- У тебя нет никакого уважения к браку, к его правам и обязанностям!
- Какое значение имеют взгляды такого жалкого, несчастного человека, как я? И для кого может иметь значение, если кто-то приедет на полчаса навестить меня, - ведь я уже стою одной ногой в могиле!.. Прошу тебя, Арабелла, - умолял Джуд, - отплати за мою откровенность хоть каплей великодушия!
- Ну уж нет!
- Только один-единственный раз! Ну, прошу тебя! - Он чувствовал, что физическая слабость отняла у него чувство собственного достоинства.
- А зачем тебе, чтобы она знала, как ты себя чувствуешь? Эта особа не желает тебя видеть. Она - крыса, которая покинула тонущий корабль!
- Не, смей так говорить! Замолчи!
- А я-то была предана ему! Вот дура! Приглашать в дом потаскушку - ничего себе!
При этих словах Джуд вскочил с кресла, и не успела Арабелла опомниться, как он швырнул ее на диван и, упершись в него коленом, склонился над ней.
- Еще одно такое слово, - прошептал он, - и я тут же, на этом самом, месте, убью тебя! От этого я только выиграю, потому что сам хочу умереть. Не думай, что это пустые слова.
- Чего ты от меня хочешь? - задыхаясь, спросила Арабелла.
- Обещай никогда не говорить о ней.
- Ладно. Обещаю.
- Верю тебе на слово, - с презрением сказал Джуд, отпуская ее. - Хотя не знаю, стоит ли.
- Свинью ты убить не мог, а меня мог бы!
- А! Поймала! Нет, я не мог бы убить тебя даже в припадке ярости. Теперь можешь смеяться!
Он зашелся кашлем и, смертельно бледный, опустился в кресло, а она смотрела на него глазами оценщика, прикидывая, сколько времени он ещё проживет.
- Я пошлю за ней, - бормотала она, - если ты согласишься, чтобы я оставалась в комнате вместе с вами.
Свойственная ему мягкость и страстное желание увидеть Сью заставили Джуда уступить, хотя он был сильно раздражен.
- Согласен, почти беззвучно прошептал он. - Только пошли за ней!
Вечером он спросил Арабеллу, написала ли она Сью.
- Да, - ответила Арабелла. - Я написала записку, что ты болен, и просила приехать завтра или послезавтра. Вот только еще не отправила.
Весь следующий день Джуд томился неизвестностью, отослала ли Арабелла записку, но спрашивать ее не хотел, и безумная, готовая жить на хлебе и воде надежда заставляла его трепетать в ожидании. Он знал время прибытия поездов, с которыми Сью могла приехать, и всякий раз обращался в слух, надеясь услышать ее шаги.
Она не приехала, но Джуд упорно не желал спрашивать Арабеллу. Он ждал и надеялся и весь следующий день. Сью не появлялась, и от нее не было ответного письма. Тогда он решил про себя, что Арабелла хоть и написала записку, но не послала ее. Что-то неуловимое в ее поведении подтверждало это. Он был настолько слаб физически, что плакал от разочарования, когда Арабелла не могла его видеть. Его подозрения были обоснованны. Арабелла, как большинство сиделок, видела свой долг по отношению к больному в том, чтобы всячески успокаивать его, но отнюдь не выполнять его причуды.
Джуд ни словом больше не обмолвился ни о своем желании, ни о своих подозрениях. В нем молчаливо зрело решение, которое хотя и не прибавляло ему сил, зато возвратило ему душевное равновесие и спокойствие. И однажды, вернувшись после двухчасовой отлучки домой, Арабелла вошла в комнату и увидела пустое кресло.
Она плюхнулась на кровать и задумалась.
- Куда же это он делся, черт подери? - пробормотала она.
Все утро, с небольшими промежутками, лил дождь, гонимый северо-восточным ветром, и, глядя в окно на потоки воды, хлещущие из водосточных труб, всякий сказал бы, что больной человек не может выйти из дома в такую погоду, не обрекая себя на верную смерть. Однако предположение, что Джуд ушел, все настойчивее овладевало Арабеллой и превратилось в уверенность, когда она обыскала весь дом. "Если он такой дурак, пусть пеняет на себя, - подумала она. - Я тут ничего не могу поделать".
