Он понимал, что если он хочет положить конец бездушным, бесчеловечным нападкам со стороны презиравшего его общества, необходима некоторая хитрость. А тут как раз подвернулся удобный случай. Если бы он вернул себе Сью и снова женился на ней под тем уважительным предлогом, будто он в ней ошибся и необоснованно дал ей развод, он мог бы опять наладить свою жизнь, восстановить свое прежнее положение, быть может, вернуться в шестонскую школу и даже в лоно церкви в качестве лиценциата.
Он решил написать Джиллингему и узнать, что он думает обо всем этом, а также посоветоваться, следует ли ему, Филотсону, послать письмо Сью. Как и следовало ожидать, Джиллингем ответил, что раз уж она от него ушла, лучше оставить ее в покое и что, по его мнению, если и считать ее чьей-нибудь женой, то уж, конечно, того, кому она родила троих детей и с кем она связана такими трагическими переживаниями. Поскольку привязанность этого человека к ней, по-видимому, чрезвычайно сильна, надо думать, что эта необычная пара со временем узаконит свой союз, и все придет к своему пристойному и благополучному завершению.
"Но ведь этого не будет… Сью этого не хочет! - размышлял про себя Филотсон. - Джиллингем слишком прозаичен. Она вся прониклась духом Кристминстера, его учений. Я отлично вижу, что она усвоила себе взгляд на нерасторжимость брака, и я знаю, откуда это взялось. Я этого взгляда не разделяю, но воспользуюсь им в своих интересах".
Он написал короткий ответ Джиллингему:
"Я знаю, что совершенно неправ, но с тобой не согласен. Что же касается того, что она жила с ним и родила от него троих детей, я склонен думать (хотя не могу выдвинуть в защиту этого никаких логических или нравственных доводов в духе общепринятой морали), что это ничего не изменило, а лишь прибавило ей житейского опыта. Я намерен написать ей и узнать, правда ли то, что говорила та женщина, или нет".
Так как Филотсон принял решение еще до того, как написал своему другу, то, собственно говоря, он вообще мог ему не писать. Но таков был его обычай.
Он тщательно продумал свое письмо Сью и, зная ее болезненную впечатлительность, подпустил кое-где поистине Радамантовой суровости, старательно маскируя еретический характер своих чувств, чтобы не вспугнуть ее. Он писал, что поскольку ему стало известно о значительной перемене в ее взглядах, он считает своим долгом сообщить, что и в его собственных произошла немалая перемена под влиянием событий, последовавших за их расставанием. Он не скрывает, что его письмо продиктовано не страстной любовью, а желанием сделать их жизнь если не счастливой, то, во всяком случае, не столь бедственной и неудачной, какой она грозит стать из-за его поступка, в котором он в свое время видел проявление справедливости, милосердия и разума.
Он пришел к выводу, что в таком древнем цивилизованном обществе, как наше, нельзя безнаказанно давать волю инстинктивному и бесконтрольному чувству справедливости. Если человек хочет наслаждаться известным покоем и почетом, ему необходимо руководствоваться общепринятыми и усовершенствованными формами этого чувства, отбросив примитивную любовь и доброту.
Далее он предлагал Сью приехать к нему в Мэригрин.
Подумав хорошенько, предпоследнюю фразу он вычеркнул. Переписав письмо, он немедленно отправил его и не без волнения стал ждать ответа.
Несколько дней спустя в густом белом тумане, окутавшем предместье Кристминстера "Вирсавия", в квартале, где поселился Джуд Фаули после того, как расстался с Сью, появилась женская фигура. Затем в дверь его дома раздался робкий стук.
Вечерело, и Джуд был дома; словно осененный внезапной догадкой, он вскочили сам бросился открывать.
- Ты не выйдешь ко мне? Мне не хотелось бы входить… Я хочу… поговорить с тобой… и пойти вместе на кладбище.
Сью - это была она - произнесла эти слова дрожащим голосом. Джуд надел шляпу.
- В такую отвратительную погоду тебе не следовало выходить на улицу, - сказал он. - Но если ты не хочешь входить, я не настаиваю.
