Без особой уверенности Джуд направился к церкви, возле которой ни разу не показывался с тех пор, как жил в этих местах много лет назад, когда в его юношеских воззрениях было гораздо больше мистицизма, чем теперь. У церкви было безлюдно, хотя вход был действительно не заперт; он тихо Поднял щеколду, вошел и, бесшумно закрыв за собой дверь, замер на месте. В глубокой тишине церкви слышался едва уловимый звук - не то вздохи, не то рыдание, - доносившийся из угла. Сквозь мрак, который едва разгонял слабый вечерний свет, проникавший с улицы, он двинулся в том направлении. Дорожка заглушала его шаги.
Высоко над головой, над ступенями алтаря, Джуд мог различить огромный массивный крест, наверное, такой же величины, как тот, о котором он должен был напоминать. Казалось, крест этот держался в воздухе на невидимых проволоках: он был весь усыпан крупными драгоценными камнями, чуть мерцавшими в слабых отсветах, падавших с улицы, и едва заметно неслышно покачивался из стороны в сторону. Под ним на полу лежала человеческая фигура в черной одежде, от которой исходили рыдания, слышанные им при входе. Это была его Сью, распростертая на каменных плитах.
- Сью! - прошептал он.
В темноте смутно засветлело что-то белое: она подняла лицо.
- Что тебе здесь от меня нужно, Джуд? - спросила она почти резко. - Незачем тебе было приходить сюда! Я хотела побыть одна! Зачем ты мне мешаешь?
- Как ты можешь так спрашивать? - возразил он голосом, полным укоризны, ибо ее слова поразили его в самое сердце. - Зачем я пришел? Хотелось бы мне знать, кто еще имеет на это право, если не я? Ведь я люблю тебя больше самого себя, больше, - о, гораздо больше! - чем ты любишь меня. Зачем ты ушла из дому и пришла сюда одна?
- Не осуждай меня, Джуд… Я не раз говорила, что мне это невыносимо. Ты должен принимать меня такой, какая я есть. Я жалкое создание, сломленное отчаянием. Видеть Арабеллу было свыше моих сил. Я почувствовала себя такой несчастной, что мне надо было уйти. Мне все кажется, что она по-прежнему твоя жена, а Ричард мой муж.
- Но они же для нас никто.
- Нет, дорогой мой друг, нет! Теперь я смотрю на брак иначе. Мои малютки отняты у меня, чтобы открыть мне глаза. То, что сын Арабеллы убил моих детей, - это божья кара, попранная справедливость мстит за себя. Ну что, что мне теперь делать? Я низкая тварь, недостойная общества обыкновенных людей.
- Как это страшно! - воскликнул Джуд, чуть не плача. - Ты никому не сделала зла, и с твоей стороны нелепо и чудовищно возводить на себя такие обвинения!
- Ах, ты не знаешь, какая я скверная!
- Я все знаю! - возразил он с жаром. - Знаю каждый атом, каждую мельчайшую частицу твоего существа! Будь оно проклято, это христианство, мистицизм, клерикализм или как там еще это называется, - словом, то, что довело тебя до такого состояния! До чего ты дошла - ты, женщина-поэт, женщина-провидица, женщина, чья душа сверкала, как алмаз, ты, которой гордились бы все мудрецы на свете, если бы они тебя знали! Я рад, чертовски рад, что не связал свою жизнь с религией, которой ты так себя изводишь.
- Ты сердишься, Джуд, ты жесток ко мне и ничего не понимаешь.
- Идем домой, родная, быть может, я пойму. Я изнемог от горя, и ты сама не своя.
Он обнял ее и помог ей встать, и она пошла с ним, не позволяя, однако, себя поддерживать.
- Не думай, что я разлюбила тебя, Джуд, - сказала она ласковым и умоляющим голосом. - Я люблю тебя, как прежде. Только… я не должна тебя любить. Нет, не должна!..
- Я не могу этого понять.
- А я уже свыклась с мыслью, что я не твоя жена! Я принадлежу ему - священной клятвой я соединена с ним навек. И ничто этого не изменит!
- Но ведь если и были когда-нибудь на свете настоящие муж и жена, так это мы с тобой. Наш союз подсказан самой природой!