А Джуд тем временем сидел в поезде, подходившем к Элфредстону, нелепо закутанный, бледный, как алебастровое изваяние, привлекая пристальное внимание всех пассажиров. Час спустя его худую фигуру в длинном пальто, с одеялом, но без зонта, можно было видеть под проливным дождем на дороге в Мэригрин, до деревни было пять миль. Лицо его выражало решимость, только ею одной он и держался, так как сил у него оставалось мало. Взобравшись на холм, он совсем выдохся, однако упорно шел дальше и в половине четвертого добрался до знакомого колодца в Мэригрин. Дождь всех разогнал по домам, поэтому никто не видел, как он пересек лужайку и подошел к двери церкви, оказавшейся незапертой. Здесь он остановился, глядя, на школу, откуда доносился обычный гул детских голосов, еще не познавших, что "вся тварь совокупно стенает и мучится доныне".
Джуд ждал, пока из школы не вышел маленький мальчик, - очевидно, ему по какой-то причине разрешили уйти домой до окончания занятий. Джуд помахал рукой, и ребенок подошел к нему.
- Пожалуйста, пойди в дом, где живет учитель, и спроси миссис Филотсон, не будет ли она так добра прийти на несколько минут в церковь.
Ребенок отправился по ее поручению, и Джуд услышал, как он постучал в дверь дома. Сам он вошел в церковь. Все здесь было новое, за исключением сохранившихся от старой церкви резных украшений, вделанных в новые стены. Он задержался возле них, - украшения эти, казалось, были связаны родственными узами со всеми умершими жителями Мэригрин - предками его и Сью.
У входа послышались легкие шаги, настолько легкие, что их можно было принять за шум внезапно усилившегося дождя. Он обернулся.
- Ах, я не думала, что это ты! Никак не думала… Джуд! - Ей перехватило горло, и она судорожно пыталась продохнуть. Он направился к ней, но тут она овладела собой и попятилась к выходу.
- Не уходи! Не уходи!… - взмолился он. - Я пришел в последний раз. Я не хотел вторгаться в твой дом. Больше я уже не приду. Не будь такой безжалостной. Ах, Сью, Сью! Мы держимся буквы закона, а "буква убивает"!
- Я останусь… я не буду жестокой, - проговорила она. Губы ее задрожали, и слезы покатились из глаз, когда она позволила ему приблизиться. - Но зачем ты пришел, зачем ты поступаешь так дурно после такого правильного поступка?
- Какого правильного поступка?
- Женитьбы на Арабелле. Об этом писалось в элфредстонской газете. В истинном смысле слова она всегда принадлежала только тебе, Джуд. И потому ты поступил хорошо… О, как хорошо ты поступил, поняв это и снова женившись на ней!
- Милосердный боже! И это все, что дано мне услышать, приехав сюда? Было ли в моей жизни что-нибудь более унизительное, безнравственное и противоестественное, чем этот позорный брак с Арабеллой, который называют правильным поступком? И ты тоже хороша… Считаешь себя женой Филотсона. Его женой? Но ведь ты - моя!
- Не вынуждай меня опрометью бежать от тебя. Я слабая женщина, но тут я непреклонна.
- Мне непонятно, как ты могла это сделать, как ты можешь так думать? Непонятно!
- Не надо говорить об этом. Он добрый муж мне… А я… я боролась и сопротивлялась, постилась и молилась. Я довела свою плоть до полного повиновения. И ты не должен… ты не будешь будить во мне…
- О, моя дорогая фантазерка, где твой разум? Ты, кажется, потеряла всякий здравый смысл. Я попытался бы переубедить тебя, но я знаю, что тщетно обращаться к рассудку женщины, находящейся во власти таких чувств. А может быть, ты просто обманываешь себя, как многие женщины в таких случаях, может быть, ты сама не веришь в то, что делаешь, а только притворяешься, упиваешься тонкими чувствами; которые дает наигранная религиозность?
- Упиваюсь? Как можешь ты быть таким жестоким!
- Дорогой мой друг, где же твой светлый разум, который когда-то так пленял меня! Куда девалось твое презрение к условностям? Нет, по-моему, лучше умереть!
