Со следующей же недели он начал наводить справки. Удобный случай, как ему показалось, представился однажды под вечер: сидя в сквере, Джуд увидел проходившего по дорожке пожилого господина, главу одного из колледжей, как он узнал ранее. Господин подходил все ближе, и Джуд пытливо всматривался в его лицо. Оно казалось благосклонным, понимающим, хотя и несколько замкнутым. Пораздумав, Джуд решил, что для него невозможно так просто встать и подойти к нему, но эта встреча навела его на мысль, что он поступит разумно, если изложит свои затруднения в письме к лучшим и наиболее рассудительным из старых профессоров и попросит их совета.
Последующие две недели он старался посещать такие районы города, где можно было увидеть наиболее известных ректоров и глав колледжей; из них он в конце концов остановился на пятерых - их лица казалось ему, говорили о том, что это люди умные и проницательные. Этим пятерым он и адресовал письма, кратко описав свои затруднения и спрашивая их совета, как ему быть.
Едва письма были отправлены, как Джуд начал мысленно выискивать в них недостатки и уже жалел, что послал их. "Вышло одно из тех бесцеремонных, вульгарных, докучливых прошений, каких много пищух в наши дни, - думал он. - Неужели нельзя было придумать ничего лучшего, чем лезть за советом к совершенно незнакомым людям? Я покажусь им наглецом, бездельником, темной личностью, если даже потом выяснится, что это не так… Но может, такой я и есть?"
Тем не менее он цеплялся за надежду получить хоть какой-нибудь ответ, как за последнюю возможность вырваться на свободу. Он ждал день за днем, убеждая себя, что ждать бессмысленно, и все-таки ждал. В это время до него дошла взбудоражившая его весть о Филотсоне. Филотсон решил перейти из школы возле Кристминстера в другую, побольше, расположенную южнее, в Среднем Уэссексе. Что это означало? Как это затронет его кузину? А может, и даже весьма вероятно, учитель делает это из чисто практических соображений, ради большего жалованья, имея в виду, что ему придется содержать не одного себя, а двоих? На такой вопрос Джуд не смел себе ответить. А нежные отношения между Филотсоном и девушкой, в которую Джуд был страстно влюблен, делали для него решительно невозможным просить у Филотсона совета по своему делу.
Между тем университетские особы, которым писал Джуд, не удостоили его ответом, и он, как и прежде, был полностью предоставлен самому себе, окутанный мраком угасающих надежд. Косвенными расспросами он вскоре выведал, что, как он давно уже с беспокойством догадывался, для него выход один: проявить себя в каком-нибудь научном труде. Но для этого надо много заниматься с учителем и к тому же иметь блестящие природные способности. Маловероятно, чтобы человек, учившийся по своей собственной системе, - пусть даже он читал много и серьезно в течение десяти лет, - мог соперничать с теми, кто всю жизнь занимался под руководством опытных учителей и вел работу в определенном направлении.
Был и другой путь, единственно реальный для таких, как он, и он состоял в том, чтобы, если можно так выразиться, проехать в науку на деньгах; вся трудность тут была чисто материального свойства. Наведя справки, он прикинул размеры этого материального препятствия и, к своему отчаянию, убедился, что если даже судьба улыбнется ему и он сможет откладывать деньги, пройдет пятнадцать лет, прежде чем он получит возможность представить свидетельство главе колледжа и держать вступительные экзамены. Несбыточное дело!
Он понял, как искусно и коварно околдовала его близость города. Попасть туда, жить там, бродить среди церквей и колледжей, проникнуться в genius loci - все это ему, мечтательному юноше, казалось чем-то чрезвычайно важным и прекрасным, когда город манил его сиянием на горизонте. "Дайте мне только попасть туда, - сказал он с самодовольством Крузо, мастерящего свою большую лодку, - остальное будет делом времени и энергии". Куда лучше во всех отношениях - было бы никогда не видеть и не слышать про это обманное место, а уехать в какой-нибудь оживленный торговый город с единственной целью зарабатывать деньги своей смекалкой и там уж строить более реальные планы. Во всяком случае, одно было ясно: вся его затея при трезвом рассмотрении лопнула, как мыльный пузырь. Он оглянулся на вереницу прошедших лет и мысленно согласился с Гейне:
Где юность мечет вдохновенный взгляд,
Я вижу пестрый шутовской наряд,
К счастью, ему не пришлось омрачить этим разочарованием жизнь его милой Сью, и он не стал посвящать ее в свою неудачу. В дальнейшем он постарается не огорчать ее неприятными подробностями своего прозрения, четко обозначившего пределы его возможностей. Пусть ей будет известна лишь малая часть той жалкой борьбы, в которую он вступил безоружный, нищий и наивный.