- Но не небом! Мне свыше был предназначен иной брак, и брак этот навеки скреплен в церкви в Мелчестере.
- Сью, Сью! Горе лишило тебя рассудка! После того как я стал смотреть на окружающее твоими глазами, ты вдруг ни с того ни с сего делаешь полный поворот назад и, руководствуясь только своим чувством, предаешь анафеме все, во что прежде верила. Ты с корнем вырываешь из моего сердца последние остатки симпатий и уважения к церкви, которые я по старой памяти сохранял… Что мне теперь в тебе непонятно, так эта твоя удивительная слепота к твоим же собственным прежним доводам. Свойственно это только тебе или всем женщинам вообще? Является ли женщина в конечном счете мыслящей единицей или всего лишь частицей, мнящей выдать себя за целое? Как ты доказывала, - и совершенно справедливо, - брачный контракт - это нелепость. Если дважды два было четыре, когда мы были счастливы вместе, то дважды два четыре и сейчас. Повторяю - мне это непонятно!
- Ах, дорогой Джуд! Ты похож на глухого, наблюдающего за людьми, которые слушают музыку. Ты говоришь: "Что они в этом видят? В этом ничего нет!" А на самом-то деле есть.
- То, что ты говоришь, безжалостно, но сравнение твое неудачно. Ты сбросила с себя шелуху предрассудков, научила меня следовать твоему примеру, а теперь пошла на попятный! Я ошибся в тебе!
- Друг мой милый, единственный мой друг, не будь так жесток! Я не могу быть иной, чем я есть, я уверена, что я права, что наконец-то я увидела свет. Но, господи, как обращу я его во благо свое?
Они вышли из церкви, и Сью пошла отдавать ключи.
- Неужели это та самая девушка, - вновь начал Джуд, когда она вернулась, а он на свежем воздухе обрел некоторую бодрость, - неужели это та самая девушка, которая принесла языческих богов в этот наихристианнейший из городов, которая передразнивала мисс Фонтовер, когда та топтала их каблуком? Которая цитировала Гиббона, Шелли и Милля? Где вы сейчас, прекрасный Апполон и прекрасная Венера?
- Не надо, не надо быть таким жестоким, Джуд, я и так несчастна! - зарыдала она. - Я не вынесу этого! Я заблуждалась. Я не могу спорить с тобой. Я была неправа - слепа в гордыне своей. Приход Арабеллы положил всему конец. Не смейся надо мной - это мне как нож в сердце.
Он обнял ее и горячо поцеловал тут же, на безлюдной улице, прежде, чем она успела отстранить его. Они шли все дальше, пока не дошли до маленькой кофейни.
- Джуд, - сказала она, едва сдерживая слезы, - сними здесь себе комнату, ладно?
- Хорошо, если… если тебе действительно этого хочется. Но так ли это? Дай я провожу тебя до дому, быть может, там все мне станет ясно.
Когда он ввел ее в дом, Сью отказалась от ужина, поднялась по темной лестнице к себе и зажгла свет. Обернувшись, она увидела, что Джуд последовал за ней и стоит в дверях. Она подошла, взяла его за руку и сказала:
- Спокойной ночи, Джуд.
- Но, Сью! Разве это не наш дом?
- Ты обещал исполнить мою просьбу.
- Да… Ну что же! Возможно, мне не следовало так противиться и спорить с тобой! Возможно, нам надо было расстаться в самом начале, когда мы не смогли пожениться честь по чести, по доброму старому обычаю. Мир, вероятно, еще недостаточно просвещен для таких опытов, как наш. Кто мы такие, чтобы разыгрывать из себя провозвестников?
- Я так рада, что ты понял хоть это. Ведь я никогда не хотела того, к чему мы пришли. Лишь ревность и душевная смута толкнули меня на этот ложный шаг.
- Но и любовь тоже - ведь ты любила меня?
- Любила. Но я хотела на этом остановиться и оставаться только твоей возлюбленной, пока…
- Но влюбленные не могут не идти дальше.
