка на пляже".
Или нечто сальное, вроде:
"Хотите со мной поиграть?"
Это стало разочарованием.
Адам до позднего вечера бродил по улицам. Около восьми он съел кусок хлеба; устроился на скамье на автобусной станции. Он смотрел на прохожих: одни укрывались под зонтами, другие были в плащах.
На другой стороне площади стояло несколько пустых автобусов, за ними виднелся вход в кинотеатр. Фасад здания освещали неоновые огни; под дождем, дожидаясь начала сеанса, мокла кучка зрителей. Название "Рекс" украшали мигавшие красные лампочки, под ним, на большой афише, мужчина в плаще обнимал на молу женщину в плаще. У обоих были красные лица и желтые волосы, как будто они перележали на солнце. На черном фоне, рядом с героями, красовался желтый, похожий на уличный фонарь, шар. Слишком яркие, застывшие в неуклюжей неподвижности лица производили странное и мрачное впечатление; уродливые глаза под изломанными бровями пялились в небо, широко разинутые рты напоминали две слившиеся воедино кровоточащие раны.
Фильм назывался "Порт Дурмана" или что-то вроде того; Адам подумал, что Сэмюелю Фуллеру наверняка понравилась бы эта афиша. На мгновение ему захотелось войти, но он тут же вспомнил, что денег вряд ли хватит, доел хлеб и закурил.
Чуть дальше, под аркадами, ждали автобуса две или три девушки. Все они были в цветастых платьях, шалях, чулках телесного цвета и с сумками из искусственной кожи. Подойди Адам ближе, наверняка учуял бы запах духов. Он решил, что сегодня суббота, и попытался посчитать дни, но не преуспел. В конце концов он принял свое предположение за данность: суббота, день танцев, далее по списку. Он подумал, что мог бы отправиться в одно из тех мест, где раньше проводил вечера, в "Перголу", "Шутинг Стар" или клуб "Мамонт". Выпить пива, пообщаться пару часиков с девушкой. Остановила его нелюбовь к танцам. Он не только плохо танцевал, но все знали, что он плохо танцует. Так зачем попусту тратить время? Он никому ничего не докажет, да и денег нет.
Подошел автобус и увез девушек; через несколько минут их место заняли другие, на удивление похожие на уехавших. Рядом сидели два рабочих-алжирца; они молча курили и разглядывали девиц; курили сигары, молчали и пялились на женские ноги.
Один за другим подъехали три автобуса; каждый увозил стайку девиц и нескольких работяг. Суббота, сегодня точно суббота. Незадолго до прихода четвертого по счету автобуса под аркадой появился оборванец с кипой старых коробок и вытащенных из помойки газет. Он прислонил свою поклажу к столбу напротив скамьи, где сидел Адам, и пристроился ждать автобуса. Больше всего этот человек напоминал бродягу или нищего, но Адам заметил, что он носит очки.
Внезапно Адаму захотелось с ним поговорить, он встал и направился к незнакомцу. Они немного поговорили вполголоса. Очкастый клошар не смотрел на Адама. Он сидел, склонив голову к плечу, и смотрел вниз, на носки своих ботинок. Время от времени он почесывался - то ногу, то подмышки, то голову. Он не был ни удивлен, ни испуган и выглядел слегка высокомерным и скучающим. Левой рукой он поддерживал кипу картонок и газет, на которой сидел, чтобы она не рассыпалась под ним. Он был грязный, плохо выбритый и сильно вонял. Он не шевелился, только раз кивком показал, откуда приходят автобусы. Сказал, что не курит, и попросил у Адама монетку, но тот не дал.
Когда подошел автобус, он осторожно поднялся, собрал свои вещи и поднялся по ступенькам, даже не оглянувшись на Адама. Тот видел через стекло, как он медленно шарит по карманам в поисках денег, чтобы заплатить кондуктору. Он стоял, опустив испитое лицо, и поддерживал левой рукой очки на переносице, чтобы не свалились при очередном толчке.
У Адама не хватило терпения дожидаться пятого по счету автобуса. Люди вечны, а Бог есть смерть. Люди вечны, а Бог есть смерть. Люди вечны, а Бог есть смерть. ЛЮДИ вечны, а Бог есть смерть.