- Да, так лучше. Я тебя долго не задержу.
Джуд был слишком взволнован, чтобы сразу же начать разговор, и она тоже слишком нервничала, чтобы заговорить первой; подобно теням потустороннего мира, они долго шли в тумане, не обмениваясь ни словом, ни жестом.
- Я вот что хотела сказать тебе… - промолвила она наконец прерывающийся от волнения голосом. - Чтобы ты не узнал об этом со стороны… Так вот, я решила вернуться к Ричарду. Он так великодушен, что согласился… простить мне все.
- Вернуться? Да как же ты можешь…
- Он снова женится на мне. Это простая формальность, чтобы успокоить общество, которое неспособно видеть вещи так, как они есть. А на самом-то деле я всегда была его женой, и ничто не может этого изменить.
- Но ведь ты моя жена! - воскликнул он в отчаянии, граничащем с яростью. - Да, моя! И ты знаешь это. Я всегда сожалел, что мы пошли на обман и для соблюдения приличий уезжали куда-то и вернулись якобы законными супругами. Я любил тебя, а ты меня; мы сошлись - это и был наш брак. Мы и сейчас любим друг друга - ты так же, как и я. Я знаю это, Сью! Стало быть, наш брак остается в силе.
- Я знаю, как ты смотришь на это, - ответила она, доводя его до отчаяния своей самоотрешенностью. - Но я собираюсь, как бы ты это ни назвал, снова выйти за него замуж. В сущности говоря, - ты только не сердись на меня, Джуд! - ты тоже должен бы взять к себе Арабеллу.
- Арабеллу? Боже мой, еще что! Ну, а если бы мы действительно узаконили свой брак, как собирались?
- Я чувствовала бы то же самое - что наш брак ненастоящий. И вернулась бы к Ричарду, даже не повторяя обряда, если бы он позвал меня. Но "людские нравы что-нибудь да значат", - наверное, так, - вот почему я соглашаюсь венчаться второй раз… Умоляю тебя, не мучай меня насмешками, не спорь. Когда-то я была сильнее тебя, я знаю, и, возможно, поступала с тобой жестоко. Но, Джуд, отплати за зло добром! Теперь я слабее тебя. Забудь то зло, что я тебе причинила, и будь, милосердным. О, будь же милосердным к бедной, грешной женщине, которая хочет искупить свои грехи!
Джуд безнадежно покачал головой, в глазах его стояли слезы. Утрата детей явно лишила ее способности соображать. Глаза, когда-то такие ясные и проницательные, потеряли свой блеск.
- Кругом не права, кругом не права, - хрипло проговорил он. - Заблуждение… упрямство!.. Это сведет меня с ума. Что он тебе? Ты любишь его? Сама знаешь, что нет. Это будет проституция фанатички, да простит мне бог, вот что это будет.
- Я не люблю его… я должна, должна сознаться в этом, и глубоко раскаиваюсь! Но я буду покорна ему и заставлю себя полюбить его.
Джуд спорил, убеждал, умолял, но Сью была глуха ко всему. Казалось, ни в чем другом на свете она не была так непреклонна, и об эту непреклонность разбивались другие ее побуждения и желания.
- Я понимаю твой чувства и сама рассказала тебе всю правду, - резко сказала она. - Чтобы ты не чувствовал себя задетым, узнав ее от других. Я призналась тебе даже в самом сокровенном - что я не люблю его, и не ожидала, что на доверие ты ответишь грубостью. Я хочу просить тебя…
- Быть твоим посаженым отцом?
- Нет. Послать мне мои вещи… если ты не возражаешь. Хотя вряд ли ты это сделаешь.
- Конечно, сделаю. А что, неужели он сам не приедет за тобой и не женится на тебе здесь? Или он до этого не снизойдет?
- Нет, я сама не допущу этого. Я хочу вернуться к нему так же добровольно, как ушла от него. Мы поженимся в маленькой церкви в Мэригрин.