- Женщины могли бы, мужчины не могут, потому что - не хотят. Как правило, женщины в этом отношении выше мужчин, женщина никогда сама не проявляет инициативу, она только отвечает. Духовное общение - вот все, к чему мы должны были стремиться.
- Я уже говорил, что виновником всего случившегося я считаю себя… Что ж, пусть будет по-твоему!.. Только человеческую природу не переиначить.
- Как раз этому-то люди и должны научиться - обуздывать себя.
- Повторяю - если кто из нас и был виноват, так это я.
- Нет. Твой грех сводился лишь к естественному желанию мужчины обладать женщиной. У меня же не было к тебе ответного влечения, и только ревность заставила меня отнять тебя у Арабеллы. Мне казалось, что хотя бы из милосердия я должна допустить тебя к себе, что будет страшно эгоистично мучить тебя так, как я мучила своего прежнего друга. И все-таки я не сдалась бы, если б не испугалась, что ты вернешься к ней… Но не будем больше говорить об этом! Теперь ты оставишь меня одну, Джуд?
- Хорошо… Но послушай, Сью, жена моя, - ведь ты жена мне! - с жаром воскликнул он. - Все-таки я оказался прав. Ты никогда не любила меня так, как я люблю тебя! Никогда, никогда! У тебя холодное сердце - оно не умеет гореть огнем! Ты что-то вроде духа или феи, но только не женщина!
- Признаюсь, сначала я не любила тебя, Джуд. Когда мы познакомились, я только хотела, чтобы ты меня любил. Нельзя сказать, чтобы я старалась увлечь тебя, но врожденное стремление, подрывающее нравственность женщин порой даже больше, чем разнузданная, страсть, - желание нравиться и привлекать, не считаясь с теми страданиями, которые может испытывать мужчина, - это стремление было и во мне. Но когда я почувствовала, что покорила тебя, я испугалась. И тогда… не знаю, как это случилось… я уже не могла допустить, чтобы ты ушел, - быть может, снова к Арабелле, - и вот тогда-то я и полюбила тебя, Джуд. Теперь ты сам видишь, - как бы нежно мы ни любили друг друга сейчас, началось-то все с моего эгоистичного и жестокого желания заставить твое сердце помучиться из-за меня, но чтоб мое из-за тебя не мучилось!
- А теперь ты обходишься со мной еще более жестоко, собираясь бросить меня!
- Ах!.. Чем глубже я сама погружаюсь в трясину, тем больше делаю зла!
- О Сью! - воскликнул он, внезапно ощутив, что ему грозит. - Не поступай безнравственно из нравственных побуждений! Ты всегда была моим прибежищем, моим спасением! Не бросай меня хотя бы из чувства простого человеколюбия! Ты знаешь, какой я бесхарактерный, знаешь двух моих заклятых врагов - слабость к женщинам и тягу к вину. Не отдавай меня в их власть, Сью, хотя бы ради одного того, чтобы спасти свою собственную душу! С тех пор как ты стала моим ангелом-хранителем, все это ушло от меня далеко-далеко, и мне не страшны никакие искушения. Неужели мое спасение не стоит такой небольшой жертвы, как отказ от прописных догм? Мне страшно подумать, что будет со мной, если ты уйдешь! Повторится все та же история со свиньей, которая после того, как ее вымыли, снова отправилась валяться в грязи!
Сью разразилась слезами.
- Джуд, ты не должен так поступать! Ты не сделаешь этого! Я буду день и ночь молиться за тебя!
- Хорошо, не горюй, - великодушно промолвил он. - Бог свидетель, я страдал из-за тебя раньше и страдаю теперь. Но, быть может, меньше, чем ты. В конце концов, женщине всегда тяжелее.
- Да, это так.
- Если только она не никчемная, презренная дрянь. Но ты не такая.
Сью нервно вздохнула.
- Боюсь, что такая… Ну, а теперь, Джуд, покойной ночи… прошу тебя.
- Значит, я не смею остаться? Никогда больше? А ведь как часто, бывало… О Сью, жена моя, почему же?
- Нет… нет… не жена! Я в твоей власти, Джуд, но не искушай меня теперь, когда я уже вступила на путь искупления.