Туалеты и телефон в "Магеллане" находились в глубине зала, с левой стороны. Выйдя из двери с буквой "М", посетитель натыкался на столик с телефонным справочником. Чтобы позвонить, нужно было дать номер бармену. Он записывал его на клочке бумаги - 84.10.10 - набирал на стоявшем на стойке аппарате, потом переводил звонок на другой аппарат в кабине и делал знак клиенту:
"Подойдите!"
В этот момент нужно было нажать на красную кнопку на телефоне, и гнусавый голос отвечал:
"Алло, слушаю!"
"Алло, Мишель?"
"Это не Мишель, это ее сестра - кто…"
"Ясно. Жермена. Мишель дома?"
"Нет".
"Ее нет?"
"Это не Мишель, а ее сестра. - Кто…"
"Вы, случайно, не знаете, где Мишель?"
"Кто это говорит?"
"Приятель Мишель, Адам…"
"Адам - ах да, Адам Полло?"
"Именно так".
"Конечно - у вас к ней что-то важное?"
"Вообще-то да, довольно важное… Ну, я просто хотел, хотел узнать, как у Мишель дела. Мы какое-то время не виделись, вот я и…"
"Понимаю".
"Не знаете, где она сейчас может быть?"
"Мишель?"
"Да, Мишель".
"Не знаю - она уехала часа два назад, на машине. Ничего не сказала".
"А… как думаете, когда она вернется?"
"По-разному бывает. Все зависит от того, куда она пошла".
"Но в принципе?"
"В принципе, она всегда возвращается к ___ к одиннадцати, в районе одиннадцати…"
"Хотите сказать, что не знаете, вернется ли она вообще сегодня вечером?"
"Сегодня вечером?"
"Ну да, до утра?"
"Это вряд ли - не думаю, что она ушла на всю ночь. Иногда она так поступает; ночует у подружки. Но не думаю. Она предупреждает, что не вернется, звонит или заранее говорит, перед уходом. Раз Мишель ничего мне не сказала, значит, скоро вернется".
"Ну ясно. Значит - после одиннадцати?"
"Думаю, раньше. А вообще, не знаю".
"Ясно".
"Слушайте, будет лучше всего - если у вас к ней дело, скажите мне, и я ей передам, как только она вернется… Оставите номер телефона?"
"Нет. Я в баре".
"Тогда перезвоните через час или два. До полуночи, конечно".
"До полуночи?"
"Ну да, около одиннадцати".
"Загвоздка в том, что я не могу. У меня пароход через час. Отправляюсь в Сенегал. Хотел попрощаться перед отъездом".
"Да что вы, в Сенегал?"
"Да, я ___"
"Ясно, ясно…"
"А как вы думаете, Мишель сейчас у своей подруги?"
"Понятия не имею".
"Не имеете. А - вы не могли бы сказать, как зовут ее подругу?"
"Соня. Соня Амадуни".
"У нее есть телефон?"
"Есть. Хотите, чтобы я нашла вам номер?"
"Пожалуйста, если не трудно".
Адам взмок под пластиковым колпаком, из трубки доносились странные звуки: шаги, фразы, которые он не мог разобрать, потом диалог между кем-то и кем-то, в отдалении, между гостиной и лестницей на второй этаж: "Кто это был, Жермена? Приятель Мишель, мама, он едет в Сенегал и хочет с ней проститься. В Сенегал? Да, ему нужен номер телефона Сони, какой у нее номер? Номер Сони, ну, этой, Сони Амадуни? А, Сони Амадуни, 88.07.54. 88.07.54? Точно? Да… Ты дашь ему номер? Да".
"Вы слушаете?"
"Да".
"88.07.54".
"88.07.54?"
"Да, 88.07.54. Все точно. Соня Амадуни, 88.07.54".
"Спасибо".
"Не за что".
"Я ей позвоню. Но если - если Мишель вдруг вернется до одиннадцати…"
"Да?"
"Нет, ничего не нужно, Бог с ним. Попробую по-другому. Но передайте, что я звонил".
"Обязательно".
"Спасибо. Извините и еще раз спасибо".
"До свидания".
"До свидания, мадемуазель".