Она была так грустна и очаровательна в этом своем - как выражался Джуд - упорном заблуждении, что от жалости у него на глаза то и дело набегали слёзы.
- Никогда не видел женщины, которая бы так спешила накладывать на себя епитимью, как ты, Сью. Вот, думаешь, уж сейчас-то ты пойдешь прямо, по единственно разумному пути, а ты вдруг раз - и свернула в сторону.
- Ах, перестань об этом!.. Я должна проститься с тобой, Джуд. Но я хочу, чтобы ты дошел со мной до кладбища. Там мы и расстанемся - у могилы тех, чья смерть открыла мне глаза на мои заблуждения.
Они повернули к кладбищу, и по их просьбе им открыли ворота. Сью бывала там настолько часто, что могла найти дорогу в темноте. Дойдя до могилы, она остановилась.
- Здесь мы простимся, - промолвила она.
- Пусть будет так!
- Не считай меня жестокой за то, что я поступила, как считала правильным. Твое великодушие и преданность мне безграничны, Джуд! То, что ты не добился успеха в жизни, скорее делает тебе честь, а не умаляет твоих достоинств. Вспомни, лучшие и благороднейшие из людей не искали ни богатства, ни славы. Каждый человек, удачно устроивший свою жизнь, в какой-то мере эгоист. Кто не изменяет себе, обречен на неудачу… "Любовь не ищет себе награды".
- В этом мы единодушны, дорогая моя, и потому мы расстаемся друзьями. Эти слова будут жить и тогда, когда все прочее, в том числе и религия, умрет.
- Не будем говорить об этом. Прощай, Джуд, милый грешный Джуд, мой самый добрый товарищ!
- Прощай, моя заблудшая жена, прощай!
V
На следующий день обычный кристминстерский туман все еще окутывал город. С большим трудом можно было различить сквозь него стройную фигурку Сью, бредущую но направлению к вокзалу.
В этот день Джуду не хотелось идти на работу. Не хотелось ему идти и в город, где он мог случайно с ней встретиться. Он пошел в противоположную сторону, к унылой незнакомой равнине, где вода капала с ветвей на землю, где повсюду подстерегали кашель и чахотка и куда прежде он никогда не заходил.
- Сью ушла от меня… ушла… - шептал он, жалкий в своем отчаянии.
А Сью между тем доехала на поезде до шоссе на Элфредетон и пересела на паровой трамвай, который довез ее до города. Она просила Филотсона не встречать ее. Она хочет прийти в его дом, к его очагу добровольно, сказала она.
Для встречи они выбрали вечер пятницы, в этот день школьный учитель заканчивал уроки в четыре часа и освобождался от занятий до понедельника. По просьбе Сью кучер, которого она наняла в "Медведе", ссадил ее в конце дороги между живыми изгородями в полумиле от Мэригрин, а дальше покатил к школе только с ее вещами. Когда тележка на обратном пути встретилась с ней опять, Сью спросила кучера, открыто ли здание школы. Кучер ответил ей, что учитель дома и сам принял ее вещи.
Теперь можно было войти в Мэригрин, не привлекая особенно внимания. Миновав колодец и деревья, она подошла к красивому зданию новой школы на другой стороне лужайки и без стука открыла дверь. Филотсон стоял посреди комнаты и ждал, как было условлено.
- Я пришла, Ричард, - проговорила она, бледная и дрожащая, без сил опускаясь на стул. - Не могу поверить, что ты… прощаешь свою жену!
- Все прощаю, дорогая Сюзанна, - ответил Филотсон.
Сью вздрогнула, услышав ласковое слово, хотя оно намеренно было произнесено бесстрастно. Затем, собравшись с силами, она сказала:
- Мои дети… умерли… и так и должно быть. Я… почти рада… Они - плод греха. Они были принесены в жертву, чтобы научить меня, как нужно жить. Их смерть была первой ступенью к моему духовному очищению. Значит, они умерли не напрасно!.. Ты возьмешь меня к себе, Ричард?