- Хорошо. Сделаю, как ты просишь. Ведь это мой долг, любимая моя, это мне епитимья за то, что в прошлом я настоял на своем. Боже, каким я был себялюбцем! Быть может… быть может, я погубил самую прекрасную и чистую любовь, которая когда-либо существовала между мужчиной и женщиной… Пусть же в этот час завеса нашего храма разорвется надвое!
Он подошел к кровати, взял одну из двух подушек, лежавших на ней, и бросил на пол.
Сью смотрела на него, сникнув на спинку кровати, и беззвучно плакала.
- Пойми, это дело моей совести, я вовсе не разлюбила тебя! - задыхаясь, прошептала она. - Разлюбить тебя! Больше я просто ничего не могу сказать… мне так тяжело… я погублю все, чего уже добилась! Спокойной ночи, Джуд!
- Спокойной ночи, - ответил он, поворачиваясь, чтобы уйти.
- Но ты должен поцеловать меня! - воскликнула она, порываясь к нему, - Я не могу… Это невыносимо… Не могу вынести…
Он обнял ее и поцеловал ее мокрое от слез лицо, но уже не так, как целовал раньше.
- Прощай, прощай! - прошептала она после наступившего молчания. Затем, нежно отстраняя его от себя, высвободилась из его объятий и, желая смягчить печаль, проговорила: - Мы все равно останемся добрыми друзьями, правда, Джуд? И будем иногда встречаться… да? Забудем все и постараемся вернуться к тем отношениям, какие были у нас раньше.
Ничего не ответив, Джуд вышел из комнаты и спустился по лестнице.
IV
Человек, которого Сью после совершившегося в ней переворота считала своим законным мужем, жил по-прежнему в Мэригрин.
Накануне трагической гибели детей Филотсон видел ее и Джуда, как они стояли под дождем в Кристминстере, наблюдая за процессией, направлявшейся к театру. Но в тот момент он ни словом не обмолвился об этом своему спутнику Джиллингему, который на правах старого друга гостил у него в Мэригрин и который, собственно, и предложил ему поехать в Кристминстер.
- О чем ты думаешь? - спросил Джиллингем, когда они возвращались домой. - Не об университетском ли дипломе, который тебе так и не удалось получить?
- Вовсе нет, - хмуро ответил Филотсон. - Я думаю об одном человеке, которого сегодня видел. - И, выдержав паузу, добавил: - О Сюзанне.
- Я тоже ее видел.
- И ничего мне не сказал.
- Не хотел привлекать к ней твое внимание. Но раз уж ты ее видел, мог бы и спросить: "Как поживаешь, бывшая моя женушка?"
- А! Возможно, ты прав. Но вот послушай-ка, что я тебе скажу. У меня есть все основания полагать, что она была невинна, когда я с ней разводился, - что я был кругом неправ. Понимаешь? Нехорошо как-то получается, правда?
- Но уж с тех пор-то она, во всяком случае, постаралась вывести тебя из этого заблуждения.
- Гм… какая плоская шутка. Мне не надо было торопиться, вот что.
В конце недели, после того как Джиллингем вернулся в свою школу около Шестона, Филотсон, по своему обыкновению, отправился на рынок в Элфредстон; он раздумывал над тем, что открыла ему Арабелла, пока спускался с высокого холма, который не играл в его жизни такой значительной роли, как в жизни Джуда, хотя и был знаком ему раньше, чем Джуду. Придя в город, Филотсон, как обычно, купил местную еженедельную газету и зашел в трактир подкрепиться, поскольку ему предстояло пройти еще пять миль обратного пути; тут он вынул газету из кармана и только начал читать, как в глаза ему бросилось сообщение О "загадочном самоубийстве детей каменотеса".
Несмотря на все его бесстрастие, газетная заметка произвела на него гнетущее впечатление, но вместе с тем и немало озадачила его, - он не понимал, каким образом старший ребенок мог быть такого возраста. И все-таки не вызывало сомнений, что в газете описывалось истинное событие.
- Теперь чаша их горя переполнена! - сказал Филотсон, и он думал и думал о Сью и о том, что же она, собственно, выиграла, уйдя от него.