- Ты унижаешь, ты почти оскорбляешь меня, Джуд. Уходи!
Она стремительно отвернулась от него.
- Хорошо, я уйду и никогда уже не приду повидать тебя, даже если бы у меня хватило сил, а их у меня скоро не станет. Сью, Сью! Ты недостойна любви мужчины!
От волнения у нее перехватило дыхание.
- Я не могу этого слышать! - вскричала она, вновь обратив к нему лицо и бросив на него быстрый взгляд. - Не презирай, о, не презирай меня! Целуй меня, целуй сколько хочешь, только не говори, что я струсила, что я притворщица. Этого я не вынесу! - Она бросилась к нему и, почти касаясь его губ своими, продолжала: - Я скажу тебе… да, скажу, радость моя… Это был лишь церковный брак… мнимый. Он так и сказал с самого начала.
- Что это значит?
- Ну, фиктивный, понимаешь? С тех пор как я к нему вернулась, все осталось по-прежнему.
- Сью! - воскликнул он, прижимая ее к себе и страстно целуя в губы. - Если в несчастье бывают минуты счастья, те это именно такая минута! А теперь, во имя всего святого, скажи мне правду, не лги: ты еще любишь меня?
- Люблю! Ты эта прекрасно знаешь. Но я не должна любить тебя. Я не должна отвечать на твои поцелуи, как бы мне этого ни хотелось!
- Нет, целуй!
- Ты мне так дорог! И у тебя совсем больной вид…
- У тебя тоже. Ну, еще один, в память наших дорогих малюток, - твоих и моих!
Эти слова подействовали на нее, как удар, и ее голова упала на грудь.
- Я не могу, не должна этого делать! - тяжело дыша, прошептала она. - Но все равно, милый, я отвечу на твои поцелуи; вот, еще раз! Теперь я на всю жизнь возненавижу себя за свой грех!
- Сью, Сью! Выслушай меня в последний раз! Мы были оба не в себе, когда снова женились. Меня подпоили, тебя тоже. Только меня одурманили джином, а тебя религией. То и другое лишает человека ясного; взгляда, на вещи. Давай отбросим наши заблуждения и убежим!
- Нет, и еще раз - нет! Зачем ты меня так искушаешь, Джуд? Это безжалостно!.. Но я уже справилась с собой. Не иди за мной, не гляди на меня. Оставь меня, Христа ради!
С этими словами она бросилась в восточный конец церкви, и Джуд за ней не последовал. Подняв одеяло, которого она не заметила, он, не оборачиваясь," пошел к выходу. Когда он выходил из церкви, она услышала его кашель.
Он ворвался в шум дождя, барабанившего по окнам, и в последнем порыве человеческой любви, скованной, но не покорившейся, она вскочила и хотела бежать ему на помощь, но тут же снова опустилась на колени и зажала руками уши, дожидаясь, пока замрут все звуки, напоминающие о нем.
А он тем временем уже дошел до лужайки, откуда начиналась тропинка через поле, где он мальчиком гонял грачей. Тут он обернулся - один только раз - и взглянул на здание, в которое все еще находилась Сью, затем двинулся дальше, зная, что его глаза никогда больше не увидят этой картины.
По всему Уэссексу есть места, где осенью и зимой особенно холодно, но когда дует восточный или северный ветер, холоднее всего на холме у Бурого Дома, там, где старую, идущую по гребню дорогу пересекает дорога на Элфредстон. Здесь первый зимний снег, выпав, уже не тает, и, здесь дольше всего держатся весенние заморозки. Тут-то, под натиском северо-восточного ветра с дождем, и прокладывал свой путь Джуд; он вымок насквозь и так как от слабости двигался медленно, ходьба не могла его согреть. Поравнявшись с мильным столбом, он, несмотря на дождь, разостлал одеяло и прилег отдохнуть. Перед тем как отправиться дальше, он подошел к камню и провел рукой по его задней стороне; когда-то вырезанная им надпись сохранилась, только почти вся заросла мхом. Миновав место, где когда-то стояла виселица, на которой был повешен предок его и Сью, он спустился с холма.