Филотсон был так взволнован ее словами и тоном, что сделал больше, чем намеревался сделать. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Сью едва заметно отпрянула, содрогнувшись от прикосновения его губ.
У Филотсона дрогнуло сердце - он снова ощутил в себе желание.
- Ты до сих пор чувствуешь ко мне отвращение!
- О нет, дорогой… я… озябла, в дороге было сыро, - встрепенулась она с виноватой улыбкой на лице. - Когда наша свадьба? Скоро?
- Думаю, завтра утром, пораньше, если ты действительно этого хочешь. Сейчас я пошлю к священнику сказать ему о том, что ты здесь. Я рассказал ему все, и он полностью одобрил наше решение, он говорит, что брак приведет нашу жизнь к полному благополучию. Но ты… уверена в себе? Ведь еще не поздно отказаться… если ты сомневаешься, хватит ли у тебя на это сил, понимаешь?
- Нет, нет! Я хочу, чтобы все было сделано как можно скорее. Сейчас же дай ему знать, что я приехала, сейчас же! Мне трудно все это, и ждать долго я не могу!
- Тогда поужинай и иди к миссис Эдлин, - там тебе приготовлена комната. Я скажу священнику, чтобы он был готов завтра к половине девятого, пока в церкви никого нет… Но не слишком ли это рано для тебя? Мой друг Джиллингем сейчас здесь. Он был настолько добр, что приехал из Шестона, чтобы присутствовать при венчании, хотя ему и трудно было отлучиться.
В отличие от женщин вообще, имеющих столь зоркие глаза на все материальное, Сью не видела ни комнаты, ни находившихся в ней вещей. Проходя через гостиную, чтобы положить муфту, она вдруг слегка вскрикнула и побледнела, словно осужденный на казнь преступник, неожиданно увидевший свой гроб.
- Что с тобой? - спросил Филотсон.
Крышка бюро была поднята, и когда она клала на него муфту, взгляд ее упал на лежавший там документ.
- Ничего… просто… забавный сюрприз, - ответила она, возвращаясь к столу и пытаясь смехом сгладить неловкость.
- Ах, вот что! - ответил Филотсон. - Разрешение на брак… Оно только что пришло.
Тут к ним присоединился Джиллингем. Он спустился из своей комнаты на втором этаже, и Сью, сделав над собой усилие, приветливо заговорила с ним о том, о сем, - словом, обо всем, что, по ее мнению, могло его заинтересовать, только не о себе, хотя больше всего Джиллингема занимала именно сама Сью. Затем она послушно поужинала и отправилась в дом по соседству, где для нее была приготовлена комната. Филотсон проводил ее через лужайку и у двери миссис Эдлин пожелал ей доброй ночи.
Старушка отвела Сью в ее временное жилище и помогла распаковать вещи. Среди них оказалась ночная рубашка с красивой вышивкой.
- А я и не знала, что ее тоже уложили! - поспешно проговорила Сью. - Никак не думала, что она здесь. Но ничего, у меня есть и другая. - И она достала новую, совсем простую рубашку из небеленого грубого миткаля.
- Но ведь та куда наряднее, - возразила миссис Эдлин, - а эта смахивает на библейскую власяницу.
- Так нужно. Дайте сюда ту, с вышивкой.
Она схватила рубашку и принялась яростно рвать ее, наполняя весь дом скрипучими звуками, похожими на крики совы.
- Опомнитесь, голубушка! Что вы делаете? - вскричала миссис Эдлин.
- Она осквернена! Она изобличает все то, чего я не должна чувствовать… Я купила ее давно, чтобы нравиться Джуду. Ее надо уничтожить!
Миссис Эдлин воздела руки к небу, а Сью с неистовством продолжала рвать рубашку на куски и бросать их в камин.
- Лучше бы вы отдали ее мне! - сказала вдова, - Какая красивая вышивка гибнет в огне - сердце кровью обливается видеть такое! Хотя, конечно, нарядное белье не для меня, старухи. Давно прошли те дни, когда я могла носить такие вещи…
- На этой рубашке проклятье, она напоминает мне о том, что я хочу забыть! - твердила Сью. - Ей место только в огне!