Так как Арабелла поселилась в Элфредстоне, а школьный учитель каждую субботу приходил туда на рынок, не было ничего удивительного, что через несколько недель они встретились вновь, точнее, это произошло сразу после ее возвращения из Кристминстера, где она пробыла значительно дольше, чем предполагала, внимательно наблюдая за Джудом, хотя он ее больше не видел. Возвращаясь домой, Филотсон встретил Арабеллу, направлявшуюся в город.
- Вы любите гулять по этой дороге, миссис Картлетт? - обратился он к ней.
- С недавних пор я снова начала здесь ходить, - отвечала она. - В этих местах я жила девушкой и когда вышла замуж, и все, что было мило мне в прошлом, связано с этой дорогой. Теперь прошлое вновь всколыхнулось во мне, после того как я побывала в Кристминстере. Да, да. Я виделась там с Джудом.
- Ах, вот что! Как же они переносят свое ужасное горе?
- Оч-чень странным образом, оч-чень! Она с ним больше не живет. Как раз перед отъездом я узнала об этом от людей, которым можно верить. Ну, да я и сама видела, что к этому дело идет, - так они себя вели, когда я к ним заходила.
- Не живет? А мне казалось, такое печальное событие должно бы еще больше их сблизить.
- Да он вовсе и не муж ей. По-настоящему-то она никогда не была его женой, хоть их и считали супругами. Ну, а теперь вот у них такое несчастье, тут бы и поспешить с женитьбой, а она нет, ударилась в набожность, вот как я после смерти Картлетта, только чудно как-то, я такой истеричкой не была. Мне рассказывали, будто она считает себя вашей женой перед богом и церковью, - только вашей и ничьей другой, что бы ни говорили и ни делали люди.
- Вот как! Они разошлись! Неужели?
- Видите ли, старший мальчуган был моим сыном…
- Ах, вашим!..
- Да, моим. Благодарение богу, бедняжка родился в законном браке… А главное, она, наверное, чувствует, что ее место следовало бы занимать мне. Впрочем, точно не могу сказать. Что до меня, то я в скором времени уеду отсюда. Теперь у меня на руках отец, надо заботиться о нем, и мы не можем жить в такой дыре. Вот я и собираюсь снова устроиться в каком-нибудь трактире в Кристминстере или другом большом городе.
Они расстались. Пройдя несколько шагов вверх по склону холма, Филотсон остановился, затем поспешил вернулся и окликнул ее.
- Вы знаете их адрес?
Арабелла сообщила ему и это.
- Благодарю вас. До свидания.
Злорадно усмехнувшись, Арабелла отправилась дальше и всю дорогу, с того места, где начинались подстриженные ивы, и вплоть до старых богаделен у въезда в город, упражнялась в искусстве делать ямочки на щеках.
Тем временем Филотсон уже поднялся к Мэригрин, и в нем впервые за последние годы встрепенулась надежда. Идя через лужайку под густыми деревьями к скромному зданию школы, куда его загнала судьба, он на минуту остановился и представил себе, как в дверях ею встречает Сью. Должно быть, ни один человек не страдал так из-за своего милосердия - будь оно христианским или языческим, - как страдал Филотсон после того, как он позволил Сью уйти от него. Он лишь чудом выдерживал гонения поборников добродетели, он был на грани голодной смерти и теперь существовал всецело на грошовое жалованье от школы в Мэригрин, где о священнике, устроившем его на работу, пошла даже дурная слава. Он часто вспоминал слова Арабеллы о том, что ему не следовало уступать Сью и что ее непокорный нрав был бы в конце концов сломлен. Однако его презрение к общепринятой морали и принципам, в которых он был воспитан, было столь упорно и нелогично, что он продолжал непоколебимо верить в правильность избранного им пути.
Если под влиянием чувства принципы могут пошатнуться в одну сторону, то они так же легко могут пошатнуться и в другую. Побуждения, в силу которых он дал Сью свободу, теперь позволяли ему относиться к ней так, словно жизнь с Джудом ее никак не переменила. Его еще по-своему влекло к ней, если даже любви уже не было, и, помимо соображений чисто практического характера, он скоро понял, что был бы рад, если бы она вернулась к нему, разумеется, добровольно.