Когда начинаешь телефонную игру, нужно действовать решительно; нельзя останавливаться, даже на пару секунд, нельзя задумываться. Что сказать Амадуни? Не поздновато для звонка? Вряд ли Мишель там. Нужно все начинать сначала, звать бармена, кричать: 88.07.54 и "прошу вас, это срочно!", бежать к другому аппарату, нажимать на красную кнопку и переходить на птичий язык, в котором слова, подобно воплям мистического ужаса, устремляются в заоблачную высь, нужно отрешиться от недоверия, забыть о нелепости ситуации, наделить человечностью черную, скользящую во влажной ладони трубку, прижимающуюся решеткой раструба к уху и шепчущую что-то гнусавым механическим шепотом в ожидании связи: нужно ждать, слившись воедино с бакелитовой скорлупкой, начиненной электрическим теплом, когда стихнут свист и хлюпанье и из бездны донесется псевдоголос, окутает вас своей ложью и поведет за собой, так что вы, сами того не желая и не зная, во что верить, пошлете свой голос гулять по проводам, где он столкнется с далеким "алеканьем", алло, господин Амадуни? Позовите, пожалуйста, Соню.
Если ее нет дома, нужно проявить настойчивость, объяснить, что уезжаешь в Сенегал, через полчаса, и должен непременно найти Мишель. Тут выясняется, что Мишель и Соня уехали куда-то на машине Мишель. Буквально две минуты назад. Возможно, отправились потанцевать в город; нет, точно не в кино - за столом они говорили, что смотреть, мол, совершенно нечего. Они ушли вдвоем, только что вышли, минуты две или три назад. Ни в "Перголе", ни в "Hi-Fi", ни в "Мамонте" их искать не стоит, вечером по субботам там слишком людно; остаются "Старео" и "Виски". У Сони нет особых предпочтений, но Мишель снобка и потому предпочтет "Старео". Мишель - снобка на 67 %.
67 шансов из ста, что она потащила Соню Амадуни в это претенциозное заведение с приглушенным фальш-освещением, с фальш-креслами, обитыми красным фальш-атласом и с псевдожиголо, танцующими с псевдобанкирскими дочками. Хорошо, что никто не желал в это верить.
В "Старео" было пусто: завсегдатаи решили не приходить в субботу вечером, им больше нравился понедельник - день "пик". Адам вошел в полутемный зал и поискал глазами Мишель или Соню Амадуни; их там не оказалось.
"Вы знаете Соню Амадуни?" - громко спросил он у бармена, мужчины с седеющими висками в шелковом галстуке. Тот со скучающим видом покачал головой. Из автомата доносилась тихая музыка. Рядом с Адамом у стойки сидели два блондинистых красавчика.
Адам огляделся: вокруг все было тихо, мило и тошнотворно. Впервые за долгое время он дышал таким чистым воздухом; хотелось остаться здесь, в этом своего рода забытьи, ждать неизвестно чего и ничего не делать; выпить виски из высокого ледяного стакана, подсесть к двум женоподобным красавцам; побыть рядом с их мягкими лайковыми куртками, с их слишком красными губами, со слишком белой кожей, длинными и слишком уж белокурыми волосами; с их смехом, руками и черными, подведенными коричневым карандашом, глазами.
Но сначала нужно заглянуть в "Виски", самое популярное заведение в городе, находящееся метрах в ста от "Старео", на втором этаже. Два смежных зала, один с баром, другой со столиками; Адам заглянул в дверь. Атмосфера здесь была шумная, воздух спертый, свет ламп под красными абажурами - приглушенный, посетители танцевали и громко галдели. Под Коулмена, Чета Бейкера, Блейки. Стоявшая за кассой женщина наклонилась к Адаму и что-то сказала. Он не расслышал. Она знаком подозвала его ближе. Адам разобрал конец фразы, шагнул вперед и крикнул:
"Что?"
"Я говорю - входите!"
Адам застыл на мгновение, он ничего не соображал, не мог вымолвить ни слова, распятый на десяти квадратных метрах пространства, наполненного шумом и суетой. Женщина за стойкой повторила:
"Входите - да входите же вы!"
Адам сложил ладони рупором и ответил:
"Нет. Вы знаете Соню Амадуни?"
"Кто это?"
"Соня Амадуни?"
"Нет".