Он навсегда запомнил тот день, когда пробудился от грез. Не зная, куда девать себя, он поднялся в восьмиугольную комнату в фонаре причудливого здания театра, выстроенного в центре этого странного и причудливого города. Со всех сторон были окна, из которых открывался вид на Кристминстер и его здания. Джуд скользил взглядом по панораме города задумчиво, мрачно, но неотступно. Все эти здания и кварталы с их привилегиями не для него. С далекой крыши большой библиотеки, в которую ему некогда было ходить, взгляд его переходил на шпили, фронтоны колледжей, улицы, часовни, сады и квадратные дворы, составлявшие ансамбль этой непревзойденной панорамы. Он видел, что будущее его не здесь, а с простыми тружениками из убогого предместья, где ютился он сам и которое посетители и панегиристы Кристминстера даже не признавали частью города, однако, не будь обитателей предместья, усердные книжники не смогли бы предаваться своим занятиям, а возвышенные мыслители - существовать.
Он перевел взгляд с города на окрестности, туда, где деревья скрывали от него ту, чье присутствие поддерживало вначале бодрость его духа и чья потеря была для него пыткой, сводящей с ума. Если бы не этот удар, он бы еще смирился с судьбой. Он с легкостью отказался бы от своих честолюбивых замыслов, будь Сью рядом с ним. Без нее реакция после длительного напряжения, на какое он сам себя обрек, несомненно, должна была вызвать роковые последствия. Должно быть, и Филотсон прошел через такое же духовное разочарование, какое постигло Джуда. Однако школьный учитель был уже вознагражден, найдя утешение в милой Сью, тогда как для Джуда утешения не было.
Спустившись на улицу, он побрел куда глаза глядят и, оказавшись возле трактира, вошел в него. Выпил один за другим несколько стаканов пива, а когда вышел, уже настала ночь. При мерцающем свете фонарей он поплелся домой ужинать и только уселся за стол, как квартирная хозяйка принесла письмо, только что полученное на его имя. Она положила письмо на стол, словно сознавая важность его для Джуда; взглянув на конверт, Джуд увидел рельефную печать одного из колледжей, главам который он писал.
- Наконец-то хоть одно! - воскликнул он.
Письмо было короткое и не совсем такое, какое он ожидал, хотя и было, написано рукой самого ректора. Оно гласило:
"М-ру Дж. Фаули, каменщику.
Библиолл-колледж.
Сэр, я с интересом прочел Ваше письмо по Вашему собственному признанию, Вы - рабочий, поэтому смею думать, что Вы добьетесь гораздо больших успехов, оставаясь верным своей среде и своей профессии, нежели избрав какой-либо иной путь. Так и советую Вам поступить.
С уважением Т. Тетьюфиней".
Этот чудовищно разумный совет взбесил Джуда. Все это он знал и раньше. И знал, что это верно, И все-таки это выглядело как грубая пощечина после десяти лет тяжелого труда и так глубоко поразило его в ту минуту, что он порывисто вскочил из-за стола и вместо того, чтобы засесть за чтение, как обычно, спустился вниз и выскочил на улицу. Зайдя в трактир, он один за другим опрокинул в себя три стакана спиртного, а потом двинулся наугад по улицам и так дошел до площади в центре города под названием Перекресток Четырех Дорог. Тут он, все еще не в себе, бессмысленно уставился на группы прохожих, потом очнулся и заговорил с полисменом, стоявшим на посту.
Полисмен зевнул, потянулся, приподнялся на носках и, поглядев с усмешкой на Джуда, спросил:
- Упились, молодой человек?
- Нет еще, только начал, - ответил Джуд, не смутившись.
Несмотря на выпитое, голова у него была ясная. Он уже почти не слушал, что говорил ему еще полисмен, так как задумался о людях, некогда останавливавшихся на этом Перекрестке, которые, подобно ему, пытались пробиться в жизни и о которых теперь никто уже не помнит. История этого места была куда богаче истории старейшего из колледжей города. Перекресток буквально кишел тенями людей, поколение за поколением сходившихся здесь для участия в трагедии, комедии или фарсе, какие разыгрывались в самой жизни. Люди собирались на Перекрестке, чтобы поговорить о Наполеоне, о независимости Америки, о казни короля Карла, о сожжении мучеников, о крестовых походах, о победе норманнов, а быть может, и о высадке Цезаря. Представители двух полов встречались здесь, чтобы любить, ненавидеть, соединять свои судьбы и расставаться; здесь они ждали, страдали, торжествовали друг над другом, проклинали друг друга в минуту ревности, благословляли в минуту прощения.