Уже совсем стемнело, когда он пришел в Элфредстон. Здесь он выпил чашку чаю, - леденящий холод пронизывал его до мозга костей, и ему необходимо было согреться. Чтобы добраться до дому, надо; было ехать сначала на паровом трамвае, потом по железной дороге с пересадкой на узловой станции, где пришлось долго ждать поезда. В Кристминстер он прибыл лишь около десяти часов вечера.
IX
На перроне его встречала Арабелла. Она смерила его взглядом с головы до ног.
- Ездил к ней?
- Да, - ответил Джуд, шатаясь от холода и усталости.
- Ну ладно, марш домой.
Вода стекала с его одежды, и при каждом приступе кашля он был вынужден прислоняться к стене, чтобы не упасть.
- Этой поездкой ты, доконал себя, голубчик, - сказала Арабелла. - Ты сам-то понимаешь это?
- Ну, разумеется. Я того и хотел.
- Что? Покончить с собой?
- Да.
- Вот тебе на! Кончать с собой из-за женщины!
- Послушай-ка, Арабелла. Ты думаешь, ты сильнее меня, и это верно - в физическом смысле. Ты можешь сбить меня с ног, словно кеглю. Ты тогда не отправила письма, и я не собираюсь высказывать тебе свою обиду. Но в некотором смысле я не так слаб, как тебе кажется. Я решил, что если у человека, прикованного к постели воспалением легких, есть в жизни два желания - увидеть любимую женщину и умереть, он может выполнить их сразу, предприняв вот такое путешествие под дождем. Так я и сделал. Я увидел ее в последний раз и убил себя - покончил с лихорадочной жизнью, которой лучше было не начинаться.
- Господи! Как высокопарно ты выражаешься! Не хочешь ли выпить, чего-нибудь горячительного?
- Нет, благодарю. Пойдем домой.
Они проходили мимо молчаливых колледжей, и Джуд то и дело останавливался.
- Ну, на что уставился?
- Так, глупое воображение. Мне чудится, что сейчас, на этой последней моей прогулке, я снова вижу тени умерших, которые явились мне, когда я впервые проходил здесь.
- Все-то ты чудишь!
- Мне кажется, я вижу их, даже как будто слышу шелест их шагов. Но преклоняюсь теперь уже не перед всеми. Половине из них я больше не верю. Все эти теологи, апологеты и их братья метафизики, деспотические государственные деятели и прочие меня больше не интересуют. Суровая действительность беспощадно развенчала их в моих глазах.
В свете уличного фонаря мертвенно-бледное лицо Джуда казалось таким странным, словно он и в самом деле видел людей там, где их нет. Он то и дело останавливался перед какой-нибудь аркой, будто ожидая, что из-под нее кто-то выйдет, то напряженно всматривался в какое-нибудь окно, точно там мелькнуло за стеклом знакомое лицо. Казалось, ему слышатся голоса, и он громко повторял за ними слова, словно желая вникнуть в их смысл.
- Они как будто смеются надо мной!
- Кто?
- А, это я сам с собой! Здесь повсюду призраки - и под арками колледжей, и в окнах, Когда-то они смотрели на меня дружелюбно, особенно Аддисон, Гиббон, Джонсон, доктор Броун, епископ Кен…
- Да идем же! Призраки! Никого здесь нет - ни живых, ни мертвых, один только чертов полисмен торчит. Никогда не видела таких безлюдных улиц!
- Нет, ты подумай! Вот здесь прогуливался поэт Свободы, а там - великий исследователь Меланхолии!
- Слышать о них не хочу! Надоело!
- Вод из того переулка мне кивает Уолтер Рейли… А вон Уиклиф… Гарвей… Хукер… Арнольд… целый сонм трактарианских теней!..
- Тебе говорят, я ничего не желаю о них знать! Что мне до каких-то там покойников! Ей-богу, подвыпивши, ты трезвее, чем не пивши!
- Мне надо отдохнуть минутку, - сказал Джуд. Он остановился и, держась за ограду, оглядел фронтон колледжа сверху донизу. - Это старый Рубрик. А это Саркофаг. Вон там, в переулке, Крозье и Тюдор, а там дальше Кардинальский со своим длинным фасадом, его окна точно подняли брови и выражают вежливое удивление всего университета при виде таких; как я, которые тщетно пытаются попасть в него.