- Боже мой! Уж больно вы строги! Зачем говорить такие слова и обрекать своих невинных малюток на муки вечные? Вот уж не пойму я такой набожности!
Сью зарылась лицом в постель и зарыдала.
- Не говорите так, ах, не говорите! Вы убиваете меня! - Содрогаясь от рыданий, она сползла с кровати на пол.
- Вот что я вам скажу: не должны вы опять выходить замуж за этого человека! - с возмущением воскликнула миссис Эдлин. - Вы по-прежнему любите того, другого!
- Нет, должна! Я его жена!
- Глупости! Вы принадлежите другому. Если на первых порах не хотели снова связывать себя обетом, это только делает честь вашей совести, и раз уж у вас такие взгляды, вы могли бы и дальше жить с ним, а уж там как-нибудь все устроилось бы. В конце-то концов, это касается только вас двоих и никого другого.
- Ричард говорит, что примет меня обратно, и я обязана вернуться! Если б он отказался, тогда, может быть, я не считала бы своим долгом бросить Джуда. Но…
Она стояла на коленях, зарывшись лицом в одеяло. Миссис Эдлин вышла из комнаты.
Тем временем Филотсон вернулся к своему другу Джиллингему, который все еще сидел за ужином. Вскоре они встали из-за стола и вышли на лужайку покурить. В комнате Сью горел свет, и за опущенной шторой время от времени мелькала ее тень.
Джиллингем был явно под впечатлением неуловимого очарования Сью, и, помолчав немного, сказал:
- Ну что ж, наконец-то она снова у тебя, и второй раз она уж вряд ли уйдет. Яблочко само упало тебе прямо в руку.
- Да. Думаю, что теперь могу ей поверить. Должен признаться, во всем этом есть какая-то доля эгоизма с моей стороны. Не говоря уже о том, что она красива, даже слишком красива для такой старой развалины, как я, брак восстановит мое доброе имя в глазах духовенства и благочестивых мирян, которые никак не могли примириться с тем, что я позволил ей уйти. Таким образом, я смогу в какой-то мере войти в свою прежнюю колею.
- Ну что ж, если у тебя есть хоть какое-то здравое основание жениться на ней вторично, делай это, ради бога, немедленно! Я всегда возмущался тем, что ты, не щадя себя, так легко открыл клетку и дал птичке улететь. Ведь ты теперь мог бы быть школьным инспектором или его преподобием, если бы не твоя бесхарактерность по отношению к ней.
- Я знаю, что непоправимо повредил себе.
- Теперь, когда ты снова залучил ее к себе, держи ее крепче.
На этот раз Филотсон был менее прямолинеен. Ему не хотелось признать, что примирение вызвано, в сущности, не тем, что он раскаялся, а тем, что перестал сопротивляться обычному человеческому инстинкту, постоянно бросавшему вызов религии и морали.
- Да, так и сделаем, - сказал он. - Теперь я лучше знаю, что такое женщина. Для человека с моими взглядами на жизнь было нелогично отпускать ее, как бы справедливо это ни было само по себе.
Джиллингем взглянул на своего приятеля и подумал: не может ли случиться так, что дух протеста, разбуженный в Филотсоне насмешками общества и физическим влечением, заставит его теперь обращаться с ней особенно сурово, и в этой правоверной суровости он достигнет степеней, недоступных его прежней неправедной, развращающей доброте.
- Я понял, что не следует поддаваться первому побуждению, - продолжал Филотсон, с каждой минутой чувствуя все более настоятельную необходимость действовать согласно принятым на себя обязательствам. - Я пошел наперекор учению церкви, но сделал это без всякого злого умысла. Женщины имеют над нами странную власть и способны склонять нас к излишней доброте. Но теперь я лучше узнал себя. Пожалуй, немного разумной строгости…
- Безусловно. Но только натягивай вожжи постепенно. Не будь слишком требовательным с самого начала. Со временем она примирится с любыми условиями.
Предостережение было излишним, но Филотсон ничего не сказал.