Он начал понимать, что жизнь города представляет собою куда более волнующую, пеструю и богатую книгу человеческих судеб, чем жизнь колледжей. Эти мужчины и женщины, которых он видел своим мысленным взором, и были подлинным Кристминстером, хотя они мало что знали о Христе и соборе. Такова ирония жизни! А постоянно меняющееся население из профессоров и студентов, которые знали и о Христе и о соборе, кристминстерцами, собственно, и не было.
Он взглянул на часы и, продолжая размышлять в том же духе, дошел так до увеселительного заведения, где давался концерт-променад. Войдя, Джуд увидел зал, битком набитый молодыми приказчиками и продавщицами, солдатами, подмастерьями, одиннадцатилетними мальчишками с сигаретами во рту и женщинами легкого поведения из почтенного разряда тех, что занимаются своим искусством исключительно из любви к нему. Вот где была жизнь подлинного Кристминстера! Играл оркестр, публика разгуливала в толчее по залу, а на эстраде один за другим сменялись певцы, исполнявшие веселые песенки.
Однако над ним словно витал дух Сью, не позволяя ему любезничать и пить с бойкими девицами, которые заигрывали с ним, желая урвать от жизни немного радости. В десять он ушел; он направился домой окольным путем, чтобы пройти мимо ворот колледжа, глава которого ответил ему. Ворота были заперты, и неожиданно для себя самого Джуд достал из кармана кусок мела, который по роду занятий всегда носил с собой, и написал на стене:
"И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того же?" (Иов, XII, 3).
VII
Дав выход своему презрению, он облегчил душу и на другое утро сам посмеялся над своей гордыней. Но невеселый это был смех. Он перечитал письмо ректора, и мудрость строк, вызвавшая у него сначала ярость, повергла его в тоску и уныние. Надо же было быть таким глупцом!
Потеряв цель в жизни - и в духовной и в личной, он никак не мог взяться за работу. Едва он смирялся с тем, что ему не суждено стать студентом, как покой его нарушали размышления о его безнадежной любви к Сью. Мысль о том, что единственную родственную душу, которая повстречалась на его пути, он потерял из-за своей женитьбы, преследовала его с такой мучительной неотступностью, что, не в силах больше ее выносить, он снова кинулся искать утешения в жизни подлинного Кристминстера. На этот раз он нашел его в мрачной, с низким потолком таверне, которая была широко известна среди местных знатоков и в лучшие времена привлекла бы его лишь своей необычностью. Он просидел здесь почти весь день, убеждая себя, что он человек порочный и ждать от него больше нечего.
К вечеру один за другим начали появляться завсегдатаи, а Джуд все сидел и сидел в углу, хотя денег у него уже не оставалось и за целый день он съел лишь одно печенье. Он созерцал собирающихся с философским спокойствием заядлого пьяницы, который успел уже завести здесь дружков, а именно: Оловянного Тэйлора, разорившегося торговца церковной утварью, который в начале своей карьеры был, как видно, набожным человеком, а теперь богохульствовал чуть ли не на каждом слове; красноносого аукциониста и двух таких же, как он сам, каменщиков, мастеров по готической резьбе, которых звали дядюшка Джим и дядюшка Джо. Еще сидели там несколько клерков, ученик портного по мантиям и стихарям, две особы, менявшие степень своей добродетели в зависимости от того, с кем водили компанию, одна по кличке "Приют Наслаждения" другая - "Веснушка"; несколько любителей скачек, которые были в курсе всех событий на ипподроме, заезжий актер и два бесшабашных молодых человека которые оказались студентами последнего курса и мантий еще не носили. Они пробрались сюда тайком чтобы переговорить кое с кем о породистых щенках, и теперь курили короткие трубки и пили с упомянутыми любителями скачек, то и дело посматривая на часы.
Разговор стал общим. Разбирали по косточкам кристминстерское общество, выражали сожаление о недостатках донов, членов городского магистрата и прочих власть имущих и при этом широко и беспристрастно обсуждали, как бы им следовало вести себя и свои дела, чтобы заслужить уважение.
Джуд Фаули с заносчивостью и апломбом неглупого; но подвыпившего человека то и дело вставлял свои замечания; он столько лет преследовал одну цель, что, о чем бы ни говорили другие, он с одержимостью маньяка сводил все к разговору об учености и науках, причем свои собственные познания подчеркивал с настойчивостью, которой в трезвом состоянии сам устыдился бы.