- Да идем же, я поднесу тебе рюмочку.
- Отлично. Это поможет мне добраться до дому. Промозглый туман с лужаек Кардинальского колледжа пронимает меня, словно смерть все глубже вонзает в меня свои когти. Как сказала Антигона, я не жилец ни среди людей, ни среди теней. Но вот увидишь, Арабелла, когда я умру, мой дух будет витать здесь среди других призраков.
- Глупости! Может, еще и не умрешь, ты у меня крепкий старичок.
В Мэригрин был поздний вечер; дождь как лил весь день, так и не переставал. Примерно в то же время, когда Джуд с Арабеллой возвращались домой по улицам Кристминстера, вдова Эдлин прошла через лужайку к дому учителя и открыла дверь черного хода, - теперь, перед тем как лечь спать, она часто приходила то Сью и помогала ей заканчивать хозяйственные дела.
Сью беспомощно возилась на кухне, - несмотря на все старания, хозяйство ей не давалось, и мелкие домашние дела только раздражали ее.
- Господи боже! Зачем вы сами, это делаете? Ведь я нарочно пришла вам помочь. Вы же знали, что я приду.
- Не знаю… забыла. Впрочем, нет, не забыла. Я взялась за все это сама, чтобы приучить себя к работе. С восьми часов я мыла лестницу. Мне нужно привыкать к хозяйству. Я его позорно запустила.
- Чего ради? Скоро вашему мужу дадут школу получше, а со временем он, может, и священником станет, и вы будете держать двух служанок. Жаль губить такие красивые ручки.
- Не говорите о моих красивых ручках, миссис Эдлин. Мое красивое тело меня уже погубило.
- Вздор какой! Да у вас и тела-то вовсе нет! Ни дать ни взять воробушек, да и только. Сдается мне, что-то с вами сегодня стряслось. Муж сердится?
- Нет. Он никогда не сердится. Он рано лег спать.
- Так в чем же дело?
- Я не могу вам этого сказать. Сегодня я дурно поступила и хочу искупить свою вину. А впрочем, скажу: днем здесь был Джуд, и я поняла, что все еще люблю его… люблю грешной любовью. А больше ничего не скажу.
- Вот видите! - воскликнула вдова. - Что я вам говорила!
- Но этому не бывать! Я ничего не рассказала мужу, зачем волновать его, ведь я больше никогда не увижусь с Джудом, я так решила. А чтобы совесть моя была чиста, я решила наложить на себя епитимью - пойти до конца и исполнить супружеский долг перед Ричардом. Так надо.
- Я б не стала - раз он согласен обходиться без этого и вы живете так уже три месяца.
- Да, он согласен, чтобы я жила, как мне хочется, но я чувствую, что это уступка, которой я не вправе требовать, не вправе принимать. Это было бы для меня ужасно, но я должна быть к нему справедлива. Ах, почему я неспособна на подвижничество!
- И что вам в нем так не нравится? - полюбопытствовала миссис Эдлин.
- Не знаю. Есть в нем что-то такое… словом, трудно сказать. Печальнее всего то, что никто не признал бы в этом уважительной причины для тех чувств, какие я испытываю. Вот почему мне нет оправдания.
- Вы когда-нибудь говорили об этом Джуду?
- Никогда.
- Я, когда еще молодая была, странные слыхала рассказы о мужьях, - сказала вдова почти шепотом. - В прежние времена, когда еще на земле жили святые, дьяволы по ночам принимали образ мужа и втягивали несчастных женщин во всякие пакости. Не знаю, с чего это сейчас мне вспомнилось, ведь все это так, сказки… Ну и расходилась сегодня непогода - и дождь и ветер! А вы, милая, не торопитесь менять вашу жизнь. Подумайте хорошенько!
- Нет, нет! Хоть я и слаба духом, но твердо решила быть с ним поласковее… И это надо сделать сейчас… немедленно… пока у меня еще есть на это силы.
- Не понимаю, зачем так принуждать себя! Ни от одной женщины нельзя этого требовать.
- Это мой долг. И я выпью чашу до дна.