* * *
Первые ряды смешались, ломая четкий строй. После того как миновало первое потрясение, новобранцы-галлы, охваченные воодушевлением, буквально смели отряды противника, топча убитых и раненых. Галлов оказалось так много в узкой ложбине, где занял позицию Теодебер, что мертвые служили живым щитами, некоторое время увлекаемые вперед безудержным напором движущихся следом. Ценность галлов как воинов, безусловно, была ниже, чем нестрийцев, но их приходилось двое на одного франка, а сражение вскоре стало таким беспорядочным, что сила и умение обращаться с оружием уже мало что значили. Теодебер поставил отряд лучников на склоне, возвышавшемся над левым флангом его войска, но их стрелы терялись в этой обширной движущейся массе, а позже, когда началась рукопашная, они уже не могли стрелять без риска попасть в своих и, в конце концов, попросту разбежались - и никто их не задержал.
Теодебер, верхом на коне, окруженный личной стражей числом всего около десяти человек, укрылся в небольшой рощице, на расстоянии полета камня от поля битвы. Везде, куда бы он ни посмотрел, его воины отступали. Справа его командиры распорядились возвести нечто вроде укрепления из охапок ветвей ежевики, сухого хвороста и наспех обструганных деревянных кольев, и теперь солдаты-нейстрийцы ударами копий сбивали тех, кто осмеливался штурмовать эту преграду. Однако она ничуть не защищала от вражеских стрел и дротиков. Здесь нестрийцы пока еще держались, но, как и повсюду, соотношение сил было далеко не в их пользу. Основное сражение шло в центре - безумная бойня в ужасающей, смертельной давке. От массы сражавшихся то и дело отделялись раненые, шатающиеся, покрытые кровью - порой только для того, чтобы сделать несколько шагов и рухнуть на землю. Скоро нестрийцы будут окончательно сметены. Иначе просто не может быть. Столько людей сбежало прошлой ночью, испугавшись несметного числа вражеских костров…. Единственный резерв Теодебера состоял из тридцати опытных воинов, ожидавших приказа в небольшой низине, на расстоянии оклика от рощицы, и охранявших повозки, нагруженные добычей. Это все, кого он сможет послать в атаку против варваров, когда где-нибудь в их рядах появится брешь…. Но ее не было, не было даже легкого ослабления - лишь ужасающее месиво сражавшихся, в котором уже невозможно было отличить своих от чужих. В адском шуме смешались: звон стали, хруст разрубаемых топорами черепов, хриплые крики и победные кличи - и весь этот чудовищный хаос неумолимо приближался.
Теодебер резким движением сорвал шлем и вытер заливающий глаза пот, не сознавая, что открыл на всеобщее обозрение свои длинные волосы, знак принадлежности к королевскому роду. Затем дрожащей рукой обнажил меч и повернулся к своим людям, чтобы призвать их атаковать врага, но крик застрял у него в горле. Его личные стражники бежали! Их копья и щиты валялись в раскисшей дорожной грязи, так же как сундуки и сумки, из которых вываливалась награбленная добыча. Теодебер увидел, как двое из них, слишком тяжело нагруженные, чтобы бежать или даже сражаться, были настигнуты и безжалостно изрублены всадниками, рыскавшими по окрестностям поля сражения. Остальных, скорее всего, рано или поздно ждала та же участь - как и его самого… Теодебер вздохнул и опустил глаза. Бегство ни к чему не приведет. Остается лишь умереть с честью. Не ради отца или королевства, не ради воспоминания, которое он по себе оставит, - но ради самого себя…
Принцу недавно исполнилось девятнадцать. В таком возрасте год кажется долгим периодом, и сейчас вся его жизнь виделась ему такой, какой она была в течение последнего года - сплошным бегством, отмеченным постоянным страхом перед преследователями. Когда он прошлым летом выехал из Руана, сердце его переполнялось восторгом - настолько он был уверен в том, что, наконец, сможет доказать свои воинские таланты и отомстить за поражение и позор своего младшего брата Хловиса. Он собирался покорить Аквитанию, захватить Тур, Пуатье, Бордо, смести остразийские армии и обрести золото и славу. При Пуатье ему довелось испытать опьянение от первой победы - над войсками Гондовальда Он взял Лимож, Кагор и подвел свои войска к самым границам владений Зигебера. А потом настали черные дни. Одиночество, ненависть, зимние холода и дожди, жестокость, отвращение…. А из-за отвращения - ненависть еще более сильная, не к самим жертвам, а к их покорности, слабости и к тому, что происходило с ним самим - по их вине…. Все эти убийства, пожары, грабежи, изнасилования…. Пора со всем этим покончить.
Теодебер еще несколько мгновений колебался, затем спешился. Конь был тем последним существом, к которому он еще чувствовал привязанность, единственным спутником, который не покидал его за все время этого кровавого похода. Это был роскошный жеребец, сильный и спокойный, подаренный принцу Хильпериком накануне отъезда из Руана. Нужно позаботиться о том, чтобы его не ранили…. Теодебер прижался щекой к шее коня и погладил его голову. Потом принц резко отстранился и, изо всей силы хлопнув коня по крупу, закричал на него. Конь отпрянул и галопом понесся прочь. Теодебер проследил за ним взглядом, пока не потерял из виду, а затем, вновь повернувшись лицом к схватке, неожиданно заметил, что небольшая горстка людей осталась с ним - они тоже спешились и обнажили оружие. Теодебер поблагодарил их кивком - горло у него слишком сильно сжималось, чтобы суметь что-то произнести, - и медленно направился к сражавшимся.
Он сделал всего несколько шагов, как был оглушен лязгом оружия и воплями раненых и едва сумел устоять в окружающей толчее. Как и его отец Хильперик, принц был коренастым и коротконогим - и сейчас совершенно потерялся в рукопашной схватке. По правде говоря, он почти ничего не видел. Он уткнулся в чью-то спину прямо перед собой, сделал шаг вправо, потом влево - и вскоре оказался так плотно зажат в этой кричащей толпе, что, даже если бы враг оказался прямо перед ним, Теодебер вряд ли смог бы высвободить руку, чтобы нанести удар. Здесь уже не оставалось места для воинской доблести. Все наносили удары наугад, по своим и чужим, без разбора - по любому, кого видели перед собой, чтобы в следующее мгновение упасть под ударом топора, кинжала или кулака…. Теодебера швыряло во все стороны в этом смертоносном потоке, и постепенно он все сильнее углублялся в ряды противников, даже не замечая, что они избегают сражаться с ним и лишь отбивают его удары, в случае необходимости. Принц уже опьянялся сознанием собственного могущества - хотя на самом деле единственным, что внушало противникам ужас, были его длинные волосы. Любой из воинов, будь то галл или франк, мог бы одним ударом свалить на землю этого безрассудного мальчишку, который размахивал мечом, даже не думая защищаться. Но никто не хотел подвергать себя риску, сделавшись убийцей принца.
Внезапно толстый, как боров, воин захрипел и вцепился в Теодебера; глаза гиганта были расширены от ужаса, его торс рассечен ударом топора. Воин рухнул на землю, увлекая принца за собой, и придавил его своим грузным телом. Теодебер, отчаянно барахтаясь, с трудом освободился и начал лихорадочно искать в траве свое оружие. Но, ему подвернулось лишь сломанное древко копья - жалкий обломок, с которым он и поднялся на ноги. И тут же принц увидел перед собой знакомое лицо. Первой его реакцией было невольное облегчение, но в следующий миг сердце резко подскочило у него в груди. Это было лицо Готико, еще более замкнутое и суровое, чем обычно. На руке у военачальника Зигебера был длинный порез - из раны сочилась кровь, стекая на рукоять меча, но Готико этого словно не замечал, так же как и кипевшей вокруг схватки.
- Ты помнишь меня? - Готико возвысил голос, перекрикивая шум сражения. Теодебер выпрямился и с презрением взглянул на него.
- Как ты постарел! В моих воспоминаниях ты был высоким и сильным, но это потому, что я в те времена был ребенком. Сейчас я вижу, как же тогда обманывался!
Готико медленно приблизился, переступая через мертвых и раненых, распростертых на земле. В последнем приступе безрассудного отчаяния Теодебер бросился на военачальника, взмахнув обломком копья, который Готико отбил ударом меча плашмя. Затем Готико резко схватил принца за волосы и рванул к себе с такой силой, что тот упал на колени.
- Слушайте меня все! - повелительно крикнул Готико, потрясая мечом. - Прекратите сражаться! Слушайте меня!
Сражение вокруг них понемногу затихло. Люди, опьяненные яростью или страхом, словно внезапно протрезвев, безумными глазами смотрели на своих противников - которых, возможно, убили бы мгновением раньше, если только те не убили бы их самих, - затем повернулись к Готико и его пленнику. Вскоре вокруг военачальника и принца образовалась пустота. Безвольный, лишенный последних сил Теодебер, которого Готико по-прежнему держал за волосы, не давая подняться, мог видеть лишь его сапоги и от стыда закрыл глаза. Ну вот, теперь все кончено. Несмотря на унижение, в глубине души принц чувствовал странное умиротворение. Что ж, по крайней мере, никто не скажет, что он не сражался. Его будут судить, возможно, он даже проведет некоторое время в заключении - а после с честью вернется в Руан. Еще немного - и он бы расплакался…
Между тем шум окончательно стих - гораздо быстрее, чем можно было ожидать, - и голос Готико зазвучал снова:
- Эта война закончится здесь, по приказу моего повелителя Зигебера, короля Остразии, суверена Тура, Пуатье и Бордо, и в честь моей королевы, чьи земли вы разоряли!
Готико прерывисто вздохнул, борясь с внезапным приступом головокружения. Его раненая рука налилась свинцовой тяжестью из-за того, что он потерял уже много крови, и пригнула голову принца к земле.
- Всем, кто принесет королю клятву верности, будет даровано прощение! - продолжал он. - Каждый, кто откажется принести клятву и присоединиться ко мне, будет убит немедленно. Каждый, кто после этого сражения возьмется за оружие или присвоит часть военной добычи, будет убит немедленно. И каждый, кто нарушит клятву сегодня, завтра или в любой другой день, будет подвергнут той же каре, что и этот недостойный принц, который привел вас к поражению!
И без малейшей паузы или колебания Готико отпустил волосы Теодебера, отступил на шаг и изо всех сил обрушил лезвие меча на склоненный затылок. Принц без единого вскрика рухнул в траву и перевернулся на спину. В его широко раскрытых глазах не было ни стыда, ни облегчения - лишь изумленное недоверие.
# # #
Я была зла на него.
Я больше не верила в него - ни в его успокаивающие речи, ни в какие бы то ни было проявления его любви. Я стыжусь этого сегодня, ибо знаю, что мое непростительное ожесточенное упорство стало причиной всех наших бед. Да, я сознаюсь в этом тому, кто прочтет написанное мной, сознаюсь и виню себя за это: по моей вине Зигебер вновь обратил оружие против своего брата, и они наконец должны были встретиться в решающем сражении - не для того, чтобы отвоевать другу друга земли, но чтобы один из них был уничтожен. По моей вине и по вине Фредегонды, полностью завладевшей душой и помыслами Хильперика и направлявшей все его поступки, вплоть, до самых подлых, таких как убийство моей сестры.
Я никогда не могла прощать оскорблений, и тем паче столь жестокого ущерба, как смерть дорогого существа. Я хотела, чтобы Галсуинта была отомщена, я желала этого сильнее всего на свете. По обычаям франков это могло произойти лишь со смертью ее убийцы. Любой другой исход был бы оскорблением ее памяти.
Однако, если я и признаю свои проступки, я о них не жалею. Я тоже скоро умру, столько лет спустя, из-за этого убийства и из-за своей жажды мести. И с моей смертью эта история завершится - если только кто-нибудь, в свой черед, не отомстит за меня.
Но этого не случится. Не осталось никого, кто бы отомстил за старую Брунхильду, и даже если несправедливость над ней восторжествует - пусть будет так.
Мои палачи точат ножи, возводят позорный столб и радуются моим мукам. Мне представляется, как они толпой хищников окружают меня, тявкают и скалят зубы, подобно псам, затравившим оленя…. Если бы они знали, как я жду того момента, когда моя жизнь закончится! Все пытки, которые они способны изобрести, ничто в сравнении с тем, что я уже вынесла… Моя боль, мои страдания длятся с того дня, когда я отправила короля на войну.
7. Проклятие Германия
Лето 575 г.
Эскорт, посланный Зигебером, должен был присоединиться к ним в Мо, последнем большом городе, лежащем на старой римской дороге по пути в Париж. Брунхильда гадала, кто будет возглавлять его отряд сопровождения - ее дорогой Зигила, любезный герцог Лу или, может быть, сам король - после всех этих долгих месяцев, что они не виделись. Когда с крепостных стен объявили о приближении отряда, Брунхильда выбежала из своих покоев в прохладную свежесть терм, неся на руках новорожденную Хлодосинду и увлекая за собой двух старших детей. Оказавшись снаружи, она, в порыве радостного возбуждения, прижала к себе старшую дочь, Ингонду, в свои девять лет разодетую как знатная дама, и едва не расхохоталась, увидев серьезную мину на лице пятилетнего Хильдебера, сжавшего пальчики на рукоятке своего крошечного кинжала. Очевидно, юный принц с полной ответственностью воспринял последние слова отца, когда тот прощался с ним, уезжая на войну: "Береги свою мать и сестер. Никогда не забывай, что, когда меня нет, именно ты должен их защищать!"
Увы, эскорт возглавлял не Зигебер и даже ни один из его наиболее приближенных военачальников, а юный щеголь по имени Урсио, вырядившийся как римский придворный; он буквально рассыпался в фальшивых любезностях. Брунхильде стоило большого труда скрыть свое разочарование. Что до людей, которые прибыли с Урсио… даже ее собственный эскорт, уставший после долгого путешествия из Метца, выглядел лучше! Вскоре они выехали из Мо, и все то время, что процессия проезжала через лес, Брунхильда с детьми оставалась в своей повозке, задернув на окнах кожаные занавески. Затем снаружи послышались крики. Вначале они были редкими, и Брунхильда не обратила на них особого внимания, но потом стали все более частыми и громкими.
- Кажется, мы выехали из леса, мама?
Брунхильда улыбнулась дочери и кивнула. Тут же двое детей распахнули кожаные занавески, и глазам их предстало неожиданное зрелище. Огромные толпы людей стояли по обе стороны дороги, размахивая руками и выкрикивая приветствия с таким жаром, что Брунхильда едва могла поверить, что именно ей они были адресованы. Эти люди, парижане, совсем ее не знали. Даже в Метце, даже в Реймсе ее подданные никогда не проявляли такой восторженности. И даже в Толедо она не видела таких шумных людей!
Наклонившись к окну, она заметила Урсио, ехавшего верхом, рядом с ее повозкой. Он и его люди бросали в толпу монеты - что отчасти объясняло воодушевление людей, - но вид у них при этом был такой надменный, что Брнухильда вновь ощутила раздражение.
- Heh jihr - крикнула она, обращаясь к Урсио. - Fur wos stun die Lidd so froh?
- Se juchsen jihr Kiniginsu, Majestät! - отвечал тот. - Монсеньор Зигебер недавно объявил, что собирается перенести свою столицу в Париж, как его предок Хловис. Поэтому они приветствуют вас, моя королева, но также радуются, что город обретет прежнюю роскошь и величие.
Брунхильда поблагодарила Урсио коротким кивком и вновь укрылась в глубине повозки, возле одной из своих придворных дам и маленькой Хлодосинды. В это время старшие дети королевы радостно махали руками толпам, высыпавшим навстречу кортежу у каждого из наиболее примечательных сооружений и памятных мест, вдоль которых он следовал - от амфитеатра древней Лютеции до Восточных терм. Когда процессия повернула на север, к мосту, соединявшему город с островом Ситэ, где располагался королевский дворец, толпа стала еще более густой, бурлящей и восторженной. Фасады всех домов были украшены, как и сторожевые башни, стоявшие у въезда на мост. Именно там их ждал Зигебер в окружении своих личных стражников и знати, приехавшей из Метца.
Брунхильда закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы справиться с неистовым сердцебиением. Отчего она чувствует себя такой чужой в этом месте? Разве не настал момент ее триумфа, о котором она так давно мечтала? Меньше чем за полгода, благодаря поддержке рейнских племен, вновь явившихся по зову своего суверена, Зигебер обуздал Гонтрана и оттеснил Хильперика к самым пределам его грязного убогого королевства, захватил Бове, Эвре и даже Руан, его столицу. Кроме этого, армия Готико разбила войско Теодебера, и ее возвращение из Аквитании превратилось в триумфальное шествие. Никогда еще королевство Остразия не было таким обширным и таким могущественным. Откуда же эта давящая тяжесть в груди?..
Брунхильда вышла из повозки последней, гораздо позже детей, которые с радостными криками спрыгнули на землю, забыв все уроки хороших манер, преподанные им матерью. При появлении Брунхильды парижане завопили вдвое громче, и последние несколько шагов, отделявших ее от Зигебера, королева прошла среди оглушительного шума, охваченная еще более сильным волнением, чем в день их свадьбы. Король осторожно опустил на землю маленького Хильдебера, которого он держал на руках, и долго смотрел на жену, прежде чем обнять ее. Зигебер ничего не сказал, но его глаза, его лицо, потемневшее от загара за эти несколько месяцев, - всё говорило яснее слов, что он сражался ради нее, из-за ее убитой сестры, и что на этот раз он решил идти до конца.
Чувствуя, как сжимается горло и к глазам подступают слезы, Брунхильда едва могла приветствовать своих приближенных. Все были здесь, кроме Готико и Зигульфа, еще не вернувшихся из Аквитании; и при виде стольких знакомых лиц, веселых и торжествующих, она вновь почувствовала, как сердце заколотилось от волнения. Присутствующие, включая самых суровых мужчин, ощутили все величие этого момента. Лу Авквитанский с пылом сжал руки Брунхильды в своих руках - в любое другое время этот жест был бы практически равносилен оскорблению.
Когда крики толпы, наконец, утихли и стало возможно расслышать друг друга, Зигебер первым делом представил королеве старого человека, одетого как простой монах, но носившего епископский крест и орарь, что говорило о его сане.
- Монсеньор Германий оказал нам честь, согласившись встретить тебя лично, несмотря на плохое самочувствие…