- А мне наплевать на всех этих провостов, уорденов, ректоров и университетских магистров искусств, будь они неладны! - гремел он. - Подвернись только случай, уж я бы посадил их на место, я бы показал им, что они еще до многого не доросли!
- Нет, вы только послушайте, что он говорит! - закричали из своего угла студенты, которые толковали между собой о породистых щенках.
- Ты, я слыхал, всегда любил книги, - вставил Оловянный Тэйлор. - И что до меня, то я тебе верю. А вот сам я думал иначе. Я считал, что из жизни научишься большему, чем из книг. Так я и действовал, а то никогда не добился бы своего.
- Ты как будто метишь в церковники? - спросил Джуда дядюшка Джо. - Что ж, ежели ты такой ученый и норовишь взлететь так высоко, покажи нам свою ученость! Можешь ты, к примеру, прочесть символ веры по-латыни? У нас так вот одного парня взяли и проверили.
- Ещё бы! - высокомерно ответил Джуд.
- Куда ему! Задается! - взвизгнула Приют Наслаждения.
- Заткнись, ты! - прикрикнул один из студентов. - Тише! - Он опрокинул в себя свой стакан, постучал им по стойке и объявил: - Сейчас джентльмен в углу прочтет в назидание публике символ веры по-латыни.
- Нет, - заявил Джуд.
- Ну, попробуй! - попросил портновский подмастерье.
- Ага, не можешь! - сказал дядюшка Джо.
- Да нет, может! - сказал Оловянный Тэйлор.
- Могу, черт вас подери! - воскликнул Джуд. - Ну ладно, поставьте мне стакан шотландского, тогда прочту.
- Справедливое требование, - сказал студент и бросил на стойку деньги.
С видом человека, который вынужден жить среди существ низшего порядка, буфетчица приготовила смесь, и стакан был вручен Джуду, он осушил его, поднялся и начал торжественно без, запинки:
- "Creda in unum Deum, Patrem omnipotentem, Factorem coeli et terirae, visibilium omnium et invisibilium."
- Прекрасно! Отличная латынь! - крикнул один из студентов, хотя не понял ни слова.
Остальные находившиеся в трактире хранили молчание, и даже буфетчица застыла на месте, словно умерла. Звучный голос Джуда долетел до хозяина, дремавшего во внутренних покоях, и он вышел посмотреть, что здесь происходит. А Джуд продолжал уверенно читать дальше:
- "Crucifixus etiam pro nobis: sub Pontio Pilato passus, et sepultus est. Et resurrexit tertia die, secundum Scripturas."
- Это никейский, - ухмыльнулся второй студент. - А мы хотели апостольский.
- Вы этого не сказали! А потом, всякий дурак знает? что только никейский символ исторически верен!
- Пусть читает дальше! Пусть дальше читает! - крикнул аукционист.
Но в голове у Джуда все перемешалось, и он не мог продолжать. Он схватился рукой за лоб, и на лице его появилось выражение боли.
- Дать ему еще стаканчик, чтобы он оправился и дочитал до конца, - предложил Оловянный Тэйлор.
Кто-то бросил три пенса, и стакан был подан. Джуд, не глядя, взял его, выпил залпом и через секунду продолжал с новой силой, к концу повысив голос, как это делает священник, обращаясь к своей пастве:
- "Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem, qui ex Patre Filioque procedit. Qui cum Patre et Filio simul adoratur et conglorificatur. Qui locurus est per prophetas.
Et imam Catholicam et Apostolicam Ecclesiam. Confiteor unum Baptisma in remissionem peccatorum. Et expecto Resurrectionem mortuorum. Et vitam venturi saeculi. Amen."
- Вот здорово! - воскликнули некоторые, обрадовавшись последнему слову - единственному, какое они поняли.
Тут весь хмель с Джуда словно рукой сняло, и он обвел всех взглядом.
- Вы стадо болванов! - воскликнул он. - Ну скажите, кто из вас понял, что я прочел? Может, это была "Дочь крысолова" на тарабарском языке, дурьи вы головы! Подумать только, до чего я докатился, - связаться с такой компанией!
Хозяин, у которого уже отбирали патент за укрывательство темных личностей, испугался скандала и вышел из-за стойки, но Джуд, словно на него вдруг нашло просветление, с отвращением повернулся и вышел из трактира. Дверь с глухим стуком захлопнулась